Как сообщалось, в рамках рубрики «Исторический календарь», мы начали новый проект, посвященный приближающемуся 100-летию революции 1917 года. Проект, названный нами «Могильщики Русского царства», посвящен виновникам крушения в России самодержавной монархии ‒ профессиональным революционерам, фрондирующим аристократам, либеральным политикам; генералам, офицерам и солдатам, забывшим о своем долге, а также другим активным деятелям т.н. «освободительного движения», вольно или невольно внесшим свою лепту в торжество революции ‒ сначала Февральской, а затем и Октябрьской. Продолжает рубрику очерк, посвященный видному правому политику, одному из наиболее известных лидеров русских монархистов В.М.Пуришкевичу, которому по иронии судьбы довелось сыграть немаловажную роль в падении самодержавия.
Владимир Митрофанович Пуришкевич родился 12 августа 1870 г. в Кишиневе в семье богатого бессарабского помещика. Однако дворянский род Пуришкевичей не мог похвастаться знатностью. «Во мне течет аристократическая польская кровь моей матери и ее благородных польских предков и плебейская русская кровь моего покойного чистого отца», - писал в 1917 году сам Пуришкевич, дед которого ‒ знаменитый бессарабский протоиерей, происходивший из семьи бывшего священника-униата, присоединившегося к православию, ‒ выслужил своим детям потомственное дворянство. По материнской же линии Пуришкевич принадлежал к известному польскому дворянскому роду и приходился родственником декабристу А.О.Корниловичу.
Окончив с золотой медалью Первую Кишиневскую гимназию, а затем ‒ историко-филологический факультет Новороссийского университета, Пуришкевич активно включился в общественную жизнь Бессарабской губернии. В 1894 г. уездным земским собранием молодой, образованный и очень энергичный Пуришкевич был избран на должность почетного мирового судьи, а затем, спустя три года, ‒ на должность председателя Аккерманской уездной земской управы. Хорошо зарекомендовав себя в Бессарабии, Пуришкевич вскоре был вызван в столицу империи ‒ Санкт-Петербург, где началась его недолгая чиновничья служба. В январе 1901 г. он был причислен к Министерству внутренних дел, получив сначала скромную должность младшего ревизора Страхового отделения Хозяйственного департамента, а затем став чиновником особых поручений при главе МВД В.К. Плеве. К этому же периоду относится и начало участия Пуришкевича в монархическом движении. Он вступает в ряды зародившегося к 1901 г. в Петербурге Русского собрания, в котором довольно быстро выдвигается благодаря ораторским способностям и становится одним из лидеров этой организации. В стенах Русского собрания Пуришкевич обзавелся полезными связями и познакомился со многими будущими лидерами правого движения.
Восхождение Пуришкевича-политика началось с конца 1905 г., и было связано с началом избирательной кампании в I Государственную думу. В ноябре 1905 года правая кишиневская газета «Друг» представила публике своего кандидата в депутаты, аттестуя Пуришкевича «солью земли русской» и мужественным гражданином, принявшим решение отказаться от чиновничьей карьеры и связанного с ней достатка, чтобы «положить душу свою за други своя». В Думу Пуришкевич шел от умеренно-правой Бессарабской партии центра в блоке конституционно-монархических партий, но вместе с тем, заявлял своему избирателю, что является убежденным черносотенцем, поскольку только в них «осталась хотя бы капля крови Минина, Пожарского и Гермогена».
Говоря о себе как о стороннике незыблемости царского самодержавия, Пуришкевич в то же время приветствовал Манифест 17 октября и учреждение Думы, полагая, что народное представительство сумеет преодолеть созданное чиновниками-бюрократами средостение между Царем и народом. Но пройти в I Думу Пуришкевичу не удалось - либерально и революционно настроенное общество не поддержало правого кандидата, отдав свои голоса членам конституционно-демократической партии. Однако первое поражение не отбило у Пуришкевича стремления к политической карьере: не сумев стать депутатом, он окунулся в дело партийного строительства.
Взлет политической карьеры Пуришкевича был связан с зарождением в Петербурге крупнейшей монархической организации - Союза русского народа (СРН). Позже, склонный к бахвальству Пуришкевич любил выставлять себя отцом-основателем СРН, однако на деле в числе основателей партии его не было - он присоединился к Союзу несколько позже и в руководящий орган этой монархической организации попал не сразу. В начале января 1906 г. он организовал и возглавил Аккерманский отдел СРН и развернул кипучую деятельность по его развитию, выпустив несколько монархических брошюр для крестьян, призванных «отрезвить народную массу, отравленную интеллигентскою сволочью». Обратив на себя внимание лидера СРН Дубровина, Пуришкевич был им лично введен в состав Главного совета партии лишь в мае 1906 г. Став в скором времени вторым человеком в СРН, Пуришкевич взвалил на свои плечи организационную работу по превращению Союза во всероссийскую массовую политическую партию. Со свойственной ему энергией взялся он за дело, достигнув впечатляющих успехов ‒ в таланте организатора Пуришкевичу было не отказать. Один за другим открывались новые отделы СРН по России, достигшего вскоре впечатляющей численности до 450 тыс. человек. Пуришкевич выступал на митингах, участвовал в организации монархических съездов, призванных консолидировать монархическое движение в стране, был автором целого ряда воззваний и циркуляров Союза, одним из организаторов в столице чайных-читален СРН. Пуришкевич также взял в свои руки все издательское дело в СРН и редакционную политику, выпустив за полгода одних только листовок около 13 миллионов экземпляров. В ноябре 1906 г. по его инициативе был открыт Издательский комитет при Главном Совете СРН, поставивший своей задачей налаживание широкой издательской деятельности и формирование народных библиотек религиозных, исторических, географических, беллетристических изданий, а также книг по различным ремеслам и сельскому хозяйству. Подпись Пуришкевича стоит и под Уставом СРН, утвержденным властью 7 августа 1906 г., наряду с подписями А.И. Дубровина и А.И. Тришатного.
Благодаря связям в «сферах» (служба в МВД не прошла в этом отношении даром) Пуришкевичу удалось привлечь в СРН немалые правительственные субсидии, которые, в силу нежелания Дубровина зависеть от правительственной помощи, стали бесконтрольно проходить через его руки. «На эти деньги, ‒ отмечал Дубровин, ‒ он издавал массу литературы, листовки, так что бывало, по 2-3 воза ящиками укупоренной литературы отправлялись в провинцию».
Поистине всероссийскую известность принесла В.М. Пуришкевичу его деятельность в качестве депутата Государственной думы. Памятуя свой провал на выборах в I Думу, Пуришкевич шел на новые выборы, заручившись административной и финансовой поддержкой П.А. Столыпина, и победа была достигнута. Избранному в Думу лидеру СРН монархисты устроили овацию, а сам новоиспеченный депутат заверял своих сторонников: «Верьте, что не овца безгласная вступает завтра в исторические палаты Таврического дворца, а ваш слуга, слуга народа, готовый душу свою положить за счастье видеть его богатым и довольным». И надо сказать, что первую часть своего обещания начинающий парламентарий сдержал с лихвою. В Государственной думе Пуришкевич проявил себя незаурядным оратором и парламентским бойцом, политиком принципиально нового склада, с легкостью отбросившим свойственные дворянству манеры и превратившим скандал в сознательную политическую практику. Увидев, что в Думе, состоявшей преимущественно из левых элементов, малочисленной группе правых монархистов немыслимо влиять на законотворческую деятельность, Пуришкевич решил действовать иначе. Поняв дух нового времени, он, на словах отрицая парламент, стал первоклассным парламентским бойцом - «ловким, наглым и беззастенчивым». Скандал стал стихией Пуришкевича, он не без гордости констатировал, что стал первым депутатом Государственной думы, насильно удаленным из зала заседаний. Думский «стиль» Пуришкевича принес ему поистине всероссийскую известность. Своим эпатирующим поведением он добился феноменальной популярности: уже при жизни его имя стало нарицательным. Пуришкевичу посвящается несчетное число газетных фельетонов и статей; он становится персонажем бульварной литературы и бесчисленных карикатур; его портрет печатают на конфетных обертках, а на базарах продают «резиновые морды», при нажатие на которые выскакивает язык с его именем... Шокирующее поведение вождя крайне правых и вызванная им популярность привели к тому, что в «Пуришкевича» стали играть даже дети! «Пуришкевич убежденный ярый монархист, не глупый, смелый в своих действиях и поступках и хулиган в поведении, ‒ так аттестовал его начальник думской канцелярии Я.В. Глинка. ‒ Он не задумается с кафедры бросить стакан с водой в голову Милюкова. Необузданный в словах, за что нередко был исключаем из заседаний, он не подчинялся председателю и требовал вывода себя силой. Когда охрана Таврического дворца являлась, он садился на плечи охранников, скрестивши руки, и в этом кортеже выезжал из зала заседаний».
Тем временем, всероссийская популярность, помноженная на амбициозность Пуришкевича, неминуемо вела его к обострению отношений с председателем Главного совета СРН Дубровиным. Пуришкевич - куда более заметный и политически активный, чем Дубровин - постепенно прибрал к своим рукам значительную власть в Союзе. Игнорируя мнение Дубровина (которого он называл не иначе как «Шурка»), Пуришкевич от имени организации стал единолично принимать решения по многим принципиальным вопросам, раздавать несогласованные с официальным лидером союза указания местным отделам, явно примеряя на себя роль вождя черносотенного движения. В итоге между лидерами черносотенного движения произошел неизбежный разрыв, и исключенный из рядов СРН Пуришкевич в конце 1907 ‒ начале 1908 г. создал собственную партию ‒ Русский народный союз имени Михаила Архангела (РНСМА). Главными отличиями РНСМА от СРН стали создание монархической партии принципиально нового, парламентского типа; указание на особое внимание организации к насущным экономическим вопросам, пропаганде и контрпропаганде. Организация Пуришкевича благодаря известности и энергии ее руководителя стала быстро разрастаться, превратившись вскоре в весьма влиятельную политическую структуру. Однако превзойти СРН, несмотря на перетягивание к себе некоторых отделов в полном составе, РНСМА так и не удалось, ‒ его численность была на порядок ниже, а количество выданных членских билетов не превысило 20 тысяч.
Предвоенные годы стали пиком политической карьеры В.М. Пуришкевича. Вождь окрепшего РНСМА, признанный лидер правых в Государственной думе, один из ярчайших руководителей монархического движения, активный участник черносотенных и дворянских съездов и, конечно же, постоянный герой газетных статей и фельетонов, Пуришкевич пользовался большим вниманием общества, с интересом следившего за каждым его шагом. Отметил заслуги правого политика и Государь, наградивший Пуришкевича к 100-летию присоединения Бессарабии к России своим портретом с дарственной надписью и чином действительного статского советника. Последнее подчеркивало особую благосклонность Императора, поскольку Пуришкевич, окончив службу в МВД в чине коллежского советника, на государственной службе более не состоял. Благодаря Императора Николая II за выказанное расположение, Пуришкевич направил своему Государю телеграмму, в которой, в частности, заявлял: «У меня нет слов выразить волнующие меня чувства, но в одном отдаю себе отчет: вижу смысл жизни моей в нелицемерном служении моему Самодержцу, и буду счастлив, если Богу будет угодно, умереть за Него и в защиту славы Его державы». Но, как показали дальнейшие события, цена этих слов оказалась не высока...
Разразившаяся в 1914 г. война с Германией стала принципиально новым этапом в жизни В.М. Пуришкевича. Она совершенно с новой стороны показала этого незаурядного и противоречивого человека, окончательно разбив сложившееся стереотипное представление о нем как о думском шуте и скандалисте. С началом войны Пуришкевич все реже и реже появлялся в Государственной думе, целиком посвящая себя делу помощи русской армии. Оставив на время активную политическую деятельность, Пуришкевич создал собственный санитарный отряд и во главе поезда Красного Креста выехал на фронт. В задачи поезда входило не только оказание помощи раненым воинам и их эвакуация, но и доставка теплых вещей и пищи на передовые позиции. Основной работой Пуришкевича было устройство питательных пунктов и лавок, как для военнослужащих, так и для беженцев, а зачастую и для местного населения, пострадавшего в результате военных действий. Его санитарный отряд заслужил репутацию лучшего в русской армии, он удостоился визита Императора, оставившего в одном из писем следующий отзыв о Пуришкевиче: «Удивительная энергия и замечательный организатор!».
Но вместе с тем, по ходу войны В.М. Пуришкевич к удивлению своих единомышленников стал заметно сдвигаться влево. Редкие визиты Пуришкевича в Думу со второй половины 1915 г. начинают сопровождаться выступлениями, приобретавшими все более и более критический тон. В начале февраля 1916 г. Пуришкевич уже говорил о том, что «только слепцы и глупцы могут сказать, что все должно быть так, как было до войны». А вскоре он обрушился с думской кафедры на деятельность председателя Совета министров Б.В. Штюрмера, «темные силы русской Церкви», отсутствие какой-либо действенной программы, неспособность правительства справиться с «немецким засильем» и проблемой беженцев и, давая характеристику постоянной смене министров, запустил в оборот ставшую крылатой фразу: «министерская чехарда».
Поддержал Пуришкевич и клеветническую речь лидера кадетской партии П.Н. Милюкова, произнесенную им с думской кафедры 1 ноября 1916 г. и заслужившей название «штурмового сигнала революции». Как вспоминал жандармский генерал А.И. Спиридович, «монархист Пуришкевич с помощью своего санитарного поезда развозил по фронту целые тюки этой речи». Раздавая интервью либеральным журналистам, Пуришкевич заверял их, что он монархист, преданный Царю всем сердцем, но после такого дежурного вступления, резко менял тон и заявлял: «Вокруг Царя все сгнило, и от этих людей ждать больше нечего. Пусть только кончится война, мы им покажем. В России все пойдет по-новому...» Либеральные издания оценили эволюцию Пуришкевича и стали всячески его нахваливать, правые пребывали в недоумении...
18 ноября 1916 г. Пуришкевич вышел из думской фракции правых, не поддержавшей его намерения произнести речь с обличением власти. А на следующий день он выступил с думской кафедры со своей «исторической» речью, в которой, назвав себя «самым правым», обрушился на правительство, обвиняя его в том, что оно «сверху донизу болело и болеет болезнью воли», обличал бессистемность в действиях властей, указывая, что в России существует только одна система - «система тыловой разрухи», намекал на возможную измену, возмущался «бессмысленной цензурой», «параличом власти», бичевал «камарилью» в лице виднейших влиятельных (а, главное, правых!) лиц и, в конце концов, нанес удар по Г.Е. Распутину, призвав избавить Россию от «распутинцев больших и малых». Речь Пуришкевича была полна хлесткими и бьющими на эффект сравнениями и вызвала шквал аплодисментов. Ему рукоплескали как умеренно-правые, так либералы и левые, крики «браво» не смолкали несколько минут. Либеральный философ князь Е.Н. Трубецкой, бывший свидетелем этого выступления, писал: «Впечатление было очень сильное... За это Пуришкевичу можно простить очень многое. Я подошел пожать ему руку».
Однако позже выяснилось, что большинство обвинений Пуришкевича высших государственных лиц голословны, что его разоблачения основывались не на достоверных фактах, а лишь на тревогах, подозрениях, на непроверенных слухах и сплетнях. Он не мог привести никаких доказательств своей правоты, но в разгар политической борьбы никто не хотел устанавливать истину. Как справедливо заметил по этому поводу известный русский публицист М.О. Меньшиков, «В.М. Пуришкевич как газированный напиток слишком легко переливается через край, через край той правды, которая безусловно обязательна для каждого большого деятеля».
Прав Пуришкевич был лишь в одном - Россия двигалась к революционному катаклизму. Однако своей речью он не оздоровил власть, а окончательно дискредитировал строй, который пытался защищать. Выступление правого депутата лишь утверждало веру в правильность того, что говорила до этого оппозиция и подводила фундамент под речь Милюкова о «глупости или измене». Пуришкевич произнес с думской кафедры то, что все хотели услышать. Его речь выразила всеобщее настроение, но особое ее значение заключалось в том, что произнесена она была устами политика, считавшегося черносотенцем, истовым апологетом самодержавия, человеком, который про себя говорил, что правее его - только стенка...
А вскоре Пуришкевич был привлечен молодым князем Ф.Ф. Юсуповым к антираспутинскому заговору. В ночь на 17 декабря 1916 г. во дворце Юсупова на Мойке заговорщики жестоко убили Распутина. И хотя есть все основания сомневаться в том, что именно Пуришкевич, как он позже сам утверждал, стал «главным убийцей» Распутина, важно другое. Как справедливо замечал хорошо информированный контрразведчик генерал Н.С. Батюшин: «В интересах революционной пропаганды Распутин должен [был] быть убран не руками создавших его левых партий, а правыми деятелями...». И именно в этом заключалась роль Пуришкевича. Обиды на Императора и Императрицу, которые, как считал Пуришкевич, его недостаточно отмечали; ненависть к Распутину ‒ простому русскому мужику, который за непонятные ему заслуги оказался приближенным и обласканным Царской семьей и, конечно же, тщеславие толкнули Пуришкевича на участие в этом преступлении. Ведь именно переход в ряды оппозиции и участие в убийстве Распутина позволили ему остаться на плаву, когда последовательные защитники самодержавия потерпели сокрушительное поражение. На недолгое время Пуришкевич превратился в глазах терявшего ориентиры общества в «национального героя».
При этом ошибочным было бы считать, что решаясь на убийство Распутина, Пуришкевич, как об этом писали многие, руководствовался желанием укрепить таким диким способом царский трон. Есть основания предполагать, что к этому времени Пуришкевич был посвящен в планы подготовки дворцового переворота и сочувствовал им. Известный охотник за провокаторами В.Л. Бурцев вполне конкретно заявлял: «Убийство Распутина должно было быть началом дворцового переворота. За ним должно было следовать, если не убийство царицы, то, по крайне мере, ее устранение от политической деятельности, как и замена на престоле Николая II другим лицом». «Наше время напоминает страницы царствования Павла Петровича», - не без намека указывал сам Пуришкевич, а член Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства Р.Р. фон Раупах вспоминал, что накануне революции «Союз Михаила Архангела в лице Пуришкевича, стал в открытую оппозицию... по-видимому, подготовляя почву для дворцового переворота». В это же время по Петрограду ходили слухи, что Пуришкевич стал руководителем некой «национальной партии», которая предполагала путем дворцового переворота «спасти Россию от революции и позорного мира». Тогда же Главный совет, возглавлявшегося Н.Е. Марковым СРН официально зафиксировал, что Пуришкевич перестал быть монархистом, предписав своим организациям исключить его из своего состава как «революционера».
Сохранилось также любопытное свидетельство солдата Ф. Житкова, который волею случая оказался дежурившим в день убийства Распутина во дворце князя Юсупова. В своих показаниях, данных ОГПУ уже в 1931 году и совсем по другому делу, он обмолвился о том, что Пуришкевич указал в тот день на то, что убийство Распутина - это «первая пуля Революции». В действительности именно так оно и было. «Первый выстрел революции, произведенный Пуришкевичем в ночь кошмарного, гнусного убийства гнусного Распутина, чего стоил! - восклицал член РНСМА Ф.В. Винберг. - Нельзя забывать, что этот выстрел был сигналом к началу открытого натиска на старую Россию».
После убийства Распутина Пуришкевич выехал со своим санитарным поездом на фронт. Вернувшись в столицу 2 марта 1917 г., Пуришкевич выступил с несколькими речами в поддержку свершившегося государственного переворота, в которых призывал офицеров и солдат повиноваться Временному правительству. Обратившись с письмом к А.Ф. Керенскому, Пуришкевич предлагал новой власти свою «трудовую руку» для общей работы на фронте, надеясь получить в свое распоряжение всю санитарную часть в армии, но та не удостоила его ответом.
В первые революционные месяцы Пуришкевич не отделял себя от революции, а его риторика того времени отличалась откровенным либерализмом. «Мы произвели этот переворот, ‒ заявлял Пуришкевич, ‒ который дал первые лучи свободы, заблестевшей 27 февраля». «Из нашей среды, – напоминал он, – вышли благородные глашатаи действительной русской свободы – славная плеяда декабристов, принявшая мученический венец во имя правды и свободы и мы, сейчас, в том законодательном учреждении России, которое признавалось вами очагом застоя и рутины, подняли первые действительное знамя свободы став ее первыми глашатаями во имя любви к своему народу, угнетенному бесправием и самовластием полицейско-бюрократических сил, толкавших Россию на антинациональные пути в последние годы царствования императора Николая II – Слабовольного. (…) Русскую революцию сделали не пролетарии всех стран, соединившиеся против своих правительств, а весь русский народ, все его классы, все его сословия с дворянством во главе, во имя победы национальной, а не интернациональной идеи». Называя себя одним из первых «глашатаев русской свободы», Пуришкевич призывал «лучших русских людей» «поднимать выше священное знамя гражданской свободы, свободы западного образца»; обращался к «забитой и загнанной русской буржуазии» с призывом встать на защиту завоеваний революции и не дать безответственным силам «замутить великой демократической реки нам предстоящих реформ грязью анархии».
Однако вскоре Пуришкевичу пришлось убедиться в утопичности своих взглядов на революцию и на государственные способности творцов Февраля. Временное правительство довольно быстро показало свою полную неспособность к управлению государством и армией, в то время как радикально-левые силы с каждым месяцем набирали политический вес и влияние. Победа над Германией, казавшаяся политику уже столь близкой, стала безнадежно ускользать: распропагандированные «чудо-богатыри» стали превращаться в «чудо-дезертиров», дисциплина в армии рухнула, начались кровавые расправы над офицерами... И отношение Пуришкевича к творцам революции изменилось. Он стал критиковать Временное правительство, требовал ужесточения дисциплины в армии и введения смертной казни, обращал внимание на большевистскую угрозу, настаивал на введении в стране военной диктатуры.
Пуришкевич не только говорил, но и действовал. Создав конспиративную организацию, целью которой объявлялось «наведение порядка в стране», Пуришкевич встречался с генералами А.И. Деникиным и Л.Г. Корниловым, рассчитывая привлечь их на свою сторону, но не встретил с их стороны поддержки. Конспиративная деятельность Пуришкевича, тем временем, не осталась незамеченной, и в дни корниловского выступления он был арестован и заключен в «Кресты». Однако обвинить его в чем-либо было трудно ‒ от выступления Корнилова он сразу же отмежевался, да и никаких противозаконных деяний за ним не числилось. В результате, следствие так и не смогло предъявить Пуришкевичу каких-либо обвинений и 20 сентября 1917 года он, по словам социалиста Н.Н. Суханова, «вышел из тюрьмы чистый, как голубь». И тут же снова включился в политическую борьбу. Наладив издание газеты «Народный трибун», Пуришкевич с ее страниц с жесткой критикой обрушился на власть, которую критиковал и высмеивал в публицистических заметках, стихах, пословицах и поговорках. 18 октября 1917 года он выступил с крайне резким стихотворением-призывом «Довольно», в котором призывал «смести» Директорию и поднять национальный флаг из «керенской пыли».
Ровно через неделю после призыва Пуришкевича гнать Временное правительство это сделали большевики. 25 октября власть в стране вновь переменилась. Пуришкевичу пришлось перейти на нелегальное положение, радикально изменить внешность и скрываться по подложному паспорту. Используя свою организацию, он решил продолжить борьбу, но теперь уже против большевиков. Однако вскоре об организации стало известно большевикам, и 4 ноября 1917 г. ее верхушка вместе с Пуришкевичем была арестована. Но Пуришкевичу в очередной раз повезло. Поскольку его дело стало одним из первых политических процессов советской власти, большевики решили судить его публично и показательно, желая тем самым продемонстрировать обществу свою «объективность» и «гуманность». В итоге приговор оказался довольно-таки мягким ‒ четыре года принудительных общественных работ с заключением в тюрьму на один год. Но пробыть узником в большевистской тюрьме Пуришкевичу пришлось и того меньше ‒ 1 мая 1918 г. он попал под амнистию, объявленную по случаю пролетарского праздника.
Амнистированный большевиками Пуришкевич не стал искушать судьбу и поспешил как можно скорее покинуть Петроград, перебравшись на гетманскую Украину, а затем на Белый юг России, где развернул обширную пропагандистскую деятельность. Но являясь для белых вождей слишком одиозной личностью, Пуришкевичу пришлось довольствоваться положением «бродячего лектора» и независимого публициста, причем за свою оппозиционность «непредрешенческой» политике белых вождей его выступления довольно часто запрещались властями. Пуришкевич колесил с лекциями по всему югу России, клеймя большевиков, «жидов», союзников по Антанте, нерешительных белогвардейских политиков; рассказывал о борьбе дореволюционных монархических организаций; критиковал сепаратизм краевых правительств, разорвавших Российскую Империю на десятки лоскутных квази-государственных формирований и призывал к восстановлению в России монархии. Лекции его вызывали большой ажиотаж, имя его снова стало популярно. Он попытался организовать новую монархическую структуру ‒ Всероссийскую народно-государственную партию, которая заявляла о своей приверженности монархии, но монархизм Пуришкевича был уже несколько иного свойства, чем до революции. Как вспоминал поэт М.А. Волошин, в частном разговоре с ним Пуришкевич признался, что являясь монархистом, он выступает категорически против возвращения к власти династии Романовых. Но сколько-нибудь заметного успеха Пуришкевич добиться так и не смог, и ВНГП получила от противников уничижительное название «партии курортников». В начале 1920 г. к Пуришкевичу неожиданно подкрался сыпной тиф, и 11/24 января 1920 г. он скончался.
Пуришкевич застал агонию Белого движения, но волею судьбы ему не довелось стать свидетелем полного краха своей борьбы. Ему не пришлось прозябать в эмиграции; не стал он и жертвой большевиков. Правый политик и публицист Ю.С. Карцов, подводя итог деятельности Пуришкевича, справедливо отмечал: «Совершенно искренно желал он подавить революцию и спасти монархию. Но воля ему изменила, и намерения его разошлись с действиями. Примкнув к распространившемуся в армии революционному движению, выступил он обличителем и гонителем царя и его приближенных. Обагрив руки в крови Распутина, воображая ‒ [что] он ее спасает, нанес он монархии решительный удар. Вместо того, чтобы тушить пожар, подлив в него масла, разжег он его еще больше. <...> Богато одаренный, не расцвел он, не принес плода, и воспоминание о нем неразрывно у меня связано с чувством глубокого разочарования. <...> Стойкостью убеждений он не отличался и гнулся на обе стороны: перед властью и перед общественным мнением. Деятельность его была шумлива, поверхностна и бесплодна. России он не спас, а, наоборот, толкнул ее в пропасть».
