Вслед десятилетию российской Конституции мы публикуем интервью с историком Алексеем Миллером, посвященное месту преподавания истории в построении общества и задаче воспроизводства гражданина
Давайте оттолкнемся от высказывания Путина на встрече с историками, где он сказал, что историки должны опираться на факты и воспитывать гордость за свою страну.
Так оно и должно быть, но одновременно возникает ощущение, что это слишком банально и как-то в общем неправильно, потому что за фразой "воспитывать любовь к Родине историей" стоит слишком много похабного, что происходило и происходит в преподавании истории. Поэтому давайте поговорим не о методике преподавания и собственно историческом знании, и не об истории как науке, а о том, какие существуют социальные функции у преподавания истории и какие социально-гражданские позиции можно и нужно транслировать с помощью истории.
Уроки истории в школе и даже в высшей школе - это не только сообщение какого-то объема сведений, они несут еще и определенные воспитательные функции, это инструмент формирования определенной идентичности, это трансляция того или иного исторического мифа. Если мы предполагаем, что на уроках истории в российской школе ученикам транслируют некие исторические национальные мифы, то тут очень важно знать, что в школах других стран делается абсолютно то же самое! И делалось в течение всего XX века. Вопрос, во-первых, в том, насколько это сегодня удовлетворяет страновым потребностям, во-вторых, какие российские болевые точки при этом нужно учитывать, чтобы преподавание истории было в социальном смысле продуктивно.
Представление о том, что уроки истории должны воспитывать гордость за свою страну, очень часто понимается в том ключе, что мы строим такой избирательный миф, куда включаем все хорошее и исключаем все плохое, а если о чем-то плохом и говорится, то это представляется как нечто маргинальное: или как девиация, или как случайность. В принципе, во второй половине XX века во всех странах происходила борьба с тем, что по-английски называется "unmanageable past", т.е. такое прошлое, с которым, если его осмыслить до конца, жить просто нельзя. Стран, которые наиболее остро столкнулись с этой проблемой, две - это Россия и Германия. Это ГУЛАГ и это Освенцим. Но при ближайшем рассмотрении и у других стран есть прошлое, с которым нельзя жить. В Штатах, например, это судьба японцев в Америке во время второй мировой войны, это атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки, и масса всего такого. Был такой итальянский фильм "Жизнь прекрасна" - трагикомедия, в которой рассказывается о выживании в концентрационном лагере, и это была попытка сквозь смех и слезы сделать такое прошлое, с котором можно жить. А если только всерьез на это смотреть, так как на это смотрел Шаламов, то мы увидим, что эта проблематика жуткая. У поляков есть свой Шаламов - Тадеуш Боровский, тезис "Бог умер" оттуда. Невозможно верить в Бога после такого опыта и такого переживания. Это одна из проблем, с которыми история должна работать - история как преподавание.
Другая проблема, специфически российская, состоит в том, что если мы посмотрим на учебный стандарт, то мы увидим удивительную вещь, что в школе, что в университете, слово "империя" вообще не присутствует, то есть то, что составляло гигантский пласт, ткань российской истории, на самом деле людям никак не объясняется. И сейчас, в постсоветский период, мы имеем попытку изложить историю России как национальную историю, что, конечно, никак не получается.
Есть еще одна большая тема - то, что в Германии назвалась Sonderweg, т.е. особенный путь. История Германии осмысливалась сквозь призму прихода к власти Гитлера и рассматривалась как девиация от нормальности: путь к Гитлеру еще с XVIII и XIX веке.
Это уже постфашистская интерпретация?
Естественно. И у нас в некотором смысле история России осмысливается в ключе Sonderweg; как мы до коммунизма дошли и как мы в этом смысле абсолютно уникальны. Мы помним, что тема уникальности России звучала еще до коммунизма, но по-другому. И мы видим, как постепенно способ рассказывания немецкой истории менялся в сторону, так сказать, нормализации. Это не значило, что убирались специфические черты, просто она рассказывался как вариант, пусть даже специфический, европейской истории. Фактически это происходило по мере того, как Германия встраивалась в европейские структуры. Перелом этого нарратива - от уникальности к нормативности - произошел в 1970-е годы, у них 20 лет занял этот процесс, и это при американской оккупации и при общем европейском диктате. Понятно, что мы еще не прошли этот процесс, тем более, что у нас это все происходить будет медленнее. Но, тем не менее, это встраивание в какие-либо мировые структуры будет отражаться и на способе рассказывания истории. От российского особого пути к одному из вариантов европейского или мирового развития. И тогда большевизм может оказаться не логическим следствием российской истории, а срывом в развитии. Так же как Гитлер - не результат развития всей немецкой истории, а ее срыв. Принципиально разные философские подходы.
Давайте и обсудим эти три темы: трагический опыт русской истории, тему империи и тему особого российского пути.
Проблема особого пути довольно теоретическая и ее можно рассматривать на общем фоне. Основное мое послание здесь: мы не уникальны, наши неудачи и катастрофы имеют аналоги, каждая страна искала свой путь обретения нормальности, стабильности и процветания, и это все доступно и для России. Если что-то здесь важно подчеркивать для ученика, так это то, как люди тяжко и терпеливо трудились для достижения результатов. Российская душа очень заражена этой нетерпеливостью, порывистостью. Протестантской этики у нас, конечно, нет, и, может, мы ее никогда не воспитаем, да это, наверное, и не нужно. Но надо развить внимание к положительным переменам, постепенности, поступательности развития. Продвижение не взрывами, а эволюционно - это то, что нужно в российском человеке воспитывать через такой разговор. Гордиться нужно не тем, что мы заставили всех бояться себя в XX веке, хотя рассказывать об успехах социалистического строительства тоже можно, но под тем соусом, что в условиях совершенно неэффективной организации люди достигали ошеломляющих результатов, и эти фигуры положительны, потому что они заряжены созидательностью: эти инженеры, которые ночевали на стройке, эти рабочие, которые таскали бетон, но не смогли освоить конвейер. Историю советских строек нужно рассказывать так, чтобы у ученика не возникало ощущения, что он хочет повеситься или уехать из страны и забыть о том, что он здесь родился.
Гордость - не очень хорошее слово, но рассказать историю страны даже в XX веке, чтобы не вызывать тотальное отвращение и шизофрению, в принципе, можно. Тем не менее, это не должна быть история, которая создает гордого пионера с гипсовых памятников, который знает, что было хорошо, есть хорошо и будет хорошо. Было плохо и будет плохо, но на это нужно смотреть без отчаяния, потому что отчаяние в этой ситуации - удел интеллектуалов, которые могут себе это позволить. Невозможно транслировать это отчаяние в массовое сознание. С этим страна не может жить. Как осмыслить тот опыт, "с которым нельзя жить"? Здесь приходится признать, что какая-то манипуляция по сглаживанию невозможна. Но и то, что делает Израиль, я считаю неправильным: когда в последнем классе школы все ученики должны съездить в Европу и посетить лагеря смерти. Я готов был бы представить себе, что израильское правительство выделяет деньги, чтобы при желании каждый гражданин мог бы ими воспользоваться один раз в жизни и съездить в эти места, когда и если захочет. Но если возить группы учеников в Освенцим и показывать газовые камеры и бараки, забитые волосами жертв, то это превращается в воспитание хорошего солдата. После этого они, как школу закончат, получают автомат, идут в армию и очень здорово готовы защищать свое государство. Есть опасения, что в борьбе против второго Освенцима можно устроить Освенцим кому-нибудь еще. Я считаю, что это нехорошо. В XIX веке люди честно говорили, что история должна воспитывать настоящего солдата, и мы видим, как это до сих пор применяется, и каждый офицер российской армии до сих пор так и думает, и в отличие от корректных политиков, он сразу скажет, кто наш вероятный противник. И во всякой другой армии это так и есть. Но все-таки, даже если это неизбежно, для школьника не это главное. Задача в том, чтобы воспитать нормального гражданина.
Для этого ему нужно рассказать историю массовых доносов, ему надо рассказать историю лагерей, эту трагедию, чтобы он выносил ощущение, что жизнь по-разному устроена, но есть вещи, которые никогда нельзя делать, потому что они превращают в ад и твою жизнь, и жизнь твоей страны. У нас много жестокости, мы же транслируем эту жестокость на разных уровнях, откуда, например, дедовщина в армии, и если здесь что-то воспитывать, то делать это надо через осознание трагичности лагерного опыта. Обязательным чтением в школе должен быть Шаламов, рассказ о том, как система корежит человека, любого: и палача, и того, кто жертва. Это одна из ключевых вещей. Можно рассказать ему историю XX века, чтобы воспитать в нем гражданина.
А где мера трагизма, чтобы "не хотелось повеситься или уехать из этой страны"?
А не нужно задавать эту меру, в том смысле, что пусть учитель рассказывает то, что считает нужным. Учитель для себя уже осознал трагизм этого опыта. Он уже будет транслировать облегченный вариант. Главное не заигрываться. Мы уже говорили о таком опыте заигравшихся активистов, кажется из "Мемориала", которые устроили модель концентрационного лагеря в одном из летних лагерей. Думали воспитать способность к отпору, а воспитали способность к доносу. Оставляем за рамками вопрос, где взять хорошего учителя. На него мы никогда не ответим.
Мне кажется, мы придем к необходимости осознания этого опыта к следующему поколению. Ведь, если посмотреть на поколение сегодняшних политиков, то 90% из них состояло в КПСС. Как если бы они были членами нацистской партии, которая победила в войне, где-то в 1953 году осудила Гитлера, даже сказала, что евреев неправильно потравили, осудила культ личности фюрера и стала более вегетарианской, вот они там все и состояли. Но следующие поколения будут ставить эти вопросы. Мы к этому придем. Чем больше дистанция, тем яснее некоторые вещи. Но сейчас уже этот трагизм русского XX века передать обязательно нужно. Если мы хотим воспитывать нормального человека, наша история дает "чудесный" материал. Это первый пункт.
Второй пункт - это нормализация российской истории. Появилось много тем, которыми занялись историки: национализм в российской истории, демократия в российской истории, русское предпринимательство. Это постепенно складывается в следующую картину: да, были у нас нормальные элементы, но нам не повезло, у нас есть своя специфика, но она не делает из нас инопланетян, мы тоже можем быть нормальными и жить нормально, мы не обречены на повторение своего трагического прошлого. В политических интерпретациях мы все время апеллируем к возврату: вот Путин пришел - возврат к 1937 году, посадили Ходорковского - возврат к 1937 году. У нас 1937 год - такая специфическая точка отсчета. Говоря о нормализации, это вероятно полезная вещь и даже неизбежная. История тоже должна стать в определенном смысле "нормальной".
Следующий очень важный момент - это тема имперскости. Это XIX век и XX век. Обозначилась тенденция, очень жуткая: рассказывать историю Российской империи, да и СССР - тоже, с точки зрения межэтнических отношений и всего прочего как историю благостной империи. Дескать, в Российской империи ни один народ не вымер, все добровольно присоединились, а если не добровольно, то потом все равно были благодарны. То, что это неправда - ежу понятно. Вопрос в том, где можно увидеть, как подобное осмысление истории крайне негативно работает в современных политических условиях. Вы представьте себе человека, который убежден, что русские никогда ничего плохого другим народам не сделали. Он совершенно искренне не может понять, откуда страхи и неприязнь к русским у соседних народов. Он абсолютно не способен это понять, он убежден, что они просто сволочи, потому что русских не любят. А у соседних народов детей в школе натаскивают, создавая из русских образ врага. Между прочим, на конкретно-историческим материале. У нас постепенно возникает ситуация, когда русские и нерусские становятся абсолютно неспособны разговаривать друг с другом на исторические темы, у них совершенно разные образы истории. Нерепрессивных империй вообще не бывает. Надо рассказать, что и Российская империя тоже была репрессивна, но она была, в общем, репрессивна в рамках имперских норм. Была, пожалуй, не лучше, но и не хуже других в этом смысле. Но репрессивность была, и мы должны обязательно рассказывать об этом, осознание репрессивности должно обязательно присутствовать в рассказах о государстве, с которым идентифицируют себя русские. Эта тема должна быть, только тогда появится гражданин, который и с нерусскими гражданами своей страны и со своими соседями сможет разговаривать нормально. Он сможет понимать, какие болевые точки в сознании другого человека могут присутствовать: он будет знать, как выселяли эстонцев и латышей, он будет знать про голод на Украине начала 30-х годов. Он может не соглашаться с тем, что это было направлено специально против украинцев, но будет знать, какой это был ужас. Он будет знать, что каждый третий казах во время коллективизации погиб с голоду, он будет знать, что случилось с переселенными народами Кавказа. Путин подчеркивает, что нельзя жить в состоянии шизофрении, что надо принять все этапы пути в рамках национального мифа. Но если ты их принял: если флаг у тебя имперский, герб - московский, гимн у тебя переделанный, но советский, красное знамя у российской армии, - тогда ты должен принять и осмыслить весь трагизм этого опыта, ты должен транслировать это обществу, помочь переработать этот трагизм в позитивный посыл. Гордиться есть чем, есть то, о чем можно рассказывать с гордостью. Именно потому, что у нас это есть, мы должны принять и трагизм. Есть и такие вещи, как и в любой другой истории, которые пережить невозможно, поэтому нам нужна упаковка, которая поможет вынести положительный заряд: это и сдержанность, и готовность терпеливо поработать над изменением собственного имиджа у других народов.
Правильно ли я понял, что империя это модель, которая позволяет упаковать и трагическое и героическое? Это одновременно и норма, понятная и имевшая место во всемирной истории, и вместе с тем модель, позволяющая работать с национальным мифом? Т.е. империя становиться рамочным термином для всего обозначенного вами?
Ну да, империя - это рамка. Кроме того, империя не только форма или концепция, она была, она соответствует некой реальности. Это нацию мы придумали, нации не было в XVII, XVIII веке. Даже сегодня с наличием нации не очень ясно. Империя - это данность. В частности, она позволяет аккуратнее работать с национальным мифом. Она позволяет показать, что у Российской империи была логика не русского государства, а именно имперского.
В этом смысле важно понимать, что советская империя была качественно новой по сравнению с империей Российской. Именно в советской была создана институционализация этничности. Людям в паспорт записали национальность. Официально очертили границы: вот Украина, Белоруссия и т.д..
То есть Советы заложили такую мину под империю?
Как посмотреть. А если бы не очертили, возможно бы мы еще и повоевали в конце XX века за эти границы.
Если мы хотим воспитывать гражданские чувства, обязательно нужно показывать альтернативность истории. Не транслировать предрассудок, что "все логичное - неизбежно", не транслировать миф, что прибежал агент немецкого генштаба Ленин и все испортил, а показать наличие альтернативы в истории и как поведение обычных людей влияло на эту альтернативу. Это воспитывает гражданственность. Когда президент обращается к избирателям с просьбой проголосовать на выборах, говоря: "Вы конечно и через 4 года успеете проголосовать, но страна к тому времени уже будет другая, и какой она будет - зависит от вас и от того, как вы проголосуете" - это очень хорошее изложение альтернативности исторического развития. К сожалению, у нас нет среды для таких серьезных разговоров историков об подобных вещах.
Что значит, что нет среды для серьезных разговоров?
Должен быть широкий публичный разговор с участием и писателей, и политиков, а не только историков. В Германии проходили Historikerstreit - "столкновения историков" - это была гигантская общественная дискуссия. У нас был период, когда общество интересовалось историей, но это был период открытия ранее незнакомой информации, разоблачительства. Сейчас общество устало от исторических разговоров, среди прочего устало потому, что элемент демократической шизофрении был в этом разговоре. Вот к чему апеллировал Путин, призывая к сбалансированности (по крайней мере, мне хочется так думать). Мы понимаем,что с такой историей жутко жить и детям ее транслировать в таком виде невозможно. Но надо как-то историю и в школе, и в институте преподавать, т.е. заниматься социализацией людей. То, о чем мы сегодня говорили - это только первый шаг, надо задуматься, как можно рассказывать эту историю, не превращая ее в кастрированный лубок, где поотрезали все ненужное, то есть неприятное, не "гордое".
Давайте оттолкнемся от высказывания Путина на встрече с историками, где он сказал, что историки должны опираться на факты и воспитывать гордость за свою страну.
Так оно и должно быть, но одновременно возникает ощущение, что это слишком банально и как-то в общем неправильно, потому что за фразой "воспитывать любовь к Родине историей" стоит слишком много похабного, что происходило и происходит в преподавании истории. Поэтому давайте поговорим не о методике преподавания и собственно историческом знании, и не об истории как науке, а о том, какие существуют социальные функции у преподавания истории и какие социально-гражданские позиции можно и нужно транслировать с помощью истории.
Уроки истории в школе и даже в высшей школе - это не только сообщение какого-то объема сведений, они несут еще и определенные воспитательные функции, это инструмент формирования определенной идентичности, это трансляция того или иного исторического мифа. Если мы предполагаем, что на уроках истории в российской школе ученикам транслируют некие исторические национальные мифы, то тут очень важно знать, что в школах других стран делается абсолютно то же самое! И делалось в течение всего XX века. Вопрос, во-первых, в том, насколько это сегодня удовлетворяет страновым потребностям, во-вторых, какие российские болевые точки при этом нужно учитывать, чтобы преподавание истории было в социальном смысле продуктивно.
Представление о том, что уроки истории должны воспитывать гордость за свою страну, очень часто понимается в том ключе, что мы строим такой избирательный миф, куда включаем все хорошее и исключаем все плохое, а если о чем-то плохом и говорится, то это представляется как нечто маргинальное: или как девиация, или как случайность. В принципе, во второй половине XX века во всех странах происходила борьба с тем, что по-английски называется "unmanageable past", т.е. такое прошлое, с которым, если его осмыслить до конца, жить просто нельзя. Стран, которые наиболее остро столкнулись с этой проблемой, две - это Россия и Германия. Это ГУЛАГ и это Освенцим. Но при ближайшем рассмотрении и у других стран есть прошлое, с которым нельзя жить. В Штатах, например, это судьба японцев в Америке во время второй мировой войны, это атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки, и масса всего такого. Был такой итальянский фильм "Жизнь прекрасна" - трагикомедия, в которой рассказывается о выживании в концентрационном лагере, и это была попытка сквозь смех и слезы сделать такое прошлое, с котором можно жить. А если только всерьез на это смотреть, так как на это смотрел Шаламов, то мы увидим, что эта проблематика жуткая. У поляков есть свой Шаламов - Тадеуш Боровский, тезис "Бог умер" оттуда. Невозможно верить в Бога после такого опыта и такого переживания. Это одна из проблем, с которыми история должна работать - история как преподавание.
Другая проблема, специфически российская, состоит в том, что если мы посмотрим на учебный стандарт, то мы увидим удивительную вещь, что в школе, что в университете, слово "империя" вообще не присутствует, то есть то, что составляло гигантский пласт, ткань российской истории, на самом деле людям никак не объясняется. И сейчас, в постсоветский период, мы имеем попытку изложить историю России как национальную историю, что, конечно, никак не получается.
Есть еще одна большая тема - то, что в Германии назвалась Sonderweg, т.е. особенный путь. История Германии осмысливалась сквозь призму прихода к власти Гитлера и рассматривалась как девиация от нормальности: путь к Гитлеру еще с XVIII и XIX веке.
Это уже постфашистская интерпретация?
Естественно. И у нас в некотором смысле история России осмысливается в ключе Sonderweg; как мы до коммунизма дошли и как мы в этом смысле абсолютно уникальны. Мы помним, что тема уникальности России звучала еще до коммунизма, но по-другому. И мы видим, как постепенно способ рассказывания немецкой истории менялся в сторону, так сказать, нормализации. Это не значило, что убирались специфические черты, просто она рассказывался как вариант, пусть даже специфический, европейской истории. Фактически это происходило по мере того, как Германия встраивалась в европейские структуры. Перелом этого нарратива - от уникальности к нормативности - произошел в 1970-е годы, у них 20 лет занял этот процесс, и это при американской оккупации и при общем европейском диктате. Понятно, что мы еще не прошли этот процесс, тем более, что у нас это все происходить будет медленнее. Но, тем не менее, это встраивание в какие-либо мировые структуры будет отражаться и на способе рассказывания истории. От российского особого пути к одному из вариантов европейского или мирового развития. И тогда большевизм может оказаться не логическим следствием российской истории, а срывом в развитии. Так же как Гитлер - не результат развития всей немецкой истории, а ее срыв. Принципиально разные философские подходы.
Давайте и обсудим эти три темы: трагический опыт русской истории, тему империи и тему особого российского пути.
Проблема особого пути довольно теоретическая и ее можно рассматривать на общем фоне. Основное мое послание здесь: мы не уникальны, наши неудачи и катастрофы имеют аналоги, каждая страна искала свой путь обретения нормальности, стабильности и процветания, и это все доступно и для России. Если что-то здесь важно подчеркивать для ученика, так это то, как люди тяжко и терпеливо трудились для достижения результатов. Российская душа очень заражена этой нетерпеливостью, порывистостью. Протестантской этики у нас, конечно, нет, и, может, мы ее никогда не воспитаем, да это, наверное, и не нужно. Но надо развить внимание к положительным переменам, постепенности, поступательности развития. Продвижение не взрывами, а эволюционно - это то, что нужно в российском человеке воспитывать через такой разговор. Гордиться нужно не тем, что мы заставили всех бояться себя в XX веке, хотя рассказывать об успехах социалистического строительства тоже можно, но под тем соусом, что в условиях совершенно неэффективной организации люди достигали ошеломляющих результатов, и эти фигуры положительны, потому что они заряжены созидательностью: эти инженеры, которые ночевали на стройке, эти рабочие, которые таскали бетон, но не смогли освоить конвейер. Историю советских строек нужно рассказывать так, чтобы у ученика не возникало ощущения, что он хочет повеситься или уехать из страны и забыть о том, что он здесь родился.
Гордость - не очень хорошее слово, но рассказать историю страны даже в XX веке, чтобы не вызывать тотальное отвращение и шизофрению, в принципе, можно. Тем не менее, это не должна быть история, которая создает гордого пионера с гипсовых памятников, который знает, что было хорошо, есть хорошо и будет хорошо. Было плохо и будет плохо, но на это нужно смотреть без отчаяния, потому что отчаяние в этой ситуации - удел интеллектуалов, которые могут себе это позволить. Невозможно транслировать это отчаяние в массовое сознание. С этим страна не может жить. Как осмыслить тот опыт, "с которым нельзя жить"? Здесь приходится признать, что какая-то манипуляция по сглаживанию невозможна. Но и то, что делает Израиль, я считаю неправильным: когда в последнем классе школы все ученики должны съездить в Европу и посетить лагеря смерти. Я готов был бы представить себе, что израильское правительство выделяет деньги, чтобы при желании каждый гражданин мог бы ими воспользоваться один раз в жизни и съездить в эти места, когда и если захочет. Но если возить группы учеников в Освенцим и показывать газовые камеры и бараки, забитые волосами жертв, то это превращается в воспитание хорошего солдата. После этого они, как школу закончат, получают автомат, идут в армию и очень здорово готовы защищать свое государство. Есть опасения, что в борьбе против второго Освенцима можно устроить Освенцим кому-нибудь еще. Я считаю, что это нехорошо. В XIX веке люди честно говорили, что история должна воспитывать настоящего солдата, и мы видим, как это до сих пор применяется, и каждый офицер российской армии до сих пор так и думает, и в отличие от корректных политиков, он сразу скажет, кто наш вероятный противник. И во всякой другой армии это так и есть. Но все-таки, даже если это неизбежно, для школьника не это главное. Задача в том, чтобы воспитать нормального гражданина.
Для этого ему нужно рассказать историю массовых доносов, ему надо рассказать историю лагерей, эту трагедию, чтобы он выносил ощущение, что жизнь по-разному устроена, но есть вещи, которые никогда нельзя делать, потому что они превращают в ад и твою жизнь, и жизнь твоей страны. У нас много жестокости, мы же транслируем эту жестокость на разных уровнях, откуда, например, дедовщина в армии, и если здесь что-то воспитывать, то делать это надо через осознание трагичности лагерного опыта. Обязательным чтением в школе должен быть Шаламов, рассказ о том, как система корежит человека, любого: и палача, и того, кто жертва. Это одна из ключевых вещей. Можно рассказать ему историю XX века, чтобы воспитать в нем гражданина.
А где мера трагизма, чтобы "не хотелось повеситься или уехать из этой страны"?
А не нужно задавать эту меру, в том смысле, что пусть учитель рассказывает то, что считает нужным. Учитель для себя уже осознал трагизм этого опыта. Он уже будет транслировать облегченный вариант. Главное не заигрываться. Мы уже говорили о таком опыте заигравшихся активистов, кажется из "Мемориала", которые устроили модель концентрационного лагеря в одном из летних лагерей. Думали воспитать способность к отпору, а воспитали способность к доносу. Оставляем за рамками вопрос, где взять хорошего учителя. На него мы никогда не ответим.
Мне кажется, мы придем к необходимости осознания этого опыта к следующему поколению. Ведь, если посмотреть на поколение сегодняшних политиков, то 90% из них состояло в КПСС. Как если бы они были членами нацистской партии, которая победила в войне, где-то в 1953 году осудила Гитлера, даже сказала, что евреев неправильно потравили, осудила культ личности фюрера и стала более вегетарианской, вот они там все и состояли. Но следующие поколения будут ставить эти вопросы. Мы к этому придем. Чем больше дистанция, тем яснее некоторые вещи. Но сейчас уже этот трагизм русского XX века передать обязательно нужно. Если мы хотим воспитывать нормального человека, наша история дает "чудесный" материал. Это первый пункт.
Второй пункт - это нормализация российской истории. Появилось много тем, которыми занялись историки: национализм в российской истории, демократия в российской истории, русское предпринимательство. Это постепенно складывается в следующую картину: да, были у нас нормальные элементы, но нам не повезло, у нас есть своя специфика, но она не делает из нас инопланетян, мы тоже можем быть нормальными и жить нормально, мы не обречены на повторение своего трагического прошлого. В политических интерпретациях мы все время апеллируем к возврату: вот Путин пришел - возврат к 1937 году, посадили Ходорковского - возврат к 1937 году. У нас 1937 год - такая специфическая точка отсчета. Говоря о нормализации, это вероятно полезная вещь и даже неизбежная. История тоже должна стать в определенном смысле "нормальной".
Следующий очень важный момент - это тема имперскости. Это XIX век и XX век. Обозначилась тенденция, очень жуткая: рассказывать историю Российской империи, да и СССР - тоже, с точки зрения межэтнических отношений и всего прочего как историю благостной империи. Дескать, в Российской империи ни один народ не вымер, все добровольно присоединились, а если не добровольно, то потом все равно были благодарны. То, что это неправда - ежу понятно. Вопрос в том, где можно увидеть, как подобное осмысление истории крайне негативно работает в современных политических условиях. Вы представьте себе человека, который убежден, что русские никогда ничего плохого другим народам не сделали. Он совершенно искренне не может понять, откуда страхи и неприязнь к русским у соседних народов. Он абсолютно не способен это понять, он убежден, что они просто сволочи, потому что русских не любят. А у соседних народов детей в школе натаскивают, создавая из русских образ врага. Между прочим, на конкретно-историческим материале. У нас постепенно возникает ситуация, когда русские и нерусские становятся абсолютно неспособны разговаривать друг с другом на исторические темы, у них совершенно разные образы истории. Нерепрессивных империй вообще не бывает. Надо рассказать, что и Российская империя тоже была репрессивна, но она была, в общем, репрессивна в рамках имперских норм. Была, пожалуй, не лучше, но и не хуже других в этом смысле. Но репрессивность была, и мы должны обязательно рассказывать об этом, осознание репрессивности должно обязательно присутствовать в рассказах о государстве, с которым идентифицируют себя русские. Эта тема должна быть, только тогда появится гражданин, который и с нерусскими гражданами своей страны и со своими соседями сможет разговаривать нормально. Он сможет понимать, какие болевые точки в сознании другого человека могут присутствовать: он будет знать, как выселяли эстонцев и латышей, он будет знать про голод на Украине начала 30-х годов. Он может не соглашаться с тем, что это было направлено специально против украинцев, но будет знать, какой это был ужас. Он будет знать, что каждый третий казах во время коллективизации погиб с голоду, он будет знать, что случилось с переселенными народами Кавказа. Путин подчеркивает, что нельзя жить в состоянии шизофрении, что надо принять все этапы пути в рамках национального мифа. Но если ты их принял: если флаг у тебя имперский, герб - московский, гимн у тебя переделанный, но советский, красное знамя у российской армии, - тогда ты должен принять и осмыслить весь трагизм этого опыта, ты должен транслировать это обществу, помочь переработать этот трагизм в позитивный посыл. Гордиться есть чем, есть то, о чем можно рассказывать с гордостью. Именно потому, что у нас это есть, мы должны принять и трагизм. Есть и такие вещи, как и в любой другой истории, которые пережить невозможно, поэтому нам нужна упаковка, которая поможет вынести положительный заряд: это и сдержанность, и готовность терпеливо поработать над изменением собственного имиджа у других народов.
Правильно ли я понял, что империя это модель, которая позволяет упаковать и трагическое и героическое? Это одновременно и норма, понятная и имевшая место во всемирной истории, и вместе с тем модель, позволяющая работать с национальным мифом? Т.е. империя становиться рамочным термином для всего обозначенного вами?
Ну да, империя - это рамка. Кроме того, империя не только форма или концепция, она была, она соответствует некой реальности. Это нацию мы придумали, нации не было в XVII, XVIII веке. Даже сегодня с наличием нации не очень ясно. Империя - это данность. В частности, она позволяет аккуратнее работать с национальным мифом. Она позволяет показать, что у Российской империи была логика не русского государства, а именно имперского.
В этом смысле важно понимать, что советская империя была качественно новой по сравнению с империей Российской. Именно в советской была создана институционализация этничности. Людям в паспорт записали национальность. Официально очертили границы: вот Украина, Белоруссия и т.д..
То есть Советы заложили такую мину под империю?
Как посмотреть. А если бы не очертили, возможно бы мы еще и повоевали в конце XX века за эти границы.
Если мы хотим воспитывать гражданские чувства, обязательно нужно показывать альтернативность истории. Не транслировать предрассудок, что "все логичное - неизбежно", не транслировать миф, что прибежал агент немецкого генштаба Ленин и все испортил, а показать наличие альтернативы в истории и как поведение обычных людей влияло на эту альтернативу. Это воспитывает гражданственность. Когда президент обращается к избирателям с просьбой проголосовать на выборах, говоря: "Вы конечно и через 4 года успеете проголосовать, но страна к тому времени уже будет другая, и какой она будет - зависит от вас и от того, как вы проголосуете" - это очень хорошее изложение альтернативности исторического развития. К сожалению, у нас нет среды для таких серьезных разговоров историков об подобных вещах.
Что значит, что нет среды для серьезных разговоров?
Должен быть широкий публичный разговор с участием и писателей, и политиков, а не только историков. В Германии проходили Historikerstreit - "столкновения историков" - это была гигантская общественная дискуссия. У нас был период, когда общество интересовалось историей, но это был период открытия ранее незнакомой информации, разоблачительства. Сейчас общество устало от исторических разговоров, среди прочего устало потому, что элемент демократической шизофрении был в этом разговоре. Вот к чему апеллировал Путин, призывая к сбалансированности (по крайней мере, мне хочется так думать). Мы понимаем,что с такой историей жутко жить и детям ее транслировать в таком виде невозможно. Но надо как-то историю и в школе, и в институте преподавать, т.е. заниматься социализацией людей. То, о чем мы сегодня говорили - это только первый шаг, надо задуматься, как можно рассказывать эту историю, не превращая ее в кастрированный лубок, где поотрезали все ненужное, то есть неприятное, не "гордое".
