А.П. Платонов. Записные книжки. Материалы к биографии. - М.: "Наследие", 2000.
В записных книжках писателей ищут разное. Специалисты -"писательскую кухню". Зная уже "выстроенное" произведение как удержаться от возможности видеть его прошлое: "чертежи", "кирпичи", "строительные леса", - т.е. планы, наброски, "мысли по поводу", реплики еще не родившихся персонажей. Иногда раскапывая "историю произведения" можно в этих заготовках увидеть путеводитель по его "тайным смыслам". (Так некогда кратенькая запись Достоевского "Князь-Христос" заново осветила исконный смысл романа "Идиот".)
Простой читатель, если берется за чтение записных книжек, ищет иное - юмор и трагедию: мысли, неожиданные случаи, яркие реплики, забавные цитаты, т.е. виденное, слышанное, читанное, передуманное. (Популярность "книжек" Чехова, Марка Твена, Ильфа - не от того ли, что "рассказов в три строки" здесь в изобилии?)
Можно найти в писательских записях "на ходу" и еще одно: прозрения. Когда за несколькими строчками - свершившийся духовный опыт. Мгновения, которые вмещают десятилетия: пережитые одним, они ценны для всех, для каждого.
В записных книжках Платонова, где есть все: и "творческая лаборатория", и сюжеты, и мысли, - чуть ли не каждая запись граничит с таким прозрением. Момент прикосновения карандаша к блокноту у него не случается "просто так", за любой записью пережитого столько, что не ощутить идущую от строк энергию невозможно. Как он "вгрызался" в рыхлую породу будущих идей и образов, как преображал общее в неповторимое?
Три набросочных записи к статье 1926 года "Питомник нового человека". Первая - оборвана на полуслове, вторая - развернута и подробна, третья - почти о том же, но сжатость и "энергетическая плотность" выдает ее особую природу:
"Организуйте чувства рядом с организацией сознания. По последнему..."
"Всякая мысль, всякое интеллектуальное движение без своего эквивалента и отображения в чувстве, усиливающего мысль в квадрате, есть ложь и нечестность".
"Мысль, не парная с чувством, ложь и бесчестие".
Как плакатна первая фраза, как рациональна вторая и как нравственна в сути своей третья. Она сбрасывает с себя соображение пользы ("усиление мысли в квадрате"), а "ложь и нечестность" заостряет до императива: "ложь и бесчестье".
И как он шел к последней точности! Сначала подумал "по накатанному". Прервал. Продумал до подробностей и вдруг - понял.
То напряжение, которое возникло между тремя "ликами" одной идеи - выводит эти несколько фраз за пределы наброска к статье. Усилие мысли, озаренное чувством открытия, превращается в нечто самодостаточное.
Платонов никогда не считал свои блокноты явлением литературы. (Еще бы! Здесь не только материалы к статьям, романам, рассказам. Здесь и наброски изобретений, чертежи и схемы "на скорую руку", формулы.) Но именно изначальная "внелитературность" Платонова дает ему то глубинное зрение, которое ищет исконную "боль жизни" в любом событии, любом сюжете:
"Драма великой и простой жизни: в бедной квартире вокруг пустого деревянного стола ходит ребенок лет 2-3-х и плачет - он тоскует об отце, а отец его лежит в земле, на войне, в траншее под огнем, и слезы тоски стоят у него в глазах; он скребет землю ногтями от горя по сыну, который далеко от него, который плачет по нем в серый день, в 10 ч. утра, босой, полуголодный, брошенный".
В сущности - рассказ в несколько строк, рядом с которым бледнеют многочисленные "трилогии", столь усердно создаваемые еще совсем недавно на том же "военном материале".
Прозрения Платонова рождали формулы той плотности, которая не дает их забыть. Выписанные одна к другой - эти формулы воссоздают целое мировоззрение:
"Земля - плоть народов, первая ценность".
"Земля пахнет родителями".
"Добр и смиренен, как хлеб".
"Домашний очаг есть начало родины".
"Мученье - первая категория жизни; вторая - радость".
"Любовь - это значит вперед. Это внутреннее движение человечества".
"Народ не в том, что он существует, а в том, чем он движется".
"История есть, должна быть спасением от забвения".
...Всякий, кто хоть мельком видел эти старенькие блокноты, эти полустершиеся карандашные записи и чертежи - поймет, что расшифровка платоновских книжек - работа превышающая простые человеческие возможности. А подробный и точный комментарий - будто о нем и бросил в записную книжку января 1944-го Платонов: "Питай свою душу подвигом...". Рожденная в кропотливых изысканиях главного "платоноведа" страны - Натальи Васильевны Корниенко, через самоотречение и подвижничество, эта книга пришла как нельзя вовремя.
"Мысль, не парная с чувством, ложь и бесчестие". Платонов всегда был верен этому императиву. Мировоззрение и мироощущение этого писателя в сути своей глубоко чуждо, противоположно всему, что пронеслось в 90-е годы. Словно об этом несчастном "конце века" он и бросил жесткое: "Затанцуют, затопчут память о войне".
Топтали. Устали топтать. И опять история становится "спасением от забвения".
Время Платонова пришло не в конце 80-х, когда его бросились печатать наперегонки, не вычитывая, не выверивая по рукописи, не понимая того, что им написано. Время Платонова приходит только сейчас.
В записных книжках писателей ищут разное. Специалисты -"писательскую кухню". Зная уже "выстроенное" произведение как удержаться от возможности видеть его прошлое: "чертежи", "кирпичи", "строительные леса", - т.е. планы, наброски, "мысли по поводу", реплики еще не родившихся персонажей. Иногда раскапывая "историю произведения" можно в этих заготовках увидеть путеводитель по его "тайным смыслам". (Так некогда кратенькая запись Достоевского "Князь-Христос" заново осветила исконный смысл романа "Идиот".)
Простой читатель, если берется за чтение записных книжек, ищет иное - юмор и трагедию: мысли, неожиданные случаи, яркие реплики, забавные цитаты, т.е. виденное, слышанное, читанное, передуманное. (Популярность "книжек" Чехова, Марка Твена, Ильфа - не от того ли, что "рассказов в три строки" здесь в изобилии?)
Можно найти в писательских записях "на ходу" и еще одно: прозрения. Когда за несколькими строчками - свершившийся духовный опыт. Мгновения, которые вмещают десятилетия: пережитые одним, они ценны для всех, для каждого.
В записных книжках Платонова, где есть все: и "творческая лаборатория", и сюжеты, и мысли, - чуть ли не каждая запись граничит с таким прозрением. Момент прикосновения карандаша к блокноту у него не случается "просто так", за любой записью пережитого столько, что не ощутить идущую от строк энергию невозможно. Как он "вгрызался" в рыхлую породу будущих идей и образов, как преображал общее в неповторимое?
Три набросочных записи к статье 1926 года "Питомник нового человека". Первая - оборвана на полуслове, вторая - развернута и подробна, третья - почти о том же, но сжатость и "энергетическая плотность" выдает ее особую природу:
"Организуйте чувства рядом с организацией сознания. По последнему..."
"Всякая мысль, всякое интеллектуальное движение без своего эквивалента и отображения в чувстве, усиливающего мысль в квадрате, есть ложь и нечестность".
"Мысль, не парная с чувством, ложь и бесчестие".
Как плакатна первая фраза, как рациональна вторая и как нравственна в сути своей третья. Она сбрасывает с себя соображение пользы ("усиление мысли в квадрате"), а "ложь и нечестность" заостряет до императива: "ложь и бесчестье".
И как он шел к последней точности! Сначала подумал "по накатанному". Прервал. Продумал до подробностей и вдруг - понял.
То напряжение, которое возникло между тремя "ликами" одной идеи - выводит эти несколько фраз за пределы наброска к статье. Усилие мысли, озаренное чувством открытия, превращается в нечто самодостаточное.
Платонов никогда не считал свои блокноты явлением литературы. (Еще бы! Здесь не только материалы к статьям, романам, рассказам. Здесь и наброски изобретений, чертежи и схемы "на скорую руку", формулы.) Но именно изначальная "внелитературность" Платонова дает ему то глубинное зрение, которое ищет исконную "боль жизни" в любом событии, любом сюжете:
"Драма великой и простой жизни: в бедной квартире вокруг пустого деревянного стола ходит ребенок лет 2-3-х и плачет - он тоскует об отце, а отец его лежит в земле, на войне, в траншее под огнем, и слезы тоски стоят у него в глазах; он скребет землю ногтями от горя по сыну, который далеко от него, который плачет по нем в серый день, в 10 ч. утра, босой, полуголодный, брошенный".
В сущности - рассказ в несколько строк, рядом с которым бледнеют многочисленные "трилогии", столь усердно создаваемые еще совсем недавно на том же "военном материале".
Прозрения Платонова рождали формулы той плотности, которая не дает их забыть. Выписанные одна к другой - эти формулы воссоздают целое мировоззрение:
"Земля - плоть народов, первая ценность".
"Земля пахнет родителями".
"Добр и смиренен, как хлеб".
"Домашний очаг есть начало родины".
"Мученье - первая категория жизни; вторая - радость".
"Любовь - это значит вперед. Это внутреннее движение человечества".
"Народ не в том, что он существует, а в том, чем он движется".
"История есть, должна быть спасением от забвения".
...Всякий, кто хоть мельком видел эти старенькие блокноты, эти полустершиеся карандашные записи и чертежи - поймет, что расшифровка платоновских книжек - работа превышающая простые человеческие возможности. А подробный и точный комментарий - будто о нем и бросил в записную книжку января 1944-го Платонов: "Питай свою душу подвигом...". Рожденная в кропотливых изысканиях главного "платоноведа" страны - Натальи Васильевны Корниенко, через самоотречение и подвижничество, эта книга пришла как нельзя вовремя.
"Мысль, не парная с чувством, ложь и бесчестие". Платонов всегда был верен этому императиву. Мировоззрение и мироощущение этого писателя в сути своей глубоко чуждо, противоположно всему, что пронеслось в 90-е годы. Словно об этом несчастном "конце века" он и бросил жесткое: "Затанцуют, затопчут память о войне".
Топтали. Устали топтать. И опять история становится "спасением от забвения".
Время Платонова пришло не в конце 80-х, когда его бросились печатать наперегонки, не вычитывая, не выверивая по рукописи, не понимая того, что им написано. Время Платонова приходит только сейчас.
