В Музее обороны Ленинграда хранятся удивительные рисунки: 14-летний мальчик, житель осажденного города, замерзшими, непослушными пальцами зарисовывал очереди за хлебом, разрушенные здания... Рисунки живые, меткие, в них нет отчаяния, есть даже своеобразный юмор - теплый, сочувственный... Автор этих замечательных работ - Дима Бучкин, сын знаменитого петербургского живописца, профессора Академии Художеств, П.Д. Бучкина. Ныне Дмитрий Петрович Бучкин - известный художник, чьи работы хранятся в разных музеях страны и за рубежом, один из тех, кто в и наше время хранит верность живому русскому реализму. Дмитрий Петрович с радостью согласился поделиться с нами воспоминаниями о своем блокадном детстве.
- Дмитрий Петрович, вам к началу войны исполнилось 13 лет. Вы, наверное, хорошо запомнили день 22 июня?..
- Тринадцать лет мне исполнилось 23 июня 1941 года... В то лето мы снимали домик в селе Рождествено. Удивительные места, очень красивые! Июнь стоял чудесный: настоящее лето, о котором жителям Питера можно только мечтать... Рядом с нами снимали дома несколько членов Союза художников - известные питерские живописцы. Целый день они вместе с отцом писали этюды, а вечером собирались в нашем доме и вели неспешные разговоры о живописи. Все было очень мирно, благодушно, безмятежно. Я, конечно, тоже работал над этюдами, но больше все-таки отдыхал: предавался радостям деревенской жизни. День рождения приближался. Утром 22 июня мама уехала в город за продуктами к праздничному столу. А днем прибежала хозяйка нашего дома и сказала, что по репродуктору у сельсовета передали: началась война с немцами.
- Это было, наверное, как гром с ясного неба?
- Гром?.. Да нет... Мы же к таким сообщениям почти привыкли... Вы вспомните: только что отгремела финская компания, на памяти у всех были и Халхин-Гол, и Хасан... Мысль у всех была одна: бои на Дальнем Востоке за несколько недель кончились; с войной на Карельском перешейке за зиму управились; теперь немного повоюем на западных границах и самое позднее к осени разобьем немецкие войска. Так что безмятежность этого чудесного лета почти не нарушилась... Зато вечером у отцовских друзей появилась новая тема для разговоров. Самым авторитетным в военных вопросах человеком считался художник-баталист Михаил Иванович Авилов. Он писал походы Первой Конной, был лично знаком с Ворошиловым и Буденным, и его суждение было таково: "Сейчас лето, Климушка Ворошилов с Семеном Михайловичем еще на дачах отдыхают, а вот как у них отпуск кончится, так немцев и погонят!" На том и порешили.
- А как же сводки Информбюро, сообщавшие об отступлении?
- А Информбюро не употребляло такого слова: "отступление". Говорилось примерно так: "В соответствии с планом Верховного Главнокомандования наши войска отошли на заранее подготовленные позиции". И я считаю, что это было только правильно: паники в народе не возникало. Даже когда немцы взяли Псков (о чем мы узнали лишь по слухам), - и тогда никто не обезпокоился: Красная Армия затягивает врага в огромный котел, чтобы разом уничтожить всех захватчиков. И я благодарен судьбе за то, что эти первые дни войны стали для нас последними мирными днями, - особенно, если учесть, что нам пришлось вытерпеть потом. Но нас-то, мальчишек, насмотревшихся фильмов про Чапаева и про танкистов-трактористов, война просто манила... Мы даже вырыли окоп вокруг дома, чтобы оттуда первыми увидеть приближение врага. Но видели мы не немцев, а колонны беженцев - люди стекались в Ленинград, думая, что более надежного убежища не придумать. Уже слышны были разрывы снарядов, когда наша семья наконец собралась перебраться в город.
- Ленинград первых дней войны отличался от предвоенного?
- Да нет, только витрины магазинов были заколочены деревянными щитами. А в остальном - все та же безмятежность. Никто и помыслить не мог, что на город упадет хоть одна бомба. По радио выступил Молотов и заявил, что продуктов в Ленинграде хватит на 10 лет - ни больше ни меньше. Повсюду пели: "Любимый город может спать спокойно!.." Академия Художеств эвакуировалась в Самарканд, но отец уезжать не захотел: к чему, если скоро война кончится? И, кстати, полки в магазинах были так же наполнены, как и до войны, и никому не приходило в голову делать какие-то запасы. Но как-то раз мама вернулась из магазина в ужасе: продуктов нет, купить нечего!..
- Какое воспоминание о блокаде для вас самое страшное?
- Я не раз говорил: блокада - это одна сплошная черная ночь, и трудно в ней выделить что-то особенное... Что было самым страшным?.. На днях у нас в доме произошла авария: отключили свет, отопление, воду... Ох, в каком ужасе все забегали! Я тогда сказал домашним: "Братцы, а как же мы жили в таком положении 900 дней"? Представьте: в вашем доме отключили газ, свет, отопление, воду, потом грянули морозы не ниже 35 градусов, в магазинах ничего не купить, а каждый вечер вам на голову сыплются бомбы - что тут самое страшное? Конечно, есть жуткие воспоминания... Помню, как по радио нас предупреждали: не покупать студень у торговцев, потому, что он сделан из человечины...
- Неужели такое было?
- Наша соседка Марья Афанасьевна написала в ту пору стихотворение, которое заканчивалось такими словами: "Люди просто озверели: человечье мясо ели. Лишь немногим суждено, счастье Богом им дано: хоть немного есть и пить, - и они остались жить". Эта Марья Афанасьевна была командиром нашей домовой бригады, дежурившей на крыше во время авианалетов. Она и погибла на боевом посту, на моих глазах: рядом с домом разорвалась бомба - и взрывной волной ее смело с крыши, а я успел зацепиться за печную трубу... Об этих дежурствах стоит сказать особо: никто нас, мальчишек и девчонок, на крышу не гнал. Мы сами лезли туда, потому что знали: если ты не спасешь свой дом - никто его не спасет. На моей памяти 500-граммовая зажигалка пробила крышу соседнего дома; вовремя ее не потушили, она подожгла чердак, и дом сгорел полностью. Приезжала пожарная команда, но, во-первых, пожарные сами едва на ногах держались от голода, а во-вторых, вода замерзла, и из шланга только ледышки сыпались. Но не только сознательность гнала нас на крышу. Нам, детям, просто интересно было: самолеты воют, бомбы грохочут, прожекторы по небу шарят - здорово! Не знаю, как взрослые, а мы смерти не очень боялись. Есть хотелось, это правда. Каждую ночь мне снилось: иду я в булочную, покупаю свежий пахучий теплый батон, и тут же его уничтожаю! Даже нарисовал этот батон, что бы не забыть, как он выглядит.
- Для того, чтобы рисовать, нужны силы - не только телесные, но и душевные. Откуда вы их брали?
- Во-первых, я отцу подражал. Он делал зарисовки - ну, и мне тоже надо. Во-вторых, я был мальчишка живой, любопытный, и это любопытство восполняло мне недостающие силы. Зарисовывал все, что видел и то о чем мечтал. Вот очередь в прачечную за водой: там прорвало трубу, и мы, чтобы далеко не ходить, брали воду из этой трубы. Вот образцы советского и немецкого оружия - это я рисовал, чтобы понять, на чьей стороне преимущество в вооружении. Вот наши солдаты в бою с немцами - это фантазия, конечно: тут наши бойцы - настоящие богатыри... Посмотрели бы вы на этих богатырей... У отца было двое братьев, которые воевали под Ленинградом. Иногда их отпускали на побывку, и они пешком добирались к нам: обмороженные, оборванные, грязные, похожие на дистрофиков... "Какой там бой! - говорили они. - Как воевать, если на день 200 граммов хлеба и баланда! Нам просто запрещают стрелять в сторону немцев: в ответ обрушится такой шквал огня, что придется уходить с позиций!" Другой мой дядя тоже служил под Ленинградом, военным хирургом. Однажды на их участке, возле Марьино, было приказано наступать. На подмогу были посланы несколько сотен мальчишек - курсантские роты и две школы юнг. "Я, - рассказывал дядя, - спас несколько человек из этого "пополнения" - взял их в помощники санитарам, и они остались в живых. Остальные все до единого полегли в первые минуты боя".
- Среди ваших рисунков много зарисовок с Кузнечного рынка. Торговцы у вас здесь выглядят совсем не по-блокадному...
- Я вам скажу вот что... Перед войной отец купил маме котиковую шубу. Зимой 42-го года мы ее обменяли на 12 килограммов пшенки. Следовательно, у кого-то имелись запасы крупы - такие большие, что он выносил их на продажу. И немало было подобных людей, так или иначе причастных к распределению продуктов. Этажом ниже нас жила одна дама, заведующая магазином, она постоянно обменивала на Кузнечном продукты на вещи... В Академию Художеств был прислан целый вагон продуктов, но художники их в глаза не видели, и только после войны стало известно, кто именно кормился из этого вагона... В общем, положение весьма напоминало то, что мы видим сегодня: одни прозябают за чертой бедности, а другие не знают, куда рассовать миллионы...
- Все же было что-то светлое в эти дни?
- Было: когда поесть удавалось. Вот и весь наш свет в ту пору... Вспоминаю, как художники отмечали в бомбоубежище новый, 1942 год: тогда великий Иван Яковлевич Билибин при свете коптилки сочинял оду Красной Армии. Там были такие слова: "Герои, сыновья Отчизны! За вас молиться надо нам, и вы, как древние герои, к своим вернетесь очагам!" Сам Иван Яковлевич умер через полтора месяца после этого Нового года...
- Интересно: вы процитировали уже два блокадных стихотворения, и в обоих так или иначе говорится о Боге...
- Так во время блокады неверующих не было. И моя мама достала припрятанные иконы, повесила их над кроватью больного отца и каждый день молилась... Все уповали только на Господа, на Его милость. Да и на кого нам было еще рассчитывать? На армию? Но я говорил вам, что она из себя представляла... На папу-Сталина? Но он обманул нас, сказав устами Молотова, что продуктов в Ленинграде хватит на десять лет...
- Вам, вероятно, запомнились и настоящие чудеса?..
- Выжили мы - вот главное чудо. Город не сдали. Все это ничем, кроме помощи Божией, не объяснишь. Расскажу вам такой случай. Однажды вечером отец почувствовал себя особенно плохо и отказался идти в бомбоубежище. "Лучше дома погибнуть, - сказал, - чем быть заваленным в подвале". Раз отец не идет, то и мы остались дома, и так пересидели бомбежку. И что же? На следующий день оказалось, что на бомбоубежище, где мы обычно прятались, рухнул дом и засыпал его наглухо. Было это в самую тяжелую пору блокадной зимы, и расчисткой завала никто не занимался... Так и погибли люди в этом бомбоубежище, а мы остались живы... Господь спас - по молитвам нашей мамы... Нас не так много осталось - тех, кто пережил эти страшные дни... Зачем, скажите, в наш тесный круг вносить разделение, зачем делить нас на "блокадников" и "жителей блокадного Ленинграда"? Все мы одинаково страдали, все, как могли, - своим трудом, своими дежурствами на крышах, своими молитвами - удерживали город. Всем, кто остался жив, нужно создать равные условия: мы имеем равные права. Мы, дети блокады, писали об этом Путину, и, кажется он согласен с нашим мнением, но пока это согласие закрепится законодательно - наши ряды поредеют еще больше...
Вопросы задавал Алексей Бакулин
N149, июнь 2004 г.
- Дмитрий Петрович, вам к началу войны исполнилось 13 лет. Вы, наверное, хорошо запомнили день 22 июня?..
- Тринадцать лет мне исполнилось 23 июня 1941 года... В то лето мы снимали домик в селе Рождествено. Удивительные места, очень красивые! Июнь стоял чудесный: настоящее лето, о котором жителям Питера можно только мечтать... Рядом с нами снимали дома несколько членов Союза художников - известные питерские живописцы. Целый день они вместе с отцом писали этюды, а вечером собирались в нашем доме и вели неспешные разговоры о живописи. Все было очень мирно, благодушно, безмятежно. Я, конечно, тоже работал над этюдами, но больше все-таки отдыхал: предавался радостям деревенской жизни. День рождения приближался. Утром 22 июня мама уехала в город за продуктами к праздничному столу. А днем прибежала хозяйка нашего дома и сказала, что по репродуктору у сельсовета передали: началась война с немцами.
- Это было, наверное, как гром с ясного неба?
- Гром?.. Да нет... Мы же к таким сообщениям почти привыкли... Вы вспомните: только что отгремела финская компания, на памяти у всех были и Халхин-Гол, и Хасан... Мысль у всех была одна: бои на Дальнем Востоке за несколько недель кончились; с войной на Карельском перешейке за зиму управились; теперь немного повоюем на западных границах и самое позднее к осени разобьем немецкие войска. Так что безмятежность этого чудесного лета почти не нарушилась... Зато вечером у отцовских друзей появилась новая тема для разговоров. Самым авторитетным в военных вопросах человеком считался художник-баталист Михаил Иванович Авилов. Он писал походы Первой Конной, был лично знаком с Ворошиловым и Буденным, и его суждение было таково: "Сейчас лето, Климушка Ворошилов с Семеном Михайловичем еще на дачах отдыхают, а вот как у них отпуск кончится, так немцев и погонят!" На том и порешили.
- А как же сводки Информбюро, сообщавшие об отступлении?
- А Информбюро не употребляло такого слова: "отступление". Говорилось примерно так: "В соответствии с планом Верховного Главнокомандования наши войска отошли на заранее подготовленные позиции". И я считаю, что это было только правильно: паники в народе не возникало. Даже когда немцы взяли Псков (о чем мы узнали лишь по слухам), - и тогда никто не обезпокоился: Красная Армия затягивает врага в огромный котел, чтобы разом уничтожить всех захватчиков. И я благодарен судьбе за то, что эти первые дни войны стали для нас последними мирными днями, - особенно, если учесть, что нам пришлось вытерпеть потом. Но нас-то, мальчишек, насмотревшихся фильмов про Чапаева и про танкистов-трактористов, война просто манила... Мы даже вырыли окоп вокруг дома, чтобы оттуда первыми увидеть приближение врага. Но видели мы не немцев, а колонны беженцев - люди стекались в Ленинград, думая, что более надежного убежища не придумать. Уже слышны были разрывы снарядов, когда наша семья наконец собралась перебраться в город.
- Ленинград первых дней войны отличался от предвоенного?
- Да нет, только витрины магазинов были заколочены деревянными щитами. А в остальном - все та же безмятежность. Никто и помыслить не мог, что на город упадет хоть одна бомба. По радио выступил Молотов и заявил, что продуктов в Ленинграде хватит на 10 лет - ни больше ни меньше. Повсюду пели: "Любимый город может спать спокойно!.." Академия Художеств эвакуировалась в Самарканд, но отец уезжать не захотел: к чему, если скоро война кончится? И, кстати, полки в магазинах были так же наполнены, как и до войны, и никому не приходило в голову делать какие-то запасы. Но как-то раз мама вернулась из магазина в ужасе: продуктов нет, купить нечего!..
- Какое воспоминание о блокаде для вас самое страшное?
- Я не раз говорил: блокада - это одна сплошная черная ночь, и трудно в ней выделить что-то особенное... Что было самым страшным?.. На днях у нас в доме произошла авария: отключили свет, отопление, воду... Ох, в каком ужасе все забегали! Я тогда сказал домашним: "Братцы, а как же мы жили в таком положении 900 дней"? Представьте: в вашем доме отключили газ, свет, отопление, воду, потом грянули морозы не ниже 35 градусов, в магазинах ничего не купить, а каждый вечер вам на голову сыплются бомбы - что тут самое страшное? Конечно, есть жуткие воспоминания... Помню, как по радио нас предупреждали: не покупать студень у торговцев, потому, что он сделан из человечины...
- Неужели такое было?
- Наша соседка Марья Афанасьевна написала в ту пору стихотворение, которое заканчивалось такими словами: "Люди просто озверели: человечье мясо ели. Лишь немногим суждено, счастье Богом им дано: хоть немного есть и пить, - и они остались жить". Эта Марья Афанасьевна была командиром нашей домовой бригады, дежурившей на крыше во время авианалетов. Она и погибла на боевом посту, на моих глазах: рядом с домом разорвалась бомба - и взрывной волной ее смело с крыши, а я успел зацепиться за печную трубу... Об этих дежурствах стоит сказать особо: никто нас, мальчишек и девчонок, на крышу не гнал. Мы сами лезли туда, потому что знали: если ты не спасешь свой дом - никто его не спасет. На моей памяти 500-граммовая зажигалка пробила крышу соседнего дома; вовремя ее не потушили, она подожгла чердак, и дом сгорел полностью. Приезжала пожарная команда, но, во-первых, пожарные сами едва на ногах держались от голода, а во-вторых, вода замерзла, и из шланга только ледышки сыпались. Но не только сознательность гнала нас на крышу. Нам, детям, просто интересно было: самолеты воют, бомбы грохочут, прожекторы по небу шарят - здорово! Не знаю, как взрослые, а мы смерти не очень боялись. Есть хотелось, это правда. Каждую ночь мне снилось: иду я в булочную, покупаю свежий пахучий теплый батон, и тут же его уничтожаю! Даже нарисовал этот батон, что бы не забыть, как он выглядит.
- Для того, чтобы рисовать, нужны силы - не только телесные, но и душевные. Откуда вы их брали?
- Во-первых, я отцу подражал. Он делал зарисовки - ну, и мне тоже надо. Во-вторых, я был мальчишка живой, любопытный, и это любопытство восполняло мне недостающие силы. Зарисовывал все, что видел и то о чем мечтал. Вот очередь в прачечную за водой: там прорвало трубу, и мы, чтобы далеко не ходить, брали воду из этой трубы. Вот образцы советского и немецкого оружия - это я рисовал, чтобы понять, на чьей стороне преимущество в вооружении. Вот наши солдаты в бою с немцами - это фантазия, конечно: тут наши бойцы - настоящие богатыри... Посмотрели бы вы на этих богатырей... У отца было двое братьев, которые воевали под Ленинградом. Иногда их отпускали на побывку, и они пешком добирались к нам: обмороженные, оборванные, грязные, похожие на дистрофиков... "Какой там бой! - говорили они. - Как воевать, если на день 200 граммов хлеба и баланда! Нам просто запрещают стрелять в сторону немцев: в ответ обрушится такой шквал огня, что придется уходить с позиций!" Другой мой дядя тоже служил под Ленинградом, военным хирургом. Однажды на их участке, возле Марьино, было приказано наступать. На подмогу были посланы несколько сотен мальчишек - курсантские роты и две школы юнг. "Я, - рассказывал дядя, - спас несколько человек из этого "пополнения" - взял их в помощники санитарам, и они остались в живых. Остальные все до единого полегли в первые минуты боя".
- Среди ваших рисунков много зарисовок с Кузнечного рынка. Торговцы у вас здесь выглядят совсем не по-блокадному...
- Я вам скажу вот что... Перед войной отец купил маме котиковую шубу. Зимой 42-го года мы ее обменяли на 12 килограммов пшенки. Следовательно, у кого-то имелись запасы крупы - такие большие, что он выносил их на продажу. И немало было подобных людей, так или иначе причастных к распределению продуктов. Этажом ниже нас жила одна дама, заведующая магазином, она постоянно обменивала на Кузнечном продукты на вещи... В Академию Художеств был прислан целый вагон продуктов, но художники их в глаза не видели, и только после войны стало известно, кто именно кормился из этого вагона... В общем, положение весьма напоминало то, что мы видим сегодня: одни прозябают за чертой бедности, а другие не знают, куда рассовать миллионы...
- Все же было что-то светлое в эти дни?
- Было: когда поесть удавалось. Вот и весь наш свет в ту пору... Вспоминаю, как художники отмечали в бомбоубежище новый, 1942 год: тогда великий Иван Яковлевич Билибин при свете коптилки сочинял оду Красной Армии. Там были такие слова: "Герои, сыновья Отчизны! За вас молиться надо нам, и вы, как древние герои, к своим вернетесь очагам!" Сам Иван Яковлевич умер через полтора месяца после этого Нового года...
- Интересно: вы процитировали уже два блокадных стихотворения, и в обоих так или иначе говорится о Боге...
- Так во время блокады неверующих не было. И моя мама достала припрятанные иконы, повесила их над кроватью больного отца и каждый день молилась... Все уповали только на Господа, на Его милость. Да и на кого нам было еще рассчитывать? На армию? Но я говорил вам, что она из себя представляла... На папу-Сталина? Но он обманул нас, сказав устами Молотова, что продуктов в Ленинграде хватит на десять лет...
- Вам, вероятно, запомнились и настоящие чудеса?..
- Выжили мы - вот главное чудо. Город не сдали. Все это ничем, кроме помощи Божией, не объяснишь. Расскажу вам такой случай. Однажды вечером отец почувствовал себя особенно плохо и отказался идти в бомбоубежище. "Лучше дома погибнуть, - сказал, - чем быть заваленным в подвале". Раз отец не идет, то и мы остались дома, и так пересидели бомбежку. И что же? На следующий день оказалось, что на бомбоубежище, где мы обычно прятались, рухнул дом и засыпал его наглухо. Было это в самую тяжелую пору блокадной зимы, и расчисткой завала никто не занимался... Так и погибли люди в этом бомбоубежище, а мы остались живы... Господь спас - по молитвам нашей мамы... Нас не так много осталось - тех, кто пережил эти страшные дни... Зачем, скажите, в наш тесный круг вносить разделение, зачем делить нас на "блокадников" и "жителей блокадного Ленинграда"? Все мы одинаково страдали, все, как могли, - своим трудом, своими дежурствами на крышах, своими молитвами - удерживали город. Всем, кто остался жив, нужно создать равные условия: мы имеем равные права. Мы, дети блокады, писали об этом Путину, и, кажется он согласен с нашим мнением, но пока это согласие закрепится законодательно - наши ряды поредеют еще больше...
Вопросы задавал Алексей Бакулин
N149, июнь 2004 г.
