"Единая Россия" одержала на выборах безоговорочную победу.Однако этому предшествовал еще один, успех партии власти.По данным ВЦИОМ, при ответе на вопрос "какая партия проявила себя лучше в предвыборных теледебатах?", 67% респондентов назвали... "Единую Россию". Не часто данные ВЦИОМ так сильно напоминают дзенские притчи
По итогам состоявшихся в России парламентских выборов "Единая Россия" одержала безоговорочную победу, набрав около 64% голосов избирателей. Однако этому предшествовал еще один, успех партии власти, который, будучи на первый взгляд малосущественным, оказался более весомым не только в количественном, но и в символическом плане. Согласно данным опроса ВЦИОМ, при ответе на вопрос "какая из партий проявила себя лучше других в предвыборных теледебатах?", 67% респондентов назвали... "Единую Россию".
Должно быть, не часто данные ВЦИОМ по форме и содержанию так сильно напоминают дзенские притчи. И поскольку эти "данные" выступают свидетельством виртуозной "политики в стиле дзен", здесь нужно было бы поставить точку. Завоевать чистое "конституционное большинство" по итогам мероприятия, отказ от участия в котором носил столь демонстративный характер - это, безусловно, блистательный пример "хлопка одной ладонью", прокладывающего путь к идеологическому просветлению! Однако западная культура интерпретаций предписывает нам обязательность толкования данного прецедента.
Наиболее предсказуемой здесь выглядит позиция (извиняюсь за каламбур) оппозиционного лагеря. Для его участников этот хлопок стал достаточно обидной пощечиной, задевающей один из самых чувствительных отростков самолюбия. Столько слов было произнесено о "плевке в лицо общества", выражающемся в игнорировании "Единой Россией" дебатов, как вдруг оказывается, что это самое общество видит (или, напротив, не-видит) все совсем в ином ракурсе. Оппозиции остается дежурно высказаться на предмет "тотального зомбирования", "промывки мозгов", "оккупации медиа-пространства".
Понять оппозиционеров несложно - питать иллюзии относительно благоприятного для себя исхода выборов им и без того не приходилось, а тут еще и отказывают в деликатной процедуре, лаконично описываемой формулой "а поговорить?". Помимо "задушевных" коннотаций, окружающих этот процесс в российской культурной традиции, здесь содержится одна фундаментальная установка либерального сознания - представление об особой роли общения, диалога, в деле установления общезначимой истины. Предполагается, что лишь свободный обмен мнениями между независимыми субъектами может быть заслуживающим доверия источником знания, застрахованным от угрозы авторитарности.
По сути, это представление служит последним оплотом модерна в условиях эпистемологической дискредитации его привычных форм обоснования - метарассказов. Диагност этого нового "состояния постмодерна", французский философ Ж.-Ф. Лиотар, выделяет два основных типа метарассказов.
"Первый, - пишет он, - имеет субъектом человечество как героя свободы. Все народы имеют право на науку. Если социальный субъект не является все еще субъектом научного знания, значит ему помешали в этом духовники или тираны. Право на науку должно быть отвоевано". Очевидно, что именно данный тип наиболее комплиментарен либеральному сознанию, которое в лице своих агентов по сей день пытается протаскивать его - хоть тушкой, хоть чучелом - во все регионы знания.
Второй тип, ориентированный на гармонизацию интеллектуального идеала знания с этическими основаниями жизни нации и государства, воплощается в гегелевской концепции истории как "жизни Духа", в которой эти начала предустановленным образом согласуются.
Как это всегда и происходит, исчерпывающее аналитическое описание структуры (в данном случае - структуры модернистского знания) совпадает с ее отмиранием. Выявление "эпоса" в толще рациональности сигнализировало об утрате им его легитимирующей функции. Великий рассказ утратил свое правдоподобие, вне зависимости от способа унификации, к которому он прибегал: спекулятивный рассказ о системе/единстве или рассказ об освобождении.
В этой ситуации последней попыткой либеральных модернистов зацепиться за контроль над правилами (языковой) игры является обращение к "малому рассказу", которым, собственно, и служит рассказ о согласии. Этот подход в общем виде выражен в предложенной в свое время Ю. Хабермасом концепции так называемой "коммуникативной рациональности". Кратко охарактеризовать ее можно следующим образом: на смену экономическому принципу либерализма laissez-faire приходит императив laissez-dire. Надо сказать, замысел коммуникативной рациональности сегодня уже имеет свою сферу триумфального воплощения - это пространство всевозможных теле-шоу, центральной инстанцией которых служит зрительный зал-агора, а высшей сакральной процедурой - озвучивание "личных точек зрения". Икона коммуникативной рациональности - А. Малахов, ведущий передачи "Пусть говорят". Впрочем, внимательный наблюдатель подобных зрелищ обнаружит и те тупики, в которые упирается хабермасовский проект. В реальности, расстроенный хор зрительских голосов неизбежно разбегается в энтропийный ноль, а поверх него доносится единственно легитимная "докса", ненавязчиво транслируемая ведущим-модератором. Лиотар, критически и иронически настроенный по отношению к хабермасовской "коммуникативной рациональности", так резюмирует эту коллизию: "Принцип консенсуса как критерия законности тоже кажется недостаточным. Или же он является соглашением между людьми как учеными умами и свободными волями и получен посредством диалога. Именно эту форму мы находим в развитом виде у Хабермаса. Однако эта концепция покоится на законности рассказа об эмансипации. Или же система использует его как одну из своих составляющих в целях поддержания и улучшения результативности". Иными словами, за призывами к диалогичности скрывается нацеленная на реванш либеральная реакция.
В качестве собственной альтернативы Лиотар предлагает принцип паралогии - знания, которое "производит не известное, а неизвестное". Возвращаясь к исходной теме наших размышлений, можно предположить, что именно в этом моменте и таится секрет успеха "Единой России". В самом деле, трудно найти партию, которая с такой же последовательностью производила бы неизвестное - в отношении собственных целей, задач, стратегии. Однако то, что оппоненты обличали как недостаток единороссов - тотальная идеологическая неопределенность - в действительности оказывается залогом ее успеха. Пока соперники состязались на карнавале идентичностей - образных, идейных, программных, но одинаково позапрошлогодних - партия власти угрюмо устранялась от собственной презентации, тем самым неосознанно попадая в невыразимую на привычном политязыке повестку дня.
Именно поэтому показатели ЕР на несостоявшихся для нее дебатах пусть незначительно, но превзошли ее достижения на самих выборах: успех, основанный на непрезентированности, будет максимальным в точке полного отсутствия. Между тем, этот вновь обретенный постмодерном закон прекрасно известен миру Традиции. Могущество власти состоит в ее непредставленности. Слова Лао-цзы "Лучший правитель тот, о котором народ знает лишь то, что он существует" часто трактовались в либеральном ключе: мол, "не вмешивайтесь в наши дела". Однако смысл их совершенно иной.
http://www.pravaya.ru/column/14530
По итогам состоявшихся в России парламентских выборов "Единая Россия" одержала безоговорочную победу, набрав около 64% голосов избирателей. Однако этому предшествовал еще один, успех партии власти, который, будучи на первый взгляд малосущественным, оказался более весомым не только в количественном, но и в символическом плане. Согласно данным опроса ВЦИОМ, при ответе на вопрос "какая из партий проявила себя лучше других в предвыборных теледебатах?", 67% респондентов назвали... "Единую Россию".
Должно быть, не часто данные ВЦИОМ по форме и содержанию так сильно напоминают дзенские притчи. И поскольку эти "данные" выступают свидетельством виртуозной "политики в стиле дзен", здесь нужно было бы поставить точку. Завоевать чистое "конституционное большинство" по итогам мероприятия, отказ от участия в котором носил столь демонстративный характер - это, безусловно, блистательный пример "хлопка одной ладонью", прокладывающего путь к идеологическому просветлению! Однако западная культура интерпретаций предписывает нам обязательность толкования данного прецедента.
Наиболее предсказуемой здесь выглядит позиция (извиняюсь за каламбур) оппозиционного лагеря. Для его участников этот хлопок стал достаточно обидной пощечиной, задевающей один из самых чувствительных отростков самолюбия. Столько слов было произнесено о "плевке в лицо общества", выражающемся в игнорировании "Единой Россией" дебатов, как вдруг оказывается, что это самое общество видит (или, напротив, не-видит) все совсем в ином ракурсе. Оппозиции остается дежурно высказаться на предмет "тотального зомбирования", "промывки мозгов", "оккупации медиа-пространства".
Понять оппозиционеров несложно - питать иллюзии относительно благоприятного для себя исхода выборов им и без того не приходилось, а тут еще и отказывают в деликатной процедуре, лаконично описываемой формулой "а поговорить?". Помимо "задушевных" коннотаций, окружающих этот процесс в российской культурной традиции, здесь содержится одна фундаментальная установка либерального сознания - представление об особой роли общения, диалога, в деле установления общезначимой истины. Предполагается, что лишь свободный обмен мнениями между независимыми субъектами может быть заслуживающим доверия источником знания, застрахованным от угрозы авторитарности.
По сути, это представление служит последним оплотом модерна в условиях эпистемологической дискредитации его привычных форм обоснования - метарассказов. Диагност этого нового "состояния постмодерна", французский философ Ж.-Ф. Лиотар, выделяет два основных типа метарассказов.
"Первый, - пишет он, - имеет субъектом человечество как героя свободы. Все народы имеют право на науку. Если социальный субъект не является все еще субъектом научного знания, значит ему помешали в этом духовники или тираны. Право на науку должно быть отвоевано". Очевидно, что именно данный тип наиболее комплиментарен либеральному сознанию, которое в лице своих агентов по сей день пытается протаскивать его - хоть тушкой, хоть чучелом - во все регионы знания.
Второй тип, ориентированный на гармонизацию интеллектуального идеала знания с этическими основаниями жизни нации и государства, воплощается в гегелевской концепции истории как "жизни Духа", в которой эти начала предустановленным образом согласуются.
Как это всегда и происходит, исчерпывающее аналитическое описание структуры (в данном случае - структуры модернистского знания) совпадает с ее отмиранием. Выявление "эпоса" в толще рациональности сигнализировало об утрате им его легитимирующей функции. Великий рассказ утратил свое правдоподобие, вне зависимости от способа унификации, к которому он прибегал: спекулятивный рассказ о системе/единстве или рассказ об освобождении.
В этой ситуации последней попыткой либеральных модернистов зацепиться за контроль над правилами (языковой) игры является обращение к "малому рассказу", которым, собственно, и служит рассказ о согласии. Этот подход в общем виде выражен в предложенной в свое время Ю. Хабермасом концепции так называемой "коммуникативной рациональности". Кратко охарактеризовать ее можно следующим образом: на смену экономическому принципу либерализма laissez-faire приходит императив laissez-dire. Надо сказать, замысел коммуникативной рациональности сегодня уже имеет свою сферу триумфального воплощения - это пространство всевозможных теле-шоу, центральной инстанцией которых служит зрительный зал-агора, а высшей сакральной процедурой - озвучивание "личных точек зрения". Икона коммуникативной рациональности - А. Малахов, ведущий передачи "Пусть говорят". Впрочем, внимательный наблюдатель подобных зрелищ обнаружит и те тупики, в которые упирается хабермасовский проект. В реальности, расстроенный хор зрительских голосов неизбежно разбегается в энтропийный ноль, а поверх него доносится единственно легитимная "докса", ненавязчиво транслируемая ведущим-модератором. Лиотар, критически и иронически настроенный по отношению к хабермасовской "коммуникативной рациональности", так резюмирует эту коллизию: "Принцип консенсуса как критерия законности тоже кажется недостаточным. Или же он является соглашением между людьми как учеными умами и свободными волями и получен посредством диалога. Именно эту форму мы находим в развитом виде у Хабермаса. Однако эта концепция покоится на законности рассказа об эмансипации. Или же система использует его как одну из своих составляющих в целях поддержания и улучшения результативности". Иными словами, за призывами к диалогичности скрывается нацеленная на реванш либеральная реакция.
В качестве собственной альтернативы Лиотар предлагает принцип паралогии - знания, которое "производит не известное, а неизвестное". Возвращаясь к исходной теме наших размышлений, можно предположить, что именно в этом моменте и таится секрет успеха "Единой России". В самом деле, трудно найти партию, которая с такой же последовательностью производила бы неизвестное - в отношении собственных целей, задач, стратегии. Однако то, что оппоненты обличали как недостаток единороссов - тотальная идеологическая неопределенность - в действительности оказывается залогом ее успеха. Пока соперники состязались на карнавале идентичностей - образных, идейных, программных, но одинаково позапрошлогодних - партия власти угрюмо устранялась от собственной презентации, тем самым неосознанно попадая в невыразимую на привычном политязыке повестку дня.
Именно поэтому показатели ЕР на несостоявшихся для нее дебатах пусть незначительно, но превзошли ее достижения на самих выборах: успех, основанный на непрезентированности, будет максимальным в точке полного отсутствия. Между тем, этот вновь обретенный постмодерном закон прекрасно известен миру Традиции. Могущество власти состоит в ее непредставленности. Слова Лао-цзы "Лучший правитель тот, о котором народ знает лишь то, что он существует" часто трактовались в либеральном ключе: мол, "не вмешивайтесь в наши дела". Однако смысл их совершенно иной.
http://www.pravaya.ru/column/14530
