Еще в декабре Бежар рассказал о своей "двойной" премьере: в своей новой труппе "Компания М" он поставил спектакль "Мать Тереза и дети мира". В Москве его показали только один раз.
Пятнадцать дико жизнерадостных юнцов под заунывные индийские напевы вываливаются на сцену фирменными бежаровскими па - ломаными аттитюдами, прыжками больше 180 градусов.
С авансцены они выкрикивают: "Я - мусульманин-француз. Мне нравится...", "А я - немка-протестантка. Предпочитаю...". Это становится похоже на рекламу сока, когда "я - румяное яблочко, а я - спелая слива", потому что в обоих случаях детская непосредственность действует безотказно. Дети разных народов не отличаются друг от друга лексикой танца, у всех - местами наигранная импровизация зверят-щенят, и когда очистившая дух в позе лотоса Мать Тереза берется учить их жизни, сцена делается похожей на лесную школу из мультфильма. "Раз, два, три" - на картавый русский Матери Терезы зал отзывается бурными-продолжительными; дети вторят ей телом и голосом. За балетным всеобучем идет урок милосердия. "От туберкулеза и лепрозии лечит любовь", - декламирует Мать Тереза. Зрители шепотом делятся познаниями во французском; юные актеры столь же профессионально, сколь и наивно, танцуют общую всех ко всем приязнь.
Новая труппа - чистейший плод идеи Бежара. Когда западный мир прошлого века еще не научился медитировать под ситар, мэтр обучал сей премудрости своих классических танцовщиков и использовал в балетах позы йоги. Чем яснее он формулировал идею тотального танца, тем очевиднее нуждался в универсальных артистах; и разрешил нужду созданием собственной школы. Там преподают балет (гений педагогики Азарий Плисецкий), мимику тайской драмы, классический итальянский вокал, африканский боевой танец с шестом и много еще чего. Выпускники шли нарасхват, и Бежар исправно удобрял мировые сцены, пока не случился особо одаренный выпуск. Ополовинившему восьмой десяток мэтру стало вдруг жалко "просто так" отпускать его в мир - тем более что он как homo humanis узрел очередной кризис отношений богатого и бедного миров.
Роль Матери Терезы он отдал звезде Штутгарт-балета Марсии Хайде, бывшей некогда лучшей нерусской Татьяной Лариной в балете.
Знаменитость не танцевала, но смиренно ползала на коленях, подтирая тряпкой пол, раскладывала по алюминиевым мискам еду и страдала за беспутное человечество цитатами из бежаровского репертуара Плисецкой, прослаивая их речами о толерантности. Чем обостряла повисшее в зале настроение встречи с бывшей любовью через много-много лет: что казалось оригинальным и смелым, выглядит бесконечно ветхим, хотя и милым. Шершавый стиль нового бежаровского плаката спасают только яркие, молодые краски. И хотя он танцем не спас мир от раздоров, универсального "всемирного танцовщика" все-таки слепил.
Пятнадцать дико жизнерадостных юнцов под заунывные индийские напевы вываливаются на сцену фирменными бежаровскими па - ломаными аттитюдами, прыжками больше 180 градусов.
С авансцены они выкрикивают: "Я - мусульманин-француз. Мне нравится...", "А я - немка-протестантка. Предпочитаю...". Это становится похоже на рекламу сока, когда "я - румяное яблочко, а я - спелая слива", потому что в обоих случаях детская непосредственность действует безотказно. Дети разных народов не отличаются друг от друга лексикой танца, у всех - местами наигранная импровизация зверят-щенят, и когда очистившая дух в позе лотоса Мать Тереза берется учить их жизни, сцена делается похожей на лесную школу из мультфильма. "Раз, два, три" - на картавый русский Матери Терезы зал отзывается бурными-продолжительными; дети вторят ей телом и голосом. За балетным всеобучем идет урок милосердия. "От туберкулеза и лепрозии лечит любовь", - декламирует Мать Тереза. Зрители шепотом делятся познаниями во французском; юные актеры столь же профессионально, сколь и наивно, танцуют общую всех ко всем приязнь.
Новая труппа - чистейший плод идеи Бежара. Когда западный мир прошлого века еще не научился медитировать под ситар, мэтр обучал сей премудрости своих классических танцовщиков и использовал в балетах позы йоги. Чем яснее он формулировал идею тотального танца, тем очевиднее нуждался в универсальных артистах; и разрешил нужду созданием собственной школы. Там преподают балет (гений педагогики Азарий Плисецкий), мимику тайской драмы, классический итальянский вокал, африканский боевой танец с шестом и много еще чего. Выпускники шли нарасхват, и Бежар исправно удобрял мировые сцены, пока не случился особо одаренный выпуск. Ополовинившему восьмой десяток мэтру стало вдруг жалко "просто так" отпускать его в мир - тем более что он как homo humanis узрел очередной кризис отношений богатого и бедного миров.
Роль Матери Терезы он отдал звезде Штутгарт-балета Марсии Хайде, бывшей некогда лучшей нерусской Татьяной Лариной в балете.
Знаменитость не танцевала, но смиренно ползала на коленях, подтирая тряпкой пол, раскладывала по алюминиевым мискам еду и страдала за беспутное человечество цитатами из бежаровского репертуара Плисецкой, прослаивая их речами о толерантности. Чем обостряла повисшее в зале настроение встречи с бывшей любовью через много-много лет: что казалось оригинальным и смелым, выглядит бесконечно ветхим, хотя и милым. Шершавый стиль нового бежаровского плаката спасают только яркие, молодые краски. И хотя он танцем не спас мир от раздоров, универсального "всемирного танцовщика" все-таки слепил.
