«Разве я не испытывал гнет старого режима?»

В рамках рубрики «Исторический календарь» мы продолжаем наш историко-популярный проект, посвященный приближающемуся 100-летию революции 1917 года. Проект, названный нами «Могильщики Русского царства», посвящен виновникам крушения в России самодержавной монархии ‒ профессиональным революционерам, фрондирующим аристократам, либеральным политикам; генералам, офицерам и солдатам, забывшим о своем долге, а также другим активным деятелям т.н. «освободительного движения», вольно или невольно внесшим свою лепту в торжество революции ‒ сначала Февральской, а затем и Октябрьской. Продолжает рубрику очерк, посвященный Великому князю Кириллу Владимировичу, поддержавшему своими действиями 1 марта 1917 года февральский государственный переворот.

Великий князь Кирилл Владимирович родился 30 сентября 1876 года в Царском селе в семье Великого князя Владимира Александровича (сына Императора Александра II) и Великой княгини Марии Павловны, урожденной герцогини Марии Александрины Элизабеты Элеоноры Мекленбург-Шверинской. Как и подавляющее большинство членов Императорского Дома, Великий князь выбрал военную карьеру, но не в гвардейском полку, а на морском поприще. Закончив Морской кадетский корпус, Кирилл Владимирович служил на различных кораблях Русского императорского флота,  дослужившись к 1904 году до чина капитана 2-го ранга.

Война с Японией застала его в плавании на кораблях Тихоокеанской эскадры. В марте 1904 года Великий князь отправился на театр военных действий, получив должность начальника военно-морского отдела штаба командующего флотом в Тихом океане вице-адмирала С.О. Макарова. В роковой день 31 марта 1904 года, когда подорвавшись на японской мине затонул флагман 1-й Тихоокеанской эскадры ‒ броненосец «Петропавловск», унеся жизни вице-адмирала Макарова, художника-баталиста В.В. Верещагина и нескольких сотен русских моряков, Великий князь спасся лишь чудом. Из более чем 700 человек, находившихся на «Петропавловске», выжить удалось лишь 80-ти, включая Кирилла Владимировича.

Великий князь так описывал это трагическое событие: «...Раздался ужасный грохот. Страшная взрывная волна, будто извергнутая грудью тысячи великанов и по своей силе сравнимая с тайфуном, обрушилась на нас. (...) Я потерял всякую опору и, подхваченный какой-то жуткой силой, повис в воздухе. У меня было сильно обожжено лицо и все тело в ушибах. (...) Я инстинктивно бросился вперед, перелез через перила, спрыгнул на защитный кожух 12-дюймовой орудийной башни, затем на башню 6-дюймовки внизу. "Петропавловск" переворачивался на левый борт. (...) Я понял, что единственный шанс на спасение ‒ у правого борта, там где вода ближе всего, так как иначе меня засосет вместе с тонущим кораблем. Я прыгнул в бурлящий водоворот. Что-то резко ударило меня в спину. Вокруг бушевал ураган. Страшная сила водной стихии захватила меня и штопором потянула в черную пропасть, засасывая все глубже и глубже, пока все вокруг не погрузилось во тьму. Казалось спасения не было. (...) Но я продолжал отчаянно сопротивляться стихии, державшей меня своей мертвой хваткой. Мне показалось, что прошла вечность, прежде чем сопротивление воды ослабло: слабый свет пронзил темноту и стал нарастать. Я боролся как одержимый и внезапно очутился на поверхности. Я почувствовал удар и из последних сил уцепился за какой-то предмет. Это была крыша нашего парового катера, сброшенного взрывом в воду. Я подтянулся и ухватился за медные поручни. Мне крайне повезло, что я вынырнул на порядочном расстоянии от флагмана, так как в противном случае меня бы затянуло вместе с тонущим кораблем, без всякой надежды на спасение».

 

На этом участие в войне для Великого князя закончилось. Вечером того же дня вместе с братом Борисом он покинул Порт-Артур, отправившись на лечение «полученного нервного расстройства» заграницу, поскольку «чувствовал себя совершенно непригодным для дальнейшей службы». Государь отметил своего родственника Золотой саблей с надписью «За храбрость», и когда Кирилл Владимирович осенью 1904 года вернулся в Россию, ему было предоставлено место в штабе Адмиралтейства.

25 октября 1905 года Кирилл Владимирович вступил в брак, что привело к серьезному и затяжному семейному конфликту с Царской семьей. Избранницей Великого князя стала Виктория Мелита ‒ урожденная принцесса Великобританская, Ирландская и Саксен-Кобург-Готская. Причина конфликта заключалась в следующем: своей будущей супругой, приходившейся ему двоюродной сестрой, Великий князь увлекся еще в 1900 г., когда она была замужем за родным братом Императрицы Александры Федоровны. Роман этот привел в 1901 г. к разводу Виктории Мелиты с супругом, и как не предостерегал Император Николай II своего родственника против этого увлечения ‒ скандального как с точки зрения этических норм, так и противного церковным установлениям, исключающим брак между ближайшими родственниками, брак все-таки состоялся. Царствующая чета этот брак не признала, ‒ Кирилл Владимирович был уволен со службы, лишен всех наград и должен был в 48 часов покинуть Россию. Кроме того, Государь лишил Великого князя «и могущее произойти от него потомство» прав на престолонаследие. Лишь спустя полтора года Император смягчился. Снизойдя до просьб родственников, он признал этот скандальный брак,  восстановив Кирилла Владимировича вместе с супругой, принявшей в 1907 г. православие, в качестве членов Императорского Дома. Но речь в этом царском решении шла не о восстановлении в правах на Престол, а лишь о праве именовать супругу Великого князя Великой княгиней Викторией Федоровной, а и их дочь Марию ‒ «Княжною крови Императорской».

Восстановившись на службе, Кирилл Владимирович в 1909‒1912 гг. служил на крейсере «Олег», став в последний год его командиром. В 1910-м Великий князь получил чин капитана 1-го ранга и в том же году поступил в Николаевскую Морскую академию, слушателем которой состоял в течение двух лет. С началом Первой мировой войны он был назначен в военно-морское управление адмирала А.И. Русина при штабе Верховного главнокомандующего Русской армией Великого князя Николая Николаевича. Как отмечают современные историки, «в первый год войны он был вынужден постоянно находиться при Ставке, чрезвычайно этим тяготясь». Получив в феврале 1915-го чин контр-адмирала и причисление к Свите, Кирилл Владимирович возглавил Гвардейский флотский экипаж, одновременно исполняя должность начальника морских батальонов, занимавшихся саперными работами на реках и озерах.

Накануне трагических событий 1917 года Кирилл Владимирович оказался в рядах т.н. «великокняжеской оппозиции», стремившейся склонить монарха к удовлетворению требований либеральной оппозиции. 5 января 1917 года французский посол Морис Палеолог записал в дневнике любопытные строки: «Несколько великих князей, в числе которых мне называют трех сыновей Великой княгини Марии Павловны: Кирилла, Бориса и Андрея, говорят ни больше ни меньше, как о том, чтобы спасти царизм путем дворцового переворота. С помощью четырех гвардейских полков, преданность которых уже поколеблена, они двинутся ночью на Царское Село; захватят Царя и Царицу; Императору докажут необходимость отречься от престола; Императрицу заточат в монастырь; затем объявят Царем наследника Алексея под регентством Великого князя Николая Николаевича. Инициаторы этого плана полагают, что Великого князя Дмитрия его участие в убийстве Распутина делает самым подходящим исполнителем, способным увлечь войска. Его двоюродные братья, Кирилл и Андрей Владимировичи, пришли к нему в его дворец на Невском проспекте и изо всех сил убеждали его "довести до конца дело народного спасения". После долгой борьбы со своей совестью Дмитрий Павлович в конце концов отказался "поднять руку на императора"; его последним словом было: "Я не нарушу своей присяги в верности"». Конечно, проверить эти сведения сложно, но учитывая, что Великая княгиня Мария Павловна открыто заявляла председателю Думы М.В. Родзянко, что Императрицу Александру Федоровну необходимо... уничтожить, настроения в семье «Владимировичей» особых вопросов вызывать не должны. А 21 января Палеолог оставил следующую запись: «Император дал дружески понять своей тетке Великой княгине Марии Павловне, что его двоюродным братьям, Великим князьям Кириллу и Андрею, следовало бы в собственных интересах удалиться на несколько недель из Петрограда».

В дни Февральской революции Кирилл Владимирович, вместо поддержки Государя, стал первым членом Императорской фамилии, перешедшим на сторону новой власти. Как бы ни трактовали его поступок современные апологеты, факт остается фактом, ‒ нарушив присягу, Великий князь привел вверенный ему Гвардейский экипаж к Таврическому дворцу и предложил свою часть в распоряжение революционной Думы.

В эмигрантских воспоминаниях Кирилл Владимирович так характеризовал свои действия: «События в тылу никак не повлияли на Гвардейский экипаж, и он сохранял верность мне, моим офицерам и армиям на фронте. (...) Один из моих батальонов нес охрану Императорской семьи в Царском cеле, но положение в столице стало чрезвычайно опасным, и я приказал ему вернуться в столицу. (...) Государыня согласилась на эту вынужденную меру, и в Царское были отправлены другие войска, хорошо справлявшиеся со своими обязанностями. (...) В последние дни февраля анархия в столице достигла таких масштабов, что правительство обратилось к солдатам и командирам с воззванием, предлагая прийти к Думе и таким образом продемонстрировать лояльность. Этой мерой правительство предполагало хоть в какой-то степени восстановить порядок. (...) Распоряжение правительства поставило меня в очень неловкое положение. (...) Я должен был решить, следует ли мне подчиниться приказу правительства и привести моих матросов к Думе или же подать в отставку, бросив их на произвол судьбы в водовороте революции. (...) Если бы они в тот момент лишились командира, это лишь ухудшило бы ситуацию. Меня заботило только одно: любыми средствами, даже ценой собственной чести, способствовать восстановлению порядка в столице, сделать все возможное, чтобы Государь мог вернуться в столицу. Правительство (отнюдь не царское, а Временный комитет Государственной думы ‒ А.И.) еще не стало откровенно революционным, хотя и склонялось к этому. Как я говорил, оно оставалось последней опорой среди всеобщего краха. Если бы Государь вернулся с верными ему войсками и был восстановлен порядок, то все можно было бы спасти. Надежда пока еще оставалась. С такими мыслями я отправился в казармы Гвардейского экипажа, все еще надеясь, что мне не придется испить горькой чаши, однако когда я прибыл, то оказалось, что мне не нужно делать никакого выбора: гвардейцы сами хотели идти к Думе. Итак, я направился к Думе во главе батальона Гвардейского экипажа».

Однако эта картина далека от действительности. Во-первых, Гвардейский экипаж, присланный с фронта, чтобы охранять Императорскую семью, самовольно покинул Царское Село. Во-вторых, есть большие сомнения относительно авторитета Кирилла Владимировича в вверенной ему части в февральские дни 1917 года. Дворцовый комендант генерал В.Н. Воейков вспоминал, что «в войсках, охранявших императорскую резиденцию, началось брожение», и что «матросы батальона Гвардейского экипажа... начали постепенно исчезать; кончилось тем, что остались одни офицеры, а матросы-дезертиры направились в Петроград в свои казармы, где 1 марта утром собрались на митинг, на который пригласили своего командира, в то время Великого князя Кирилла Владимировича».

Великий князь умолчал, что еще 27 февраля он прибыл к петроградскому градоначальнику А.П. Балку и командующему Петроградским военным округом генералу С.С. Хабалову, у которых выяснял положение в столице. При этом, как справедливо отмечают историки Е.Е. Петрова и К.О. Битюков, «Великий князь лишь осведомился о существующем положении дел, не побуждая военных лидеров гарнизона к активным действиям, и не взял инициативу в свои руки». 1 марта Кирилл Владимирович присутствовал на митинге Гвардейского экипажа, после которого отправился во главе своих подчиненных к Таврическому дворцу, чтобы отдать себя в распоряжение нового правительства. Все это случилось еще до отречения Императора от престола.

Французский посол Палеолог так охарактеризовал действия Великого князя: «Кирилл Владимирович объявил себя за революцию. Он сделал больше. Забыв присягу верности и звание флигель-адъютанта, которое он получил от Императора, он пошел сегодня в четыре часа преклониться пред властью народа. Видели, как он в своей форме  (...) отвел в Таврический дворец гвардейские экипажи, шефом которых он состоит, и представил их в распоряжение мятежной власти. (...) Возвращаясь после визита на Адмиралтейскую набережную, я прохожу по улице Глинки, где живет великий князь Кирилл Владимирович, и вижу, что на его дворце развевается... красное знамя».

Хорошо информированный жандармский генерал А.И. Спиридович оставил следующее описание этого события: «Около 4 часов Думу облетел слух о приходе Гвардейского Экипажа, с В. К. Кириллом Владимировичем. В Гвардейском экипаже, которым командовал В. Князь, с утра было неспокойно. Матросы арестовали некоторых офицеров. Намечены были офицеры, с которыми предполагалось расправиться. Слухи из Кронштадта возбуждали матросов. Недобрым огнем горели глаза некоторых. Таково было настроение, когда в экипаж явился В. К. Кирилл Владимирович. Ему доложили, что матросы желают идти в Думу, строем с офицерами. В. Князь знал, что правительства уже в Петрограде нет. Что власть в руках Думы. А батальон уже построился по собственной инициативе, ждут офицеров, командира... И В. Князь соглашается на просьбу и ведет Экипаж в Г. Думу. На Невском Проспекте с какой-то крыши Экипаж обстреляли из пулемета. Произошел переполох. Строй нарушен. Часть матросов разбежалась. Придя в порядок, матросы продолжают путь. Великий же Князь, по приглашению какого-то студента, сел с двумя матросами в его автомобиль и приехал в Г. Думу раньше прихода туда Экипажа. В. Князь просил провести его к Родзянко. Председатель встретил его в Екатерининском зале. Великий Князь доложил, что через несколько минут придет Экипаж, который он и предоставляет в распоряжение Г. Думы. Родзянко благодарил и сказал несколько патриотических фраз матросам. В. Князя провели в одну из комнат Временного Комитета, барышни предложили чаю. У дверей, как парные часовые, встали матросы-великаны. Когда пришел батальон Экипажа, к нему вышел начальник военной комиссии Гучков. Он призывал матросов к порядку и исполнению долга перед родиной. Батальон ушел. Великого Князя обступили журналисты. Появление в Г. Думе В. Князя произвело тогда большое на всех впечатление. Многие видели в этом поступке присоединение В. Князя к революции, другие смеялись, что он выставил свою кандидатуру на престол, в чем видели продолжение того, что называли "заговор в. князей". И если одни радовались этому поступку, видя в нем одно из доказательств успеха революции, то другие были огорчены, считая поступок изменой Государю и недостойным для члена династии».

А вот что писали по горячим следам «Биржевые ведомости»: «1 марта в 4 часа 15 минут в Таврический дворец приехал Великий князь Кирилл Владимирович... Обратившись к председателю Государственной думы М.В. Родзянко, Великий князь заявил: "Имею честь явиться к вашему высокопревосходительству. Я нахожусь в вашем распоряжении, как и весь народ. Я желаю блага России. Сегодня утром я обратился ко всем солдатам Гвардейского экипажа, разъяснил им значение происходящих событий и теперь могу заявить, что весь Гвардейский флотский экипаж в полном распоряжении Государственной думы". Слова Великого князя были покрыты криками "ура"».

Генерал В.Н. Воейков, в свою очередь, утверждал следующее: «Великий князь разъяснил матросам значение происходивших событий. Результатом разъяснения было не возвращение матросов-дезертиров к исполнению службы, а решение заменить высочайше пожалованное знамя красной тряпкой, с которой Гвардейский экипаж и последовал за своим командиром в Государственную думу. (...) Великий князь Кирилл Владимирович с царскими вензелями на погонах и красным бантом на плече, явился 1 марта в 4 часа 15 минут дня в Государственную думу... (...) По-видимому, так понимал Великий князь Кирилл Владимирович "возложенную на него присягою ответственность перед Царем и Родиной". (...) В стенах Государственной думы Великий князь был принят весьма любезно, т.к. еще до его прибытия в комендатуре Таврического дворца уже было известно о разосланных им записках начальникам частей Царскосельского гарнизона, гласивших: "Я и вверенный мне Гвардейский экипаж вполне присоединились к новому правительству. Уверен, что и вы, и вся вверенная вам часть также присоединитесь к нам"». Княгиня О.В. Палей в своих воспоминаниях отмечала: «Офицеры, солдаты переходили на сторону мятежников и являлись предлагать свои услуги. Даже один из членов Царской фамилии, вел. кн. X. (т.е. Кирилл Владимирович. ‒ А.И.), пришедший во главе своего полка, чтобы отдаться в распоряжение мятежников, ждал больше часа во дворе, пока г-н Родзянко соблаговолил принять его и пожать ему руку. Возвратясь к себе, этот князь велел поднять красный флаг на крыше дома».

 

Бывший начальник Дикой дивизии П.А. Половцев вспоминал: «Из числа грустных зрелищ... нужно отметить появление Гвардейского экипажа с красными тряпками, под предводительством Великого князя Кирилла Владимировича... Появление Великого князя под красным флагом было понято как отказ Императорской фамилии от борьбы за свои прерогативы и как признание факта революции. Защитники монархии приуныли».

Но есть и другие свидетельства, на которые обращают внимание защитники Великого князя Кирилла. Очевидец событий полковник Б.А. Энгельгардт, ставший первым революционным комендантом Петрограда, утверждал, что когда Великий князь «вошел в Таврический дворец, никакого красного банта на нем не было. Вообще красные отличия получили широкое распространение одним или двумя днями позднее, а до того войска приходили в Думу под своими полковыми знаменами». «Может быть, хоть несколько минут тешил он себя надеждой, что тормозит победоносное шествие революции... Может быть, уже по пути в Таврический дворец он разочаровался в своей попытке. Попытке неудачной, но кто действовал удачно в эти дни?!» ‒ оправдывал Кирилла Владимировича Энгельгардт. Присутствовавший при этом событии депутат Думы С.Т. Варун-Секрет также утверждал, что пресловутого красного банта не было: «Великий князь вошел в сопровождении двух офицеров; все трое были одеты по форме: в черных шинелях, с башлыками, продетыми под погоны, и ни на одном из них не было никаких бантов или каких-либо неформенных отличий». Об отсутствии красного банта писал и Спиридович: «Многие утверждали, что В. Князь был украшен красным бантом. Офицер Павловского училища, следовавшего в Думу, на одном перекрестке столкнулся с Экипажем и уступил ему дорогу, категорически утверждал автору этих строк, что банта не было».

Впрочем, как справедливо отмечают историки Е.Е. Петрова и К.О. Битюков, «даже если на Великом князе и не было красного банта - символа измены, сама измена все равно произошла: он нарушил присягу, данную им Императору. Участие в таком акте представителя Императорской фамилии явилось ярким примером разложения государственного строя и еще раз отразило те противоречия, которые сложились в отношениях между Императором и Великими князьями. Учитывая то, что днем 1 марта 1917 г. вопрос об отречении Николая II еще не возникал, действия Великого князя ускорили его постановку».

Слова Императрицы Александры Федоровны, записанные 2‒4 марта 1917 года, лишь подтверждают это заключение: «Кирилл ошалел, я думаю: он ходил к Думе с Экипажем и стоит за них»; «В городе муж Даки (т.е. Виктории Федоровны. ‒ А.И.) отвратительно себя ведет, хотя и притворяется, будто старается для монарха и для родины»; «Мужем Даки я крайне возмущена. Арестовывает людей направо и налево - конечно, офицеров».

Кроме того, как отмечал генерал П.Н. Врангель, «в ряде газет появились "интервью" Великих князей Кирилла Владимировича и Николая Михайловича, где они самым недостойным образом порочили отрекшегося Царя». И добавлял: «Без возмущения нельзя было читать эти интервью».

О чем же говорил с репортерами в мартовские дни 1917 года Великий князь Кирилл?  «...Даже я, как Великий князь, разве я не испытывал гнет старого режима?.. Разве я скрыл перед народом свои глубокие верования, разве я пошел против народа? Вместе с любимым мною гвардейским экипажем я пошел в Государственную Думу, этот храм народный... смею думать, что с падением старого режима удастся, наконец, вздохнуть свободно в свободной России и мне... впереди я вижу лишь сияющие звезды народного счастья...» ‒ заявил он «Биржевым ведомостям». Посетившим его членам Государственной думы Кирилл Владимирович сказал: «Мы все заодно... Мы все желаем образования настоящего русского правительства». А когда стало известно об аресте Царской семьи, Великий князь счел нужным так прокомментировать это событие: «Исключительные обстоятельства требуют исключительных мероприятий. Вот почему лишение свободы Николая и его супруги оправдываются событиями...». «Русская воля» поместила на своих страницах следующие слова Великого князя из беседы с репортером: «Мой дворник и я, мы видели одинаково, что со старым правительством Россия потеряет все и в тылу и на фронте. Не видела этого только царствовавшая семья. Ропот недовольства режимом долетал несомненно до Царского Села, но там не хотели прислушиваться к нему. (...) Керенский (...) молодой, но очень талантливый человек. (...) Приятно говорить то, что думаешь. (...) Теперь-то уж я свободен и могу спокойно говорить по телефону. А раньше ‒ прерывали каждую минуту. Мы жили чуть ли не под гласным надзором полиции».

23 марта 1917 г. М. Палеолог записал в дневнике: «Великий князь Кирилл Владимирович поместил вчера в "Петроградской газете" длинное интервью, в котором нападает на свергнутых Царя и Царицу. "Я не раз спрашивал себя, ‒ говорит он, ‒ не сообщница ли Вильгельма II бывшая императрица, но всякий раз я силился отогнать от себя эту страшную мысль"». «Кто знает, ‒ добавлял от себя Палеолог, ‒ не послужит ли скоро эта коварная инсинуация основанием для страшного обвинения против несчастной Царицы. Великий князь Кирилл должен был бы знать и вспомнить, что самые гнусные клеветы, от которых пришлось Марии Антуанетте оправдываться перед революционным трибуналом, первоначально возникли на тонких ужинах графа д'Артуа».

Поэтому крайне трудно верить воспоминаниям Великого князя, в которых он писал следующее: «...Государь отрекся от престола (...) Это был самый печальный день в моей жизни. Будущее утратило всякий смысл». Своей вины в революционных событиях 1917 года Кирилл Владимирович не чувствовал и признавать не хотел. «Надо отметить, что почву для революции подготовили именно те люди, которые были обязаны своим высоким положением Государю. Русский народ не виноват, он был обманут. Справедливо говорится, что "революции вынашиваются под цилиндрами", в головах образованной публики, "интеллигенции" из профессоров и социальных теоретиков. Никто, кроме них, не хотел революции, и именно на них лежит вина за смерть Государя и за те муки, которые вот уже 21 год терпит Россия», ‒ заверял он читателей своих мемуаров.

Однако современные легитимисты пытаются доказать, что высказывания Великого князя в революционных газетах либо плод фантазии журналистов, либо нагло перевранные ими верноподданнические слова. А.Н. Закатов, например, пишет: «Опубликованные в революционных газетах высказывания Членов Императорской Фамилии были все без исключения сфабрикованы бульварными журналистами». Заявление смелое, но, увы, совершенно бездоказательное. Даже учитывая то, что репортеры далеко не всегда бывают добросовестны в передаче слов интервьюируемых, поведение Великого князя накануне и во время Февральской революции дает основание предполагать, что общий характер его тогдашнего настроения газетами, в целом, был передан верно. 

 

Вскоре Кирилл Владимирович подал в отставку и выехал в Финляндию. В событиях Гражданской войны он участия не принимал, хотя и искал возможные пути к восстановлению монархии. Кирилл Владимирович встречался с генералом К. Маннергеймом, посылал своего представителя к генералу Н.Н. Юденичу, вел переговоры с некоторыми немецкими генералами, но безуспешно. А вскоре ему пришлось эмигрировать в Швейцарию, а оттуда ‒ в германский Кобург.

Поскольку в иерархии престолонаследия Кирилл Владимирович был третьим после Царевича Алексея и Великого князя Михаила Александровича, в 1922 году он объявил себя местоблюстителем престола, а в 1924-м ‒ Императором Всероссийским Кириллом I, возведя своего сына ‒ князя императорской крови Владимира Кирилловича в Великокняжеское достоинство. Этот неуместный поступок спровоцировало раскол и без того разрозненного монархического движения эмиграции, так как права Кирилла Владимировича на престол признали далеко не все. «Самопровозглашения» не поддержали ни вдовствующая Императрица Мария Федоровна, ни РОВС генерала П.Н. Врангеля, ни Высший монархический совет, ни большинство церковных иерархов. И хотя после смерти главного конкурента Кирилла Владимировича ‒ Великого князя Николая Николаевича, некоторые видные эмигрантские деятели пересмотрели свое отношение к «императору Кириллу», последний так и не смог стать общепризнанным монархическим лидером. 12 октября 1938 года жизнь Великого князя оборвалась в одной из клиник Парижа.

Конечно, было бы неверно считать Великого князя Кирилла Владимировича сознательным «могильщиком Русского царства» и видеть в нем революционного деятеля. Таковым он, конечно, не был. Но его поступок 1 марта 1917 года, когда долг присяги требовал от него защиты рушившегося на глазах самодержавия, несомненно поспособствовал торжеству революции. Поведи себя Великий князь иначе, попытайся он противодействовать охватившим столицу Империи беспорядкам, наверное, вряд ли бы что-то изменилось, ‒ остановить революцию было не в его силах. Но сохранить свою честь незапятнанной предательством Императора он вполне мог.

Подготовил Андрей Иванов, доктор исторических наук