Эмиссия дефицита

Если Боря Моисеев - артист, то кто тогда я? (с)

Одной из самых сильных скреп человеческого общества является дефицит, недостаток, неавтономность отдельного человека. Нам просто не хватает ума, материальных ресурсов и физических сил, чтобы удовлетворить все свои желания и стремления, и мы вынуждены соединяться с другими людьми, чтобы чего-то достичь.

Невозможность в одиночку размножиться или хотя бы достичь нормального удовлетворения создают брак. Невозможность прокормить себя создает крестьянскую общину. Невозможность построить дом создает артель. Невозможность защитить себя в одиночку создают армию и военно-промышленный комплекс. Невозможность узнать, запомнить и понять то, что интересно, создают университет. Невозможность в одиночку обрести спасение создает религию (для которой нужны как минимум двое - ты и Бог).

Дефицит касается, разумеется, не только объективных потребностей, но и, так сказать, желания эмоционального содружества. По этой причине люди, у которых есть дома прекрасный телевизор, все-таки отправляются в паб, где потно, накурено, пахнет дешевым алкоголем и орут в сорок голосов: "Гол!". Но это, в целом, конечно, более слабая мотивация, чем предметная недостача чего-то. Хотите создать прочное общество - заставьте людей пользоваться чем-то совместно. Это будет, зачастую, весьма малоаппетитное зрелище со всеми недостатками коммунальной квартиры, но это будет именно общество с его правилами, законами и естественным чувством солидарности своих против чужих.

При этом надо понимать, что человек в равной степени животное общественное и антиобщественное. Его базовое самоощущение (доставшееся нам, так сказать, с времен до грехопадения) - это самоощущение самодостаточного существа, которому принадлежит власть над природой и которое в целом вседовольно. Это та точка покоя, к которой подсознательно стремятся все наши желания. Наша социальность ощущается нами, как что-то вынужденное.

Но именно ощущается, а не сознается - на сознательном уровне мы как раз хорошо понимаем, что зависим от других людей и другие люди зависят от нас в пользовании теплом (в том числе и душевным), светом (в том числе и солнечным) и газом (в том числе и веселящим). Человек стремится в общество, чтобы в минимальной степени почувствовать себя автономно-вседовольным - такой вот парадокс. Социализация - это цена, которую большинство людей готово платить за автономию.

Аномичность современного мира отмечалась не раз и не два. На чем она основана? На том, что современное общество - это, грубо говоря, общество резиновых женщин и фаллоимитаторов. Современная потребительская модель основана на том, чтобы в максимальной степени насыщать индивида приспособлениями, которые позволяют ему обходиться без сосуществования и сотрудничества с другими людьми. В рамках технологического прогресса созданы и создаются с каждым днем все больше машины, не просто замещающие людей в трудовом процессе, а именно устраняющие поводы для людей быть вместе. Причем пока машинизировалась трудовая деятельность - это еще было куда ни шло, но во второй половине ХХ века начал машинизироваться досуг, что оказалось для социума уже фатальным. Машинизация этого досуга произошла в форме создания и развития всевозможных форм механического театра.

Существуют две базовых формы досуга - игра и театр. Конечно, можно сказать, что театр - это тоже игра, но это не совсем так, точнее, совсем не так. Настоящая игра - это взаимодействие двух или большего числа людей друг с другом и направленное друг на друга с целью получения удовольствия от неповседневной деятельности. В этом смысле игра - это городки и прятки, футбол и шахматы, дуэль и флирт, бал и парад, маскарад, карнавал и застолье. Это всё формы игры.

Напротив - театр игрой не является, поскольку представляет собой одностороннее действие, направленное на создание атмосферы неповседневности для другого лица, при этом встречная активность этого лица не является обязательным условием (а чаще всего и нежелательна), а с другой стороны, удовольствие самого театрального субъекта так же не является обязательным условием. Великий актер может быть с бодуна и в дурном настроении, но его лицедейство все равно будет бесподобным (хотя, с другой стороны, если вспомнить моэмовский "Театр", кульминационный спектакль Джулии Ламберт был так великолепен как раз потому, что под маской театра скрывал игру, нацеленную на победу в жизненной и любовной интриге).

Игра практически всегда является социально сплачивающим действием, формой совместного досуга и взаимопомощью людей в создании чувства необыденности. Социальность театра отнюдь не столь безусловна. Формально он является как раз формой совместного проведения индивидуального и индивидуализированного досуга. Символом такого досуга является разделение зала и сцены и развернутость всего зала к сцене. В театре мы не общество, а совокупность индивидов, которые ради экономиии средств собрались воспользоваться чем-то достаточно редким - услугами актеров. Актеры точно так же сыграли бы и для нас одних, но мы не принцы датские, у нас нет столько денег, чтобы это оплатить. Хотя то, что представление является чем-то дефицитным, уже имеет определенный социальный эффект. Мы хотя бы все видим одно и то же, и посредством аплодисментов и смеха (а еще не так давно - при помощи свистков и шикания) можем обмениваться эмоциями и настроениями.

Однако эволюция театра в ХХ веке делала его всё более и более атомизирующей форой досуга. Сначала возник дистанционный механический театр - кино. Мы уже не видим актеров, и нам бессмысленно им аплодировать или шикать. Мы сидим в темноте и не видим друг друга. Если нам что-то не нравится, мы можем только уйти - даже закидать экран тухлыми помидорами - нелепость, режиссер и актеры скорее всего даже не узнают об инциденте. Следующей стадией было возникновение телевидения - механический театр перекочевал в каждый дом, перестал быть дефицитом, ради которого надо идти и сидеть вместе с остальными. Ты можешь на диване, спустив трусы, лузгать семечки и попивать пивко, и от этого ничего в твоем взаимодействии с ящиком не изменится (насколько это необычно для прежних эпох, показывает пример старшей сестры моей бабушки, родившейся в 1904 году - бабы Кати - она, когда включала телевизор, всегда сначала мылась, прибиралась в комнате и хорошо одевалась - предполагая, что диктор в телевизоре видит её комнату - ну и Оруэлл туда же).

Однако у ТВ еще был один недостаток - ты не мог регулировать то, что тебе показывают. В лучшем случае ты мог переключать каналы. Видео покончило и с этим недостатком - механический театр стал подстроенным под индивидуальные настройки, театром на заказ, включающимся и выключающимся по своему произволу. С появлением видео механический театр практически разрушил социализирующую функцию досуга, оставив лишь её реликтовые формы.

Большинство форм игры погибло еще раньше, не выдержав конкуренции с механическим театром - погибли и парад (точнее, парад остался лишь как часть механического театра, как картинка в телевизоре), и застолье, и бал, дети на современных игровых площадках чаще всего играют с игрушками, а не друг с другом. Особенно показательна в этом смысле судьба танцев, превратившихся из группового или парного взаимодействия в индивидуальное несогласованное задотрясение в темноте. Не менее показательна эволюция флирта, который опять же из игры превратился либо в первую фазу прелюдии (если до постели короткая дистанция), либо в форму театра же (если предполагается "динамо"). Как игра он тоже практически умер.

Очень интересные изменения внес в эту сферу интернет. С одной стороны, он может казаться формой, которая возвращает на свое место общение, только осуществляемое теперь в форме обмена файлами и текстами. На самом деле, интернет - это тотальное торжество механического театра над игрой, общением, даже работой. Интернет предстает для нас в образе экрана, то есть базовой принадлежности механического театра. Именно экран остается константой этого театра и останется ею навсегда. Можно обойтись без системного блока - как показали моноблоки. Можно обойтись без клавиатуры и мышки, как показали тачпады. Без экрана компьютер и интернет существовать не могут. А где экран - там механический театр. Просто теперь эта область механического театра охватывает уже и межличностное общение - любые наши коммуникации в интернете - это односторонняя деятельность. Блог - это типичный моноспектакль (именно поэтому мне с актерскими генами так легко дается его вести, несмотря на несклонность к реальному лицедейству).

Но даже и личное общение через интернет - это два перекрещивающихся потока индивидуальной активности, а не взаимодействие. Это удвоение театра, а не игра. Механический театр старается максимально ограничить количество ситуаций реального физического контакта, сделать его недопустимым и практически неприличным. Технические усовершенствования интернет-коммуникаций ведут именно к минимизации поводов для личного контакта - хотите услышать голос, хотите увидеть собеседника, хотите даже что-нибудь неприличное увидеть? Чудесная программа Скайп всегда к вашим услугам. Хотите обменяться дисками с музыкой и фильмами? Какие диски в эпоху торрентов? Пока что совместно нельзя с должной полноценностью только выпивать и совокупляться, но уже сведение личного контакта до этих двух сфер весьма впечатляет. Глядишь, потом они и сами отпадут. Сейчас почти никто не заходит случайно в гости, зато заходят случайно в комменты. То есть интернет-коммуникации есть не средство общения, а торжество механического театра над общением. Это уже не просто общество спектакля, а общество моноспектаклей.

Весьма показательны в этом смысле "ММОРГ" - массовые моногопользовательские игры, постепенно приходящие на смену традиционным играм с компьютером. Если старая добрая игра была формой ленивого одинокого досуга, этакой ментально-визуальной мастурбацией, то современная ММОРГ стремится удовлетворить потребность человека именно в игре, то есть в игре с другими людьми. И делает это весьма успешно, попутно, впрочем убивая идею игры как взаимодействия. И здесь передаваемая тебе с экрана игровая среда - это среда спектакля (или множества индивидуальных спектаклей), исключающая реальное взаимодействие. Это два потока синхронизированных индивидуальных деятельностей, которые не переходят в единый поток действий и во взаимодействие, даже если люди этого хотят. Чем изощренней будет становиться визуальная оболочка игр, тем в большей степени механический театр будет торжествовать над общением, причем не только над досуговым, но и над рабочим.

Как воздействует современный изощренный механический театр на работу (и вообще на серьезные формы социальной деятельности - например, на политику) мне даже пожалуй лучше помолчать, ибо мне слишком много есть что сказать, но не всё следует обсуждать публично.

Так или иначе, речь идет о том, что современная цивилизация создала практически вседовольного потребителя с полным перечнем механизмов, которые, освобождая его от нагрузки, избавляют его и от порождающих социальность мотиваций. При этом этот индивид снабжен "игровой приставкой" механического театра, которая перенаправляет его досуг с социализирующих форм досуга на атомизирующие. Эта же приставка выполняет и еще одну функцию - функцию сдерживания и модерирования аномии, которая неизбежно возникает при таком уровне социальной демотивации. Если бы люди просто не нуждались в других людях, то они и вели бы себя просто асоциально-разрушительно. Но механический театр позволяет реализовывать и аномические импульсы так же, как и социальные, можно вместо изнасилований до одури смотреть порнуху, можно троллить и собачиться на форумах, можно устраивать если не погромы, то погромчики. Даже воровать можно. В результате формируется общество модерируемой механическим театром аномии, при которой электронная коробка поглощает не только социальность, но и агрессивные формы антисоциальности, позволяя людям не испытывать слишком уж неудобных неудобств от распадения общества.

Но механический театр - это, так сказать, контролирующий блок современного социума. Центральным социальным механизмом в нем является все-таки бездефицитность. Точнее, дефицит дефицита. В нем практически нет тех вещей, проблем и ситуаций, в которых дефицит того или иного реального или идеального артефакта побуждал бы людей скооперироваться для его получения. Исключением, конечно, являются запрещенные товары, ради получения которых (наркотиков, к примеру) люди кооперируются в преступные сообщества. При этом реальная бедность и реальный дефицит, конечно, есть - полно людей, которым негде жить, полно людей, которым не во что одеть своих детей, полно людей которым практически нечего есть, в конце концов.

Но социальные механизмы потребительского общества довольно жестко карают все попытки "обобществить" бедность и сделать её чуть менее бедной, любая социальная кооперация бедных рассматривается и де юре и общественными установлениями как неприемлемая - практически все молодые люди, снимающие на паях квартиру, должны ощущать себя преступниками, люди, обменивающиеся "интеллектуальной собственностью", оказываются преступниками де факто и за ними гоняется сейчас чуть ли не весь интерпол. А главное, единственным приемлемым выходом для бедного является чуть разбогатеть и обрести через это автономное, индивидуализированное существование.

Даже на очень образованных людей этот социальный паттерн оказывает свое жестокое влияние. Я помню времена, когда лет семь назад мы были молоды, бедны и само это заставляло нас собираться чаще, чтобы поесть и поговорить. Сейчас мы, постаревшие и разжиревшие (вариант - похудевшие), практически не можем придумать причину, чтобы увидеться, и практически не знаем, о чем поговорить. А стол в дорогом ресторане является скорее полем соревнования, кто закажет больше (я уж не вспоминаю те более ранние смешные времена, когда мы ходили друг к другу в гости посидеть за компьютером). Причем если выбросить нас назад в ту жизнь, мы уже там не выживем, мы уже дезадаптировались. При этом тогдашнее общение было игрой, сейчас оно зачастую - театр.

Конечно, это может показаться сетованием старика на времена, когда солнце было ярче, трава зеленее, а бабы толще, но речь ведь не о недовольстве нынешней жизнью, а о понимании того механизма, который порождал социализованность в былые годы и который, увы, не заменен социализацией в семью (каковая тоже и по тем же самым причинам социализирующей формой практически быть перестала - у одной знакомой дети уже в 6 лет дерутся за компьютер. А уж как за него дерутся взрослые... бррр...)

Почему это выгодно современной мировой системе - объяснять не надо. Человек, который стремится удовлетворить все свои потребности сам и в одиночку - это идеальный покупатель и потребитель, который будет все силы и энергию, затрачивавшиеся на общение или на укрепление социальных связей, тратить на приобретение денег, на которые можно купить новые механизмы. Но вот что делать тем обществам, которые, распадаясь на идеальных потребителей, тем самым разрушаются - к примеру потому, что в них недостаточно людских и материальных ресурсов, чтобы достойно вписаться в этот потребительский контекст?

То есть эти общества нуждаются в ресоциализации. Наше общество уж точно нуждается в ресоциализации в усиленной степени. Я бы даже сказал, в социальной реанимации.

Думаю, понятно, что всё мое размышление ведет к тому, что одним из средств ресоциализации этих обществ могла бы быть такая социальная технология как "допэмиссия" дефицита - создание ситуации, когда определенные блага или социальные практики не могут быть доступны и потреблены в индивидуальном порядке, когда по тем или иным причинам доступ к этим благам (а это должны быть достаточно важные и привлекательные для людей блага) потребует предварительной кооперации определенного количества людей. При этом речь не может идти о "предметах потребления" в примитивном смысле - советский пример показал, что при общей потребительской установке дефицит определенных предметов если и формирует социальную солидарность, то только того типа, от которой люди стремятся как можно скорее избавиться и которая воспринимается как нечто тягостное. То есть когда на четверых один холодильник, люди не начинают любить социальную близость из-за общности холодильника, а начинают хотеть свой собственный холодильник и в этом, в общем-то, правы. Искусственно создав нужду в то время, когда рядом полно равных тебе людей, нужды не испытываешь, можно привести только к одному - к предательству родины за палку колбасы и видеомагнитофон.

В то же время этот дефицит, эта социализирующая депривация должна быть достаточно чувствительна, реально вызывать изменения в поведении, а не давать повод уходить от темы.

Какие тут возможны практики?

Во-первых, такая архаичная, но вполне полезная социализирующая практика, как табу. Табуированных животных нельзя было есть, на них нельзя было охотиться, нельзя было собирать табуированные растения, но обычно в определенные праздники вся группа собиралась, чтобы вместе это табу нарушить. Это было и манифестацией необыденности, и мощным социализирующим действием. Давайте в этом смысле, к примеру (еще раз - к примеру, ибо я уже порядком устал от недоумков, которые мои примеры считают предложениями и чуть ли не указаниями к действию) рассмотрим такие институты, как сухой закон или запрет табакокурения. Основная линия этих запретов в современном обществе - вытеснение соответствующих практик из публичной сферы в сферу частную.

Дома ты можешь курить или напиваться сколько угодно, но вот на публике ты должен сидеть в гетто для курящих, покупать спиртное в магазинах только до 10 вечера и так далее. Вредные привычки выступают как еще один повод к десоциализации. Если бы я был законодателем, заботящимся о ресоциализации, я бы прибег к прямо противоположной практике, а именно запретил бы частное употребление алкоголя. Сухой закон распространялся бы на приобретение спиртного разлитого по бутылкам в магазинах, лицо, замеченное в индивидуальном пьянстве, сурово бы штрафовалось, а пьяный на улице должен был бы доказать, что он идет из компании не меньше трех человек. Нетабуированное употребление алкоголя было бы строго ограничено публичной сферой. Не став чем-то запрещенным или недоступным, алкоголь оказался бы дефицитом, для восполнения которого потребовалась бы определенная социализация. То же и о курении. И его бы, если бы был таким вот законодателем, я вывел из частной сферы, полностью запретив розничную продажу сигарет и табака. Курение могло бы осуществляться только вместе и только в специальных сигарных комнатах в публичных учреждениях и на работе, или, на худой конец, на специальной площадке перед домом. И только вместе (впрочем курильщики и так тяготеют к совместному курению).

Думаю, на приведенных примерах технология табу более-менее понятна. Вопрос в том, как корректно распространить её на менее экстремальные сферы, чем вредные привычки. Скорее всего, за счет новых (или хорошо забытых старых) социальных практик, которые изначально будут табуированы от индивидуального употребления.

С табуированием, впрочем, есть две опасности. Первое - табуирование не должно быть методом лишения кого-то чего-то в пользу кого-то другого, то есть средством социального и тем более имущественного ранжирования. Второе, - не может создаваться табу только для того, чтобы тут же его начать нарушать, наваривая на запрете. Если одно из этих ограничений будет отброшено, то из социализирующего фактора табу превратится в фактор коррупционный и увеличивающий аномию.

Во-вторых, это возвращение в качестве доминанты не-трудовых отношений в обществе игры, попытка потеснить механический театр с пьедестала универсального времяпрепровождения. Вообще люди чрезвычайно любят играть друг с другом - наряжаться и вырабатывать определенные манеры общения, подчиняться общим правилам и раскрывать свою индивидуальность в рамках этих правил. Пассивизация игрового начала в человеке, осуществляемая механическим театром - это дешевая сивуха, которая подменяет старое терпкое вино игры... Сейчас игры - и серьезные и несерьезные, - практически исчезли из общества, за исключением субкультуры ролевиков. Они постепенно исчезают, как я уже сказал, даже из жизни детей, - те практически разучились играть. А с ними исчезли и роли и правила, которые обязательно требуют взаимодополнения и взаимодействия. В этом смысле показательна эволюция "уличной политики" и "молодежных движений" в нашей реальности между 2005 и 2010 годом. Из участников более-менее честной политической игры и митингующие, и контрмитингующие превратились в постановщиков механических спектаклей и разоблачителей этих спектаклей (а как вы понимаете, разоблачение спектакля есть контрспектакль, разоблачитель показывает своё шоу зрителю, а никак не играет с разоблачаемым).

Возвращение в повседневную практику полноценного игрового начала было бы сейчас мощным ресоциализирующим фактором. И вот здесь как раз опыт игры, который сохранился в ролевых играх (в том числе и ММОРГ), я бы учел. Для начала я бы поощрил граждан соорганизоваться в определенные сообщества типа гильдий, которые бы получили определенные привилегии (точнее - одну привилегию, быть может, небольшую, но в ней должно быть что-то существенное и символически приятное). Эта привилегия должна быть обусловлена тем, что члены этой гильдии собираются на особые мероприятия, имеют особенности некоего облика, и должны, к примеру, раз в год, по случая праздника какого-нибудь, делать что-нибудь достаточно смешное или необычное. Ну, к примеру, члены гильдии синих ведерок должны иметь привилегию не пропускать чиновные машины со спецномерами, но при этом они должны круглый год носить в одежде ленту особого цвета, а раз в год обязаны дефилировать по улице в одних трусах и с синим ведром на голове. Ну это так, опять же, "к примеру". Хотя понятное дело, что в реальности нужно придумать что-то гораздо более изощренное и не отдающее честертоновским Ноттингхиллом.

Еще одна связанная с этим вещь - это то, что определенные действия (начиная от подачи жалобы или какой-то общественной инициативы и заканчивая основанием фирмы или НКО) должно быть невозможно совершить не просто в одиночку. Их не должно быть возможно совершить без коллектива, в котором определенным образом подобраны роли - скажем, кто-то при начале нового дела дает обязательства вложить деньги, кто-то обещает, что будет непременно участвовать лично физическим трудом, кто-то предоставит доказательства своего формального образования, дающего компетенцию в этом деле. Без заполнения этих ролевых позиций дело не должно иметь права начаться.

В-третьих, это очень важная вещь, - необходимо возвратиться к дефициту почета, который в нашем обществе совершенно съеден инфляцией почета. То есть в России дело вообще дошло до беспредела - школьницам раздают медали, мутным лицедеям - ордена, а если Боря Моисеев артист, то кто тогда я?. Но, строго говоря, на Западе, где почет еще вообще что-то значит, за ХХ век произошла его чудовищная инфляция. Выдающиеся и почитаемые люди попросту заменены звездами, то есть артистами механического театра. Именно "звезд" сегодня награждают орденами и рыцарскими званиями, именно они в центре медийного внимания. Но внимание - ладно бы с ним. Проблематично как раз то, что любые символы и формы почета до последней степени девальвированы. Ордена не привязаны к орденским сообществам (что убивает их смысл). Почетные звания нигде, кроме научной среды, не связаны ни с какими привилегиями и ни с какой ответственностью.

Собственно, это универсальная триада почет - привилегия - ответственность, которая сегодня отброшена. Я бы, конечно, вообще изгнал бы большую часть лицедеев платоновскими методами, но представим на секунду, что звание народного артиста имеет какой-то смысл. В этом случае с этим званием должна была бы быть сопряжена определенная ответственность, определенная общественная литургия (кто знает первоначальное значение слова "литургия"?). К примеру, народный артист должен раз в месяц давать бесплатный крупный концерт. Причем это не должно быть его благотворительностью. Это должно быть его обязанностью, которая при троекратном прогуле лишает его звания. С другой стороны, такое звание должно заключать полезную привилегию. Например, право организовать за государственный счет выпуск диска, фильма или чего-то еще для покровительствуемого таким артистом молодого дарования.

Государственные награды вообще должны быть большой редкостью, сопряжены с весомыми привилегиями (а не "после скандала без очереди"), причем привилегиями скорее, опять же, не материального, а статусно-властного характера. К примеру, обладатель определенной государственной награды имеет право просить суд освободить задержанного или арестованного "под подписку" и суд не имеет, за вычетом редчайших случаев, права ему в этом отказать. Но, разумеется, использовав эту привилегию, орденоносец отвечает за поведение освобожденного им своей репутацией. Мир, в котором почет дорого стоит, много значит и связан с возможностью оказывать некоррупционное покровительство - это значительно более социализированный мир.

Наконец, в ту же копилку. Я бы вернул в практику университетов такую вещь как присвоение званий только после публичных открытых диспутов. Не формально-мафиозных "защит", как сейчас, тем более что кандидатско-докторская система не всегда касается тех областей, в которых умение вести публичные диспуты - главное качестве ученого. Нет, речь идет о степенях бакалавра, магистра, доцента и особенно профессора. Получение этих университетских степеней довольно жестко должно быть привязано именно к прохождению через публичный диспут и вообще культура диспута (а не её жалкой замены в виде монтажных телешоу и модерируемых круглых столов) должна вернуться в публичную жизнь интеллектуала.

Наконец, следовало бы подумать и о материальном воплощении того же ресоциализирующего импульса. То есть о появлении особого класса товаров, которые ориентированы на использование их определенным коллективом (не меньше "большой семьи") и до индивидуального или малосемейного использования в принципе не сжимаются, хотя при этом достаточно привлекательны, чтобы хотеть ими владеть (в данном случае - со-владеть). Я не промышленник и не торговец, чтобы предложить какие-то конкретные рецепты таких товаров. Но подумайте, подумайте. Наверняка уже сейчас что-то такое есть, если не в серии, то в проекте, если не у нас, то у них. Это направление, в котором надо думать.

Вообще, занятно, что самую экстремальную идею допэмиссии дефицита предложил Достоевский, точнее его герой - Версилов в "Подростке". Он в целях улучшения социальной сплоченности людей предложил создать дефицит Бога. По понятным причинам я эту идею не одобряю, тем более что она не учитывает глубокую внутреннюю недостроенность человека, которую невозможно преодолеть социальностью, хотя иногда подозреваю, что Ницше со своим "Бог умер" пытался реализовать именно Версиловский проект. Но общую логику "эмиссии дефицита" монолог Версилова передает очень хорошо. Поэтому мы на нем и закончим.

"- Я представляю себе, мой милый, - начал он с задумчивою улыбкою, - что бой уже кончился и борьба улеглась. После проклятий, комьев грязи и свистков настало затишье, и люди остались одни, как желали: великая прежняя идея оставила их; великий источник сил, до сих пор питавший и гревший их, отходил, как то величавое зовущее солнце в картине Клода Лоррена, но это был уже как бы последний день человечества. И люди вдруг поняли, что они остались совсем одни, и разом почувствовали великое сиротство. Милый мой мальчик, я никогда не мог вообразить себе людей неблагодарными и оглупевшими. Осиротевшие люди тотчас же стали бы прижиматься друг к другу теснее и любовнее; они схватились бы за руки, понимая, что теперь лишь они одни составляют все друг для друга. Исчезла бы великая идея бессмертия, и приходилось бы заменить ее; и весь великий избыток прежней любви к тому, который и был бессмертие, обратился бы у всех на природу, на мир, на людей, на всякую былинку. Они возлюбили бы землю и жизнь неудержимо и в той мере, в какой постепенно сознавали бы свою проходимость и конечность, и уже особенною, уже не прежнею любовью. Они стали бы замечать и открыли бы в природе такие явления и тайны, каких и не предполагали прежде, ибо смотрели бы на природу новыми глазами, взглядом любовника на возлюбленную. Они просыпались бы и спешили бы целовать друг друга, торопясь любить, сознавая, что дни коротки, что это - все, что у них остается. Они работали бы друг на друга, и каждый отдавал бы всем все свое и тем одним был бы счастлив. Каждый ребенок знал бы и чувствовал, что всякий на земле - ему как отец и мать. "Пусть завтра последний день мой, - думал бы каждый, смотря на заходящее солнце, - но все равно, я умру, но останутся все они, а после них дети их" - и эта мысль, что они останутся, все так же любя и трепеща друг за друга, заменила бы мысль о загробной встрече. О, они торопились бы любить, чтоб затушить великую грусть в своих сердцах. Они были бы горды и смелы за себя, но сделались бы робкими друг за друга; каждый трепетал бы за жизнь и за счастие каждого. Они стали бы нежны друг к другу и не стыдились бы того, как теперь, и ласкали бы друг друга, как дети. Встречаясь, смотрели бы друг на друга глубоким и осмысленным взглядом, и во взглядах их была бы любовь и грусть...".

http://www.rus-obr.ru/ru-club/8408