Верующим в России считает себя каждый второй. А уж православным назовет себя каждый третий. По некоторым опросам, православных в России даже больше, чем верующих, что является полным абсурдом. Как определяется принадлежность к православию и Церкви? Изредка зайти в храм, поставить свечку, принять крещение или окрестить на всякий случай детей?
Если обратиться к статистике, то сухие цифры дают следующую картину. Православных в стране всего 2%, то есть тех, кто регулярно посещает храмы и участвует в таинствах. В чем же причина того, что люди, ищущие духовной жизни, в большинстве своем проходят через храмы, как через проходной двор? Что не устраивает их в современной Церкви? На эти и другие вопросы мы попытались найти ответы в беседе с профессором Дмитрием Владимировичем Поспеловским, автором многих научных исследований по истории Церкви, преподавателем Университета Западного Онтарио (Канада).
- Дмитрий Владимирович, становится совершенно очевидным, что на сегодняшний день в Православной Церкви назрела острая необходимость проведения реформ, соответствующих чаяниям современного человека. Точнее говоря, назрела она еще в начале XX столетия. В годы советской власти для Церкви главное было выстоять. Но сейчас ситуация качественно иная. Можем ли мы сравнивать ситуацию, сложившуюся в начале прошлого столетия, и ситуацию начала XXI века?
- И да и нет, если иметь в виду подготовку к Церковному Собору 1917-1918 годов. Сам Собор является для нас живым свидетельством того, что Церковь накопила к тому времени колоссальные интеллектуальные силы. Ведь почти 200 лет, начиная с петровских реформ, когда Церковь была лишена своего голоса, до 1903 года, времени возникновения движения церковного обновления, Церковь молчала. По мнению участников этого движения, Церковь должна была перестать быть ведомством православного исповедания, как она тогда официально называлась.
Суть обращения - призвать Церковь стать духовным вождем нации. Как говорил известный историк Антон Карташев, Церковь просила не отделения, а отдаления от государства. Но нельзя сводить на нет значение синодального периода в жизни Церкви, хотя он и был одним из самых противоречивых в ее истории. С одной стороны, Церковь была лишена права голоса, права влиять на паству в широком и глубоком смысле этого слова, с другой - это время развития в России богословской науки. В конце XIX века мы видим богословскую науку уже на очень высоком уровне.
Результат этого - подготовка к Всероссийскому Церковному Собору 1917-1918 годов и сам Собор. Его созыв и проблематика показали понимание Церковью необходимости отвечать чаяниям современного человека. Проводилась предварительная аналитическая работа. Было учтено мнение правящих архиереев, большинство из которых предлагали достаточно радикальные реформы. Только двое епископов посчитали, что нужно все оставить по-прежнему. Если бы подобные реформы кто-нибудь предложил сегодня, то его бы немедля лишили сана или сослали в монастырь на покаяние. В современной Церкви есть тенденция вернуться в XIX век.
Некоторые считают, что можно и царя-батюшку избрать и все будет прекрасно, решим все проблемы. Не решим. Это абсурд, потому что, когда мы хотим вернуться в прошлое, это всегда откат, карикатура на прошлое. Другое дело использовать его позитивные уроки. В контексте данной проблемы было бы разумным опереться на документы и определения Собора 1917-1918 годов. Это касается тех вопросов, которые наиболее актуальны сегодня: обновление языка, русификация славянских текстов, то есть те преобразования, которые бы помогли сделать богослужение доступным пониманию современного человека. Ведь на том Соборе были приняты ответственные, глубоко продуманные эпохальные решения. Сегодня необходим именно подобный Собор, а если у сегодняшней Церкви для этого не хватает силенок, то следовало бы по крайней мере провести в жизнь современной Церкви прежние соборные определения, обновив те или иные детали в соответствии с требованиями сегодняшнего дня.
- Почему же в Церкви господствует охранительная тенденция? Нет людей, которые смогли бы провести такие реформы?
- Да, к сожалению, курс Церкви в основном охранительный. Но что и от кого мы охраняем? Искусственно возвращаться к тому, что было? В 1900-х годах многие богословы писали, что Церковь отстает от сегодняшнего дня. И если мы воссоздадим идентичную модель прошлого, то это будет еще большее отставание. Тогда даже полуграмотный крестьянин мог лучше понять богослужение, чем сейчас интеллигентный и образованный человек, за исключением, может быть, специалистов-филологов. Это что касается языка, не говоря уже о содержании православного богослужения, сложном и многогранном. И новообращенный неофит вряд ли поймет его суть, его глубину.
Вот и выходит, что очень часто верующие по большей части просто присутствуют, но не участвуют в богослужении. Вспомним наших миссионеров Стефана Пермского, Иннокентия Аляскинского, Николая Японского. Что они делали в первую очередь? Изучали местный язык, каким бы примитивным он ни был. И приспособляли к нему богослужение, переводили на него священные тексты. Например, Иннокентий Аляскинский, проводя богослужение на языках Аляски, молитву "Отче наш..." читал не как "хлеб наш насущный даждь нам днесь", а "рыбу нашу насущную...", потому что хлеба местное население в глаза не видело. Дело в том, что пока русско-славянский язык был государственным языком, он был живым языком.
В тот момент, когда Петр его отменил, славянский язык стал мертветь, ибо на нем никто не говорил. И нельзя что-то живое давать на мертвом языке. Многие священники это понимают и стараются хоть чуточку русифицировать славянский. Так что небольшие реформы в Церкви отдельные смелые священники проводят почти партизанскими методами. Правда, иногда такая смелость плохо для них оборачивается...
- Хотела бы в связи с этим вернуться к понятию "церковного обновления". Оно сейчас приобретает в церковных кругах чуть ли не ругательный смысл. Однако в толковом словаре Владимира Даля "обновлять" - значит "приводить в соответствие"...
- Вспоминаю покойного митрополита Никодима (Ротова), который говорил, что нам нужно не обновленчество, но обновление. А сейчас путают эти два понятия. В 1905 году возник "союз 32" академически образованных священников, которые выдвигали целую программу радикальных реформ. Единственное, чем отличались их реформы от предложений таких иерархов, как Антоний (Вадковский), Тихон (Белавин) и Сергий (Страгородский), это то, что "союз 32" предлагал ввести брачный епископат.
В частности, мирянин, богослов Николай Аксаков говорил о том, что в древней Церкви статус монаха был гораздо выше, чем статус епископа. Поэтому когда монаха призывали на епископское служение, это было скорее исключением из правил. В особых случаях, когда нужно было примирить стороны, разрешить спор, посылали человека, который мог бы способствовать миру своей святостью. Ведь монашеское служение иное, отличное от епископского. Это противоположные дары. Монах - молитвенник, а епископ больше администратор, дипломат, политик. И даже архиепископ, а позднее Патриарх Сергий говорил о том, что необходимо облегчить возможность хиротонии белого духовенства в епископат. По его мнению, вдовый священник не должен принимать монашество для перехода в епископское звание.
Очень часто на практике случалось так, что монашеский сан принимали для того, чтобы делать церковную карьеру. Это было в порядке вещей у студентов духовных академий. И в большинстве случаев это были не лучшие кадры, а худшие, стремившиеся в епископат для карьеры, а не по призванию. Архиепископ Сергий, бывший тогда редактором петербургского Богословского вестника Духовной академии, принимает, поддерживает и опубликовывает на его страницах вышеупомянутый проект "32 священников". Но 1907 год приносит реакцию. Их заставляют замолчать.
В 1917 году вновь возникает течение обновления, которое мы называем уже "обновленчеством". Принято было всегда считать, что оно было продолжением течения обновления, сложившегося в 1905 году. На самом деле только один или два человека из 32 священников примкнули к обновленцам. Остальные нет, потому что увидели, что это провокация, идущая со стороны безбожного советского государства. Собственно говоря, обновленческий раскол был акцией Троцкого и Политбюро, проводившейся через ЧК. В 1922 году Политбюро приняло проект Троцкого, по которому предлагалось поддержать движение церковных сменовеховцев, убедить их порвать с Патриархией, вызвать раскол и, когда ситуация достигнет своего апогея, собрать Собор и столкнуть лбами все течения. И тогда Церковь рухнет, как считал Троцкий. А пока, по его мнению, существует традиция дисциплины в Церкви, а Патриарх и митрополиты на свободе, Церковь сломить не удастся.
- В 40-е годы XX века Сталин легализует деятельность Православной Церкви в СССР, встречается с митрополитами, после чего восстанавливается патриаршество. Что, с вашей точки зрения, более опасно для Церкви: открытое противостояние или подобная ситуация?
- Не нам об этом судить. Сейчас принято все ошибки валить на Патриарха Сергия. Но как бы то ни было, Сергий продолжил политику Патриарха Тихона, когда тем в 20-е годы делались заявления, что на Церковь нет гонений. Когда Сергия в четвертый раз посадили, перед ним поставили условие написать покаянную декларацию о лояльности к советской власти. Эта "ложь во спасение" была продолжена и Патриархом Алексием I (Симанским). А насчет встречи Сталина с митрополитами создалась масса легенд. Не совсем верна популярная точка зрения, что это было вызвано условиями войны. Если бы это было так, то Сталин решился бы на встречу еще в 41-м году, а не в 43-м - после того как состоялись и Курская, и Сталинградская битвы. Вопрос победы был предрешен. Каковы же были причины для этой встречи?
Во-первых, должна была состояться конференция в Тегеране, где Сталину надо было заверить Рузвельта и Черчилля, что в СССР существует свобода религии. На это упирали и союзники, и общественное мнение как в Англии, так и в США. Потому Сталин быстро согласился на приезд в Москву англиканской духовной делегации во главе с архиепископом Йоркским, которого Англиканская Церковь безуспешно добивалась до этого несколько лет. И англичане были удовлетворены тем, что увидели: торжественное богослужение, переполненный храм. Они только не знали, что на всю Москву осталось всего лишь 15 действующих храмов. И пошла за границей молва, что в СССР существует свобода религии. А Сталину это было на руку.
Во-вторых, шло наступление Красной Армии на Запад, где за время немецкой оккупации немцами было открыто 7,5 тысячи православных храмов. Надо было успокоить народ, живший на оккупированных врагом территориях, заверить, что больше религиозных гонений не будет.
- Сейчас мы видим российских политиков, демонстрирующих свою религиозность. Не грозит ли Церкви вновь стать одним из винтиков государственного механизма?
- Что касается персональной религиозности, то не знаю. Вера - дело личное и никому из людей не позволено судить об этом. Что касается второй стороны вопроса, то, конечно, грозит. Тем более что средств у Церкви очень мало. Самым разумным мне кажется подход (он практикуется во многих европейских странах), когда Церковь существует на деньги частных лиц или налогоплательщиков, то есть нас с вами. У убежденного атеиста в таких странах есть право отказаться от участия в этом налоге, заявить, что он не хочет, чтобы его деньги шли на нужды религиозных учреждений. Он может переложить свою лепту на социальные учреждения, в помощь сиротам, больницам и т.д.
Еще одной материальной поддержкой Церкви является благотворительность, та десятина, которую люди несут в храм. А в России, несмотря на множество открывающихся церквей, почти нет приходов, в которых пожертвования прихожан могли бы стать материальной опорой. Можно по пальцам пересчитать храмы, в которых силами прихожан поддерживается и сам храм, и осуществляется помощь детским домам, больницам, бедным. Ведь в подавляющее большинство храмов люди просто заходят и выходят. Так и становятся не прихожанами, а "захожанами".
- Как изменить эту ситуацию?
- Один из способов - переход на русский язык, серьезная катехизация, кадры священства. Ведь что получилось: после 1988 года храмы стали открываться в таком темпе, что не стало хватать священников. И ставили на приходы священников без всякого образования. В прошлом году я был в Белоруссии. Там до 80% духовенства не имеют богословского образования.
Я не знаю точно ситуацию в России, но думаю, что она не многим лучше. Из-за низкого уровня образования у многих священников возникает чувство внутренней неполноценности, которое заполняется внешней стороной, ритуалом, искусственно созданным авторитетом. Я слышал разговоры среди священников о том, что если богослужение перейдет на русский язык, то миряне их уважать перестанут - сами все понимать начнут. Вот и получается, что если за душой ничего нет, кроме худо-бедно выученного церковнославянского, то все и упирается в вопрос языка. Очень много появилось людей нетерпимых, узких. Пожалуй, главное то, что мало сейчас в храме любви - вот что страшно.
- Какие уроки, по-вашему, мы должны извлечь из своего недавнего прошлого. Что было бы важно для нас сегодня?
- Не повторять ошибок прошлого. Необходима деидеологизация Церкви. На этом опасном пути Церковь стояла до революции. Есть опасность повторить его и сейчас. Почему случилось так, что огромная часть россиян отвернулась от Церкви, почему мы получили такие массовые гонения, в большинстве своем поддержанные значительной частью народа.
Маленький пример. Я работал весной этого года в приходе Заостровья - пригородном селе города Архангельска. Там существует храм, который никогда не закрывался даже во времена жестоких гонений. Отстояли этот храм местные мужики, поморы. Своей кровью отстояли. Многих из них расстреляли, отправили в Сибирь. Заостровский храм остался один из 400 действовавших до революции во всей Архангельской области и еще одна церковь патриаршей юрисдикции в Архангельске.
Мы любим жить мифами. Как до революции, так и в советское время. Пытаемся создавать мифы и сейчас. Дабы не повторять катастроф прошлого, надо научиться жить без мифов, в реальном времени, тем более что для этого есть все предпосылки. Главное - российский народ не равнодушный, не безразличный. А это огромный потенциал для процветания России.
Если обратиться к статистике, то сухие цифры дают следующую картину. Православных в стране всего 2%, то есть тех, кто регулярно посещает храмы и участвует в таинствах. В чем же причина того, что люди, ищущие духовной жизни, в большинстве своем проходят через храмы, как через проходной двор? Что не устраивает их в современной Церкви? На эти и другие вопросы мы попытались найти ответы в беседе с профессором Дмитрием Владимировичем Поспеловским, автором многих научных исследований по истории Церкви, преподавателем Университета Западного Онтарио (Канада).
- Дмитрий Владимирович, становится совершенно очевидным, что на сегодняшний день в Православной Церкви назрела острая необходимость проведения реформ, соответствующих чаяниям современного человека. Точнее говоря, назрела она еще в начале XX столетия. В годы советской власти для Церкви главное было выстоять. Но сейчас ситуация качественно иная. Можем ли мы сравнивать ситуацию, сложившуюся в начале прошлого столетия, и ситуацию начала XXI века?
- И да и нет, если иметь в виду подготовку к Церковному Собору 1917-1918 годов. Сам Собор является для нас живым свидетельством того, что Церковь накопила к тому времени колоссальные интеллектуальные силы. Ведь почти 200 лет, начиная с петровских реформ, когда Церковь была лишена своего голоса, до 1903 года, времени возникновения движения церковного обновления, Церковь молчала. По мнению участников этого движения, Церковь должна была перестать быть ведомством православного исповедания, как она тогда официально называлась.
Суть обращения - призвать Церковь стать духовным вождем нации. Как говорил известный историк Антон Карташев, Церковь просила не отделения, а отдаления от государства. Но нельзя сводить на нет значение синодального периода в жизни Церкви, хотя он и был одним из самых противоречивых в ее истории. С одной стороны, Церковь была лишена права голоса, права влиять на паству в широком и глубоком смысле этого слова, с другой - это время развития в России богословской науки. В конце XIX века мы видим богословскую науку уже на очень высоком уровне.
Результат этого - подготовка к Всероссийскому Церковному Собору 1917-1918 годов и сам Собор. Его созыв и проблематика показали понимание Церковью необходимости отвечать чаяниям современного человека. Проводилась предварительная аналитическая работа. Было учтено мнение правящих архиереев, большинство из которых предлагали достаточно радикальные реформы. Только двое епископов посчитали, что нужно все оставить по-прежнему. Если бы подобные реформы кто-нибудь предложил сегодня, то его бы немедля лишили сана или сослали в монастырь на покаяние. В современной Церкви есть тенденция вернуться в XIX век.
Некоторые считают, что можно и царя-батюшку избрать и все будет прекрасно, решим все проблемы. Не решим. Это абсурд, потому что, когда мы хотим вернуться в прошлое, это всегда откат, карикатура на прошлое. Другое дело использовать его позитивные уроки. В контексте данной проблемы было бы разумным опереться на документы и определения Собора 1917-1918 годов. Это касается тех вопросов, которые наиболее актуальны сегодня: обновление языка, русификация славянских текстов, то есть те преобразования, которые бы помогли сделать богослужение доступным пониманию современного человека. Ведь на том Соборе были приняты ответственные, глубоко продуманные эпохальные решения. Сегодня необходим именно подобный Собор, а если у сегодняшней Церкви для этого не хватает силенок, то следовало бы по крайней мере провести в жизнь современной Церкви прежние соборные определения, обновив те или иные детали в соответствии с требованиями сегодняшнего дня.
- Почему же в Церкви господствует охранительная тенденция? Нет людей, которые смогли бы провести такие реформы?
- Да, к сожалению, курс Церкви в основном охранительный. Но что и от кого мы охраняем? Искусственно возвращаться к тому, что было? В 1900-х годах многие богословы писали, что Церковь отстает от сегодняшнего дня. И если мы воссоздадим идентичную модель прошлого, то это будет еще большее отставание. Тогда даже полуграмотный крестьянин мог лучше понять богослужение, чем сейчас интеллигентный и образованный человек, за исключением, может быть, специалистов-филологов. Это что касается языка, не говоря уже о содержании православного богослужения, сложном и многогранном. И новообращенный неофит вряд ли поймет его суть, его глубину.
Вот и выходит, что очень часто верующие по большей части просто присутствуют, но не участвуют в богослужении. Вспомним наших миссионеров Стефана Пермского, Иннокентия Аляскинского, Николая Японского. Что они делали в первую очередь? Изучали местный язык, каким бы примитивным он ни был. И приспособляли к нему богослужение, переводили на него священные тексты. Например, Иннокентий Аляскинский, проводя богослужение на языках Аляски, молитву "Отче наш..." читал не как "хлеб наш насущный даждь нам днесь", а "рыбу нашу насущную...", потому что хлеба местное население в глаза не видело. Дело в том, что пока русско-славянский язык был государственным языком, он был живым языком.
В тот момент, когда Петр его отменил, славянский язык стал мертветь, ибо на нем никто не говорил. И нельзя что-то живое давать на мертвом языке. Многие священники это понимают и стараются хоть чуточку русифицировать славянский. Так что небольшие реформы в Церкви отдельные смелые священники проводят почти партизанскими методами. Правда, иногда такая смелость плохо для них оборачивается...
- Хотела бы в связи с этим вернуться к понятию "церковного обновления". Оно сейчас приобретает в церковных кругах чуть ли не ругательный смысл. Однако в толковом словаре Владимира Даля "обновлять" - значит "приводить в соответствие"...
- Вспоминаю покойного митрополита Никодима (Ротова), который говорил, что нам нужно не обновленчество, но обновление. А сейчас путают эти два понятия. В 1905 году возник "союз 32" академически образованных священников, которые выдвигали целую программу радикальных реформ. Единственное, чем отличались их реформы от предложений таких иерархов, как Антоний (Вадковский), Тихон (Белавин) и Сергий (Страгородский), это то, что "союз 32" предлагал ввести брачный епископат.
В частности, мирянин, богослов Николай Аксаков говорил о том, что в древней Церкви статус монаха был гораздо выше, чем статус епископа. Поэтому когда монаха призывали на епископское служение, это было скорее исключением из правил. В особых случаях, когда нужно было примирить стороны, разрешить спор, посылали человека, который мог бы способствовать миру своей святостью. Ведь монашеское служение иное, отличное от епископского. Это противоположные дары. Монах - молитвенник, а епископ больше администратор, дипломат, политик. И даже архиепископ, а позднее Патриарх Сергий говорил о том, что необходимо облегчить возможность хиротонии белого духовенства в епископат. По его мнению, вдовый священник не должен принимать монашество для перехода в епископское звание.
Очень часто на практике случалось так, что монашеский сан принимали для того, чтобы делать церковную карьеру. Это было в порядке вещей у студентов духовных академий. И в большинстве случаев это были не лучшие кадры, а худшие, стремившиеся в епископат для карьеры, а не по призванию. Архиепископ Сергий, бывший тогда редактором петербургского Богословского вестника Духовной академии, принимает, поддерживает и опубликовывает на его страницах вышеупомянутый проект "32 священников". Но 1907 год приносит реакцию. Их заставляют замолчать.
В 1917 году вновь возникает течение обновления, которое мы называем уже "обновленчеством". Принято было всегда считать, что оно было продолжением течения обновления, сложившегося в 1905 году. На самом деле только один или два человека из 32 священников примкнули к обновленцам. Остальные нет, потому что увидели, что это провокация, идущая со стороны безбожного советского государства. Собственно говоря, обновленческий раскол был акцией Троцкого и Политбюро, проводившейся через ЧК. В 1922 году Политбюро приняло проект Троцкого, по которому предлагалось поддержать движение церковных сменовеховцев, убедить их порвать с Патриархией, вызвать раскол и, когда ситуация достигнет своего апогея, собрать Собор и столкнуть лбами все течения. И тогда Церковь рухнет, как считал Троцкий. А пока, по его мнению, существует традиция дисциплины в Церкви, а Патриарх и митрополиты на свободе, Церковь сломить не удастся.
- В 40-е годы XX века Сталин легализует деятельность Православной Церкви в СССР, встречается с митрополитами, после чего восстанавливается патриаршество. Что, с вашей точки зрения, более опасно для Церкви: открытое противостояние или подобная ситуация?
- Не нам об этом судить. Сейчас принято все ошибки валить на Патриарха Сергия. Но как бы то ни было, Сергий продолжил политику Патриарха Тихона, когда тем в 20-е годы делались заявления, что на Церковь нет гонений. Когда Сергия в четвертый раз посадили, перед ним поставили условие написать покаянную декларацию о лояльности к советской власти. Эта "ложь во спасение" была продолжена и Патриархом Алексием I (Симанским). А насчет встречи Сталина с митрополитами создалась масса легенд. Не совсем верна популярная точка зрения, что это было вызвано условиями войны. Если бы это было так, то Сталин решился бы на встречу еще в 41-м году, а не в 43-м - после того как состоялись и Курская, и Сталинградская битвы. Вопрос победы был предрешен. Каковы же были причины для этой встречи?
Во-первых, должна была состояться конференция в Тегеране, где Сталину надо было заверить Рузвельта и Черчилля, что в СССР существует свобода религии. На это упирали и союзники, и общественное мнение как в Англии, так и в США. Потому Сталин быстро согласился на приезд в Москву англиканской духовной делегации во главе с архиепископом Йоркским, которого Англиканская Церковь безуспешно добивалась до этого несколько лет. И англичане были удовлетворены тем, что увидели: торжественное богослужение, переполненный храм. Они только не знали, что на всю Москву осталось всего лишь 15 действующих храмов. И пошла за границей молва, что в СССР существует свобода религии. А Сталину это было на руку.
Во-вторых, шло наступление Красной Армии на Запад, где за время немецкой оккупации немцами было открыто 7,5 тысячи православных храмов. Надо было успокоить народ, живший на оккупированных врагом территориях, заверить, что больше религиозных гонений не будет.
- Сейчас мы видим российских политиков, демонстрирующих свою религиозность. Не грозит ли Церкви вновь стать одним из винтиков государственного механизма?
- Что касается персональной религиозности, то не знаю. Вера - дело личное и никому из людей не позволено судить об этом. Что касается второй стороны вопроса, то, конечно, грозит. Тем более что средств у Церкви очень мало. Самым разумным мне кажется подход (он практикуется во многих европейских странах), когда Церковь существует на деньги частных лиц или налогоплательщиков, то есть нас с вами. У убежденного атеиста в таких странах есть право отказаться от участия в этом налоге, заявить, что он не хочет, чтобы его деньги шли на нужды религиозных учреждений. Он может переложить свою лепту на социальные учреждения, в помощь сиротам, больницам и т.д.
Еще одной материальной поддержкой Церкви является благотворительность, та десятина, которую люди несут в храм. А в России, несмотря на множество открывающихся церквей, почти нет приходов, в которых пожертвования прихожан могли бы стать материальной опорой. Можно по пальцам пересчитать храмы, в которых силами прихожан поддерживается и сам храм, и осуществляется помощь детским домам, больницам, бедным. Ведь в подавляющее большинство храмов люди просто заходят и выходят. Так и становятся не прихожанами, а "захожанами".
- Как изменить эту ситуацию?
- Один из способов - переход на русский язык, серьезная катехизация, кадры священства. Ведь что получилось: после 1988 года храмы стали открываться в таком темпе, что не стало хватать священников. И ставили на приходы священников без всякого образования. В прошлом году я был в Белоруссии. Там до 80% духовенства не имеют богословского образования.
Я не знаю точно ситуацию в России, но думаю, что она не многим лучше. Из-за низкого уровня образования у многих священников возникает чувство внутренней неполноценности, которое заполняется внешней стороной, ритуалом, искусственно созданным авторитетом. Я слышал разговоры среди священников о том, что если богослужение перейдет на русский язык, то миряне их уважать перестанут - сами все понимать начнут. Вот и получается, что если за душой ничего нет, кроме худо-бедно выученного церковнославянского, то все и упирается в вопрос языка. Очень много появилось людей нетерпимых, узких. Пожалуй, главное то, что мало сейчас в храме любви - вот что страшно.
- Какие уроки, по-вашему, мы должны извлечь из своего недавнего прошлого. Что было бы важно для нас сегодня?
- Не повторять ошибок прошлого. Необходима деидеологизация Церкви. На этом опасном пути Церковь стояла до революции. Есть опасность повторить его и сейчас. Почему случилось так, что огромная часть россиян отвернулась от Церкви, почему мы получили такие массовые гонения, в большинстве своем поддержанные значительной частью народа.
Маленький пример. Я работал весной этого года в приходе Заостровья - пригородном селе города Архангельска. Там существует храм, который никогда не закрывался даже во времена жестоких гонений. Отстояли этот храм местные мужики, поморы. Своей кровью отстояли. Многих из них расстреляли, отправили в Сибирь. Заостровский храм остался один из 400 действовавших до революции во всей Архангельской области и еще одна церковь патриаршей юрисдикции в Архангельске.
Мы любим жить мифами. Как до революции, так и в советское время. Пытаемся создавать мифы и сейчас. Дабы не повторять катастроф прошлого, надо научиться жить без мифов, в реальном времени, тем более что для этого есть все предпосылки. Главное - российский народ не равнодушный, не безразличный. А это огромный потенциал для процветания России.
 СПЖ кв.jpg)
