Между Истиной и ложью

    Я есмь истинная виноградная лоза, а Отец Мой — виноградарь.  Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает; и всякую, приносящую плод, очищает, чтобы более принесла плода.   Вы уже очищены через слово, которое Я проповедал вам.   Пребудьте во Мне, и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе: так и вы, если не будете во Мне.  Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего.  Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают.  Если пребудете во Мне и слова Мои в вас пребудут, то, чего ни пожелаете, просите, и будет вам.  Тем прославится Отец Мой, если вы принесете много плода и будете Моими учениками (Ин.15; 1-8). 

      Придя в церковь, становимся не просто другими людьми, но иными. Этой инаковости и искала русская интеллигенция. В каком-то плане личность Николая Бердяева весьма показательна для эпохи Рубежа веков, которую он сам назовет Серебряным веком. Как и Булгаков, он пережил увлечение марксизмом, причем принимал участие в революционной деятельности. «Разрыв с окружающей средой, выход из мира аристократического в мир революционный – основной факт моей биографии». Однако к началу ХХ века начинается отход Бердяева от материализма и приход к идеализму, к христианской философии. О себе он так писал: «Я никогда не был философом академического типа… Моя мысль всегда принадлежала к типу философии экзистенциальной… Экзистенциальность же противоречива. Личность есть неизменность в изменении… Философ совершает измену, если меняются основные темы его философствования, основные мотивы его мышления, основоположная установка ценностей». Любил себя Бердяев называть еще «верующим вольнодумцем». Ф. Степун заметил, что, живи Бердяев на исходе Средневоковья, то не миновать ему костра инквизиции. Во многом это связано с его не совсем церковными суждениями о свободе и воле. Бердяев считал, что «Бог не творит воли существ вселенной, которые возникают из Ungrund, а проста помогает тому, чтобы воля становилась добром. К этому выводу он пришел благодаря своему убеждению в том, что свобода не может быть создана и что если бы это было так, то Бог был бы от­ветственным за вселенское зло. Тогда, как думает Бердяев, теодицея была бы невозможной. Зло появляется тогда, когда иррациональная свобода приводит к нарушению божественной иерархии бытия и к отпадению от Бога из-за гордыни духа, желающего поставить себя на место Бога...» (Н. Лоссский).

        В результате наступает рабство вместо свободы. «Миф о грехопадении говорит о бессилии Создателя отвратить зло, вытекающее из свободы, которую Он не создавал. Затем наступает Божественный второй акт по отношению к миру и человеку: Бог появляется в аспекте не Творца, а Искупителя и Спасителя, в аспекте страдающего Бога, берущего на себя все грехи мира. Бог в аспекте Бога-Сына нисходит в первичный хаос, в Ungrund, в пучину свободы, из которой появляется зло, так же как и всякого рода добро». Бог-Сын «проявляет себя не в силе, а в жертве. Божественная жертва, Божественное самораспятие на кресте должны покорить порочную меоническую свободу путем просвещения ее извнутри, без насилия над ней, и не отвергая созданного мира свободы» (Н.А. Бердяев «Судьба человека»).

        Это учение, по Бердяеву, не является пантеизмом. «Пантеизм действительно содержит в себе некоторую истину, именно истину отрицательной теологии. Но ложность пантеизма за­ключается в. рационализации тайны и в переводе истины отрицательной теологии на язык истины положительной».

         Но в первую очередь Бердяев интересовался проблемой человеческой личности. Поэтому он еще называл свою философию, философией персонализма. Сущность человеческой личности извращена, потому что человек отпал от Божественного Бытия. И вот обладатель извращенного разума начинает познавать вселенную. Он не способен на создание универсально-космического бытия, в котором будет господствовать добродетель в силу своей извращенности. Фактически создается видимость бытия или ложное бытие. Истинное же бытие находится в области духа. К тому же Бог есть дух. Познание в духе поможет постичь истину, вне духа приведет к системе объективирования, к нашим ложным субъективным ощущениям. Чтобы понять мировоззренческий мир Бердяева, необходимо помнить, что, с его точки зрения, грех ведет не только к объективированию через познание, но в действительности создает природу как более низшую сферу бытия. «Зло порождает мир, скованный необходимостью, в котором все является субъектом причинно-следственной зависимости или отношений» («Дух и реальность»).

        «Если мир находится в состоянии упадка, то это не вина метода его познания, как, например, утверждает Л. Шестов; вина лежит в пучине существования вселенной. Это лучше всего можно изобразить как процесс расщепления, деления и отчуждения, которое претерпевают субъекты — ноумены. Было бы ошибкой думать, что объективирование происхо­дит только в сфере познания; сперва оно происходит в самой реальности. Оно совершается субъектом не только как по­знающим, но и как живым существом. Вступление в объек­тивный мир происходит в самой первичной жизни. Но в ре­зультате этого мы считаем реальным только то, что является вторичным, рационализированным, объективированным и ставим под сомнение реальность первичного, не объективи­рованного, не рационализированного» («Опыт эсхатологи­ческой метафизики»).

       Н. Лосский так характеризует бердяевские размышления: «Природа как «система отношений между объектами» имеет следующие характерные черты: 1) объект чужд субъекту; 2) личное, специфическое и осо­бенное поглощено общим, безлично-всеобщим; 3) преобла­дает необходимость, определенность извне, свобода подавля­ется и не проявляется; 4) жизнь приспосабливается к мас­совым движениям в мире и в истории и к среднему человеку; человек и его взгляды приобретают общественный характер, но это разрушает оригинальность. В этом мире объектов жизнь протекает во времени, которое подразделяется на прошлое и будущее, а это ведет к смерти. Вместо «существо­вания» как единственной, индивидуальной творческой дея­тельности духа мы находим в природе простое «бытие», опре­деляемое законами. Использование общих идей об этом одно­образно повторяющемся бытии служит средством связи меж­ду изолированными личностями, которые создают обществен­ные учреждения; но в этой общественности, подчиненной условным правилам, субъект остается в одиночестве. К счас­тью, однако, в своих «существующих недрах» человек все же сохраняет общение «с духовным миром и целым космосом». Человек — «двойственное существо, живущее как в мире феноменов, так и в мире ноуменов». Поэтому «ноумен может проникнуть в феномен, мир невидимый — в мир видимый, мир свободы — в мир необходимости». Эта победа духа над природой достигается посредством симпатии и любви, преодолевающих изоляцию путем общения «я» и «ты» в непосредственном духовном опыте, который по своей природе является интуицией, а не объективированием. "Это познание есть «брачный» союз личностей, основанный на истинной любви" («Одиночество и общество»). Не может быть тесного единения между универсалиями, между «объектами»: тесное единение возможно только в отношении «я» и «ты». Духовное познание — это единение между двумя субъектами в мистическом опыте, в котором «всё» — во мне и я — во всем». Бердяев обозначает такое непосредственное духовное общение терми­ом «общительность». Оно создает единство на основе любви. Любовь — это свободное проявление духа. Поэтому она об­ительна и является соборным единством (этот термин мы употребляем в том смысле, какой вкладывал в него Хомяков). «Свободный дух общителен и не является индивидуалистически изолированным» («Опыт эсхатологической метафизики»).

         Истинное освобождение личности – это освобождение от искаженной природы, приобщение себя к царству Духа, о котором писал еще Бл. Августин. В этой связи личность важнее общества и государства, которые не являются личностями.

     Этика Бердяева направлена на борьбу за личность. Свою книгу «Судьба человека» он назовет «опытом о парадок­сальной этике». В качестве эпиграфа к книге Бердяев взял изречение Гоголя: «Печально не видеть добра в добродетели». Этика Бердяева смело раскрывает горькую истину о том, что «бывает очень мало добра в добродетели, и как раз поэтому ад уготован со всех сторон»(«Судьба человека»). Основной парадокс его этики состоит в том, что всякое различие между добром и злом есть, по Бердяеву, последствие грехопадения как «проявле­ния и испытания свободы человека, творческого призвания человека». Различение добра и зла начинается тогда, когда иррациональная свобода приводит к отчуждению от Божественного Бытия.

        «Вселенная исходит от первоначального отсутствия раз­личения между добром и злом и достигает резкого различия между ними, но затем, обогащенная этим опытом, завер­шается, не проводя больше никаких различий между ними». Она возвращается к Богу и Его Царству, которое находится по ту сторону добра и зла. «Парадокс гласит: «Плохо, что возникло различие между добром и злом, но проводить различие, раз оно появилось, — это хорошо; плохо, когда подвергаешься испытанию через опыт зла, но хорошо, когда познаешь добро и зло как результат этого опыта».

    Бердяев считает, что «этика закона» приспосабливается к обстоятельствам  и грешит лицемерием и деспотизмом. Многие постановление, принятые даже и Церковью, принимались, по его мнению, под воздействием внешних фактором и не всегда правомерны. Мерилом общественного поведения должна быть совесть. Бердяев полагал, что он открывает «Критику чистой совести», в отличие от кантовской «Критики чистого разума».

       Философ не отрицал общественную мораль, но призывал все поверять духом. «Бердяев отнюдь не предлагает отменить этику закона или легальные формы общественной жизни. Он просто требует терпимости в борьбе со злом и указывает на более высокую стадию нравственной сознательности, чем этика закона. Эта более высокая стадия находит свое выражение в этике искупления и любви к Богу; она основана на появлении Бого­человека в мире и приятии им страдания из любви к греш­никам. Он изображает это появление Бога как трагедию любви Бога ко всем тварям. Как уже отмечалось, Бердяев утверждает, что, поскольку мир содержит иррациональную свободу, он не создан Богом, но коренится в Ungrund, сила которого независима от Бога и составляет основу как Бога, так и вселенной. Эта иррациональная свобода преодолена в Боге извечно, но не в мире; она ввергает мир во зло и пре­вращает его историю в трагедию. Иррациональная косми­ческая свобода не подчинена Богу. Поэтому любовь Бога к твари неизбежно приобретает трагический характер. Сын Божий может помочь миру только личным вступлением в трагедию мира, с тем чтобы осуществить изнутри мира единство любви и свободы, которое ведет к преображению и обожествлению мира. Эта сторона отношения Бога к миру особо подчеркнута в книге Бердяева «Свобода и дух». Победа Логоса над мраком, над «ничто» возможна только при условии, если божественная жизнь будет трагедией. «Бог сам стремится к тому, чтобы страдать с миром». Пришествие Христа и искупление являются «продолжением сотворения мира, восьмым днем творения, космогоническим и антропогоническим процессом»» (Н. Лосский).

      Преображение возможно только в любви к Богу. Это преображение, считал Бердяев, способны достичь не только святые, но и те, кто участвуют в творчестве вместе с Богом.

         «Общественная жизнь, - утверждает Бердяев, — это органи­зация, основанная в значительной  мере на лживости, чем на истине. Чистая истина часто бывает не безопасной, а раз­рушительной; она действует как взрывчатое вещество и при­водит к приговору над миром и к концу мира. Чистая истина является экзистенциальной; в общественной жизни мы поль­зуемся объективированным познанием истины, которая, не будучи больше экзистенциальной, тем не менее приспособ­лена к нуждам миллионов людей» («Свобода и дух»). В государстве и в церкви как общественных учреждениях мы часто находим не экзистенциальную духовную реальность, а традиционные символы: «Такие титулы, как царь, генерал, папа римский, митрополит, епископ, — все это символы. Все степени иерархии являются символами. В отличие от них, мы имеем такие реальности, как святой, пророк, творческий гений, социальный реформатор. Таким образом, иерархия человеческих качеств реальна».

          Царство Божие проникнуто любовью ко всем: святым и грешным. «Нравственность трансцен­дентного добра отнюдь не предполагает безразличия к добру и злу или терпимость ко злу. Она требует большего, а не меньшего». Бог явился, чтобы спасти грешников, призвав их к покаянию. Бердяев верит во всеобщее освобождение человечества, потому что он не может позволить себе радость в раю, когда рядом будут страдать нечестивые, но братья. «Рай возможен для меня, если нет никакого вечного ада хотя бы для одного существа, которое когда-либо жило. Никто не может быть спасен отдельно, в обособ­лении. Спасение может быть общественным, всеобщим из­бавлением от источников мук». Наверно, поэтому Бердяев так увлечен Оригеном, у которого встречаем похожие утверждения (хотя, возможно, приписываемые ему).

       Касаемо его приближенных к Богословию мыслям, то лучше Николая Лосского трудно сказать. «Бердяев ошибается, когда думает, что его Ungrund тож­дествен с «Божественным Ничто» Дионисия Ареопагита. Божественное ничто во всех отношениях выходит за пределы всех возможных определений и обладает таким совершен­ством, что не может быть адекватно выражено посредством наших понятий. Когда Ареопагит обращается к позитивной теологии, например, когда истолковывает одновременно выс­ший принцип как личный и сверхличный, он не подвергает его рационализации, но все еще остается верным негативной теологии. Так, если единый Бог есть в трех лицах, то слово «лицо» может здесь означать лишь нечто аналогичное идее о сотворенной личности, но не тождественное с ней. Мисти­ческий опыт, описанный с таким восторгом в книге Отто «Dег Heilige» («Святое»), полностью подтверждает учение Дионисия Ареопагита о «Божественном Ничто» как изна­чальном я абсолютно совершенном принципе.

       Ни мистический опыт, ни интеллектуальная интуиция не находят какого-либо доказательства «ничто», существующего независимо от Бога, который лишь использовал его для сотворения мира. Философы и теологи ошибочно истол­ковывают утверждение, что «Бог сотворил мир из Ничто», когда допускают, что в некотором роде «ничто» послужило материалом, из которого Бог сотворил мир. Это утверждение имеет весьма простое и в то же время значительно более важное значение: Бог творит мир, не заимствуя никакого материала ни из самого себя, ни извне; он творит космические сущности как нечто онтологически совершенно новое по срав­нению с ним. Воля сотворенных существ — также его тво­рение. Она свободна потому, что при сотворении личности Бог одаряет ее необычайной творческой силой, но не придает ей какого-либо эмпирического характера — ни добродетели, ни безнравственности, ни храбрости, ни трусости и т. д. У каждой личности свободно развивается свой собственный эмпирический характер или ее сущность (essentia) и выходит за его пределы в том смысле, что личность остается способной свободно вырабатывать характер снова. Сотворив нашу волю свободной, Бог никогда не совершает над ней насилие, потому что свобода — необходимое условие достижения личностью совершенной добродетели. Однако же оно обусловливает и возможность зла.

        Свобода воли тварей полностью совместима с божествен­ным всеведением. Бог — это сверхвременное бытие. Поэтому он не отделен от будущего отношением предшествования. Он познает будущее, как и настоящее и прошедшее, не по­средством логического вывода, а созерцания и непосредст­венного восприятия. Это было указано еще в VI столетии нашей эры Боэцием».

         Социальные теории Бердяева находятся в тесной связи с его философией. Он убежден, что исторический процесс представляет собой борьбу добра с иррациональной свободой; это «драма любви и свободы, развер­тывающаяся между Богом и Его другим л, которое Он любит и для которого Он жаждет взаимной любви» («Смысл истории»). «Мессианство — основная тема истории: истинное или ложное, явное или тайное» («Опыт эсхатологической метафизики»). Европе принадлежит честь открытия этой истины. «Три силы действуют во всемирной истории: Бог, судьба и человеческая свобода. Вот почему история является столь сложной. Судьба превращает человеческую личность в арену иррациональных сил истории. В определенные периоды своей истории народы покоряются власти судьбы в особенности; человеческая свобода менее активна, и человек чувствует себя отрешенным от Бога. Это особенно заметно в судьбе русского и немецкого народов. Христианство признает, что судьба может быть преодолена, но она может быть преодолена только через Христа».

    Если иррациональная свобода подчинит реальность, тог произойдет распадение реальности на части, т.е хаос, но не первобытный, не та первозданная Божественная материя, о которой упоминает Св. Писание, а хаос разрушительный. Это блестяще показал Достоевский, к творчеству которого часто обращался Бердяев, считая его потрясающим провидцем. Именно Достоевский провидел ужасы революции и предупреждал русскую интеллигенции не играть с огнем. Русский философ Серебряного века воочию увидал тот хаос, о котором предупреждал Достоевский. «Революциям, — писал Бердяев, — предшествует процесс распада, падение веры, утрата людьми объединяющего духовного центра жизни, В результате этого народ теряет свою духовную свободу, становится  добычей дьявола». Руководящую роль среди народа играют радикалы — коммунисты, анархисты, люди, которые считают, что они строят новый мир, в котором тот, кто был ничем, станет всем, но в действительности являются пассивными «проводниками бесформенных элементов; на самом деле они обращаются не к будущему, а к прошлому, ибо они рабы прошлого, прикованные к нему злобой, завистью и местью»(«Философия неравенства»). Революции не несут созидания, они выполняют разрушительную функции. И никакие они не локомотивы истории, они реальный тормоз прогресса. Истинное творчество рождается в период реакции. Эпохи Николая I и Александра III тому подтверждение.

     Бердяев прекрасно видел, что человек шел на всех парах не к свободе, о которой вещали коммунисты и социалисты, а к обыкновенному пошлому и мещанскому рабству. Выделив себя из природы, человек не стал свободным, но потерял Бога. И начался обман, лжерелигия Маркса входила в сознание русского человека. Об этом обмане Бердяев писал еще в «Вехах». «Маркс был еврей, отпавший от веры отцов, но в его подсознании сохранились мессианские чаяния Израиля. Подсознательное всегда бывает сильнее сознания. И вот для него пролетариат есть новый Израиль, избранный народ божий, освободитель и устроитель грядущего царства земного. Пролетарский коммунизм Маркса есть секуляризованный древнееврейский хилиазм. Избранный народ заменяется избранным классом. Научным путем было невозможно прийти к этой идее. Это идея религиозного порядка… В русской революции произошла встреча и соединение двух мессианских сознаний – мессианизма пролетариата с мессианизмом русского народа».

        Вообще идея земного рая представлялась абсурдной. «Царствие Бога — это единственное царство, которое может преуспевать» («Опыт эсхатологической метафизики»). Это Царство вне времени, вне исторического процесса как такового. Оно – метаистория. «Метаистория постоянно присутствует как фон истории. То, что является метаисторическим, разрушает космическую бесконечную по­следовательность событий и детерминизм исторического процесса: метаисторическое разрушает объективизацию. Таким образом, пришествие Иисуса Христа — это превосходящее все другие метаисторическое событие; оно происходит в экзистенциальное время».

        Подлинная деятельность в творчестве, но в земных условиях оно будет также незавершенным. «Всемирная история знает самые ужасные творческие неудачи — неудача христианства, дея­тельности Христа на земле. История христианского мира слишком часто представляла собой распятие Христа».

        С точки зрения практической мысль Бердяева представляется верной. Но представим себе на мгновения, что Христос не воплотился бы в человеческое естество. Вот где была бы неудача! И что бы нас ожидало, не приведи, Господи.  К тому же, Бердяев прекрасно понимал, что истинное человеческое творчество возможно только при воздействии Божественного Промысла. Поэтому он выступает ярым противником всякого уравнительства, которое извращает человеческую личность. «Если мы отказываемся признавать раб­ское, террористическое учение вечного проклятия, то мы должны допустить предсуществование душ в другой сфере проекции еще до их рождения на земле и их прохождения через другие проекции после смерти. Теория перевоплощения в одной проекции несостоятельна и несовместима с целост­ностью личности и неизменностью самой идеи о человеке. Однако может быть принята идея о перевоплощении во многих проекциях, согласно которой человеческая судьба зависит от его существования в проекциях, отличные от проекции объективного мира явлений. Лейбниц справедливо говорил о метаморфозах, а не о метатпсихозе». Окончательное освобождение же будет достигнуто только в Царстве Духа.

       Размышляя о свободе, о личности, философ не мог не писать о России. Он говорит, что «самим Богом предназначено, чтобы Россия стала великим целостным единством Востока и Запада, но по своему дейст­вительному эмпирическому положению она представляет собой неудачную смесь Востока и Запада». «Русская душа оставалась неосвобожденной; она не сознавала каких-либо пределов и простиралась беспредельно. Она требует всего или ничего, ее настроение бывает либо апокалипсическим, либо нигилистическим, и она поэтому неспособна воздвигать половинчатое царство культуры». Бердяев считал, что негатив присутствовал из-за несоответствия мужского и женского начала. Мы не имели той мужественности, которой обладали страны Западной Европы и где «появился мужественный дух и наложил свою печать органически на основные силы народа» («Философия нера­венства»).

        Данное утверждение весьма спорно, так как невозможно построить империю, не обладая мужественным духом, при этом сломав хребет жесткой Орде, ликвидировав Речь Посполитую и нанеся непоправимые удары по могучей Швеции, армия которой, между прочим, мужественно крушила немецкие княжества, которые своей государственностью обязаны русскому царю Петру и его правнуку Александру, скрутившему шею доселе непобедимой империи Наполеона. Скорее всего, следует говорить об антиномичности России. Сам Бердяев отмечал эту черту русской истории. Он писал, что в России сплошные тезисы, переходящие в антитезисы: «бюрократическая государственность рождается из анархизма, рабство рождается из свободы, крайний национализм из сверхнационализма. Из этого безвыходного круга есть только один выход: раскрытие внутри самой России, в ее духовной глубине мужественного, личного оформляющего начала, овладение собственной национальной стихией, имманентное пробуждение мужественного светоносного начала». Если понимать это как национальное пробуждение, то, видимо, это самый рациональный выход.

      Конечно, говорить о рациональном выходе в России – дело все-таки безнадежное. «А путь культуры – средний путь. И для судьбы России самый жизненный вопрос – сумеет ли она себя дисциплинировать для культуры, сохранив все свое своеобразие, всю независимость своего духа». Но тогда – это уже будет другая страна.

     Это понимали многие представители культуры и искали выходы для России на путях религиозного Ренессанса. Наверно, русский путь – это путь, который начинался в водах Днепра и от которого мы отказались, отдав Мать городов русских в руки иноземцев, нагло попирающих нашу национальную Святыню. Русский историк Гр. Федотов будет писать о возвращении к первой столице – Киеву,  где наша великая Лавра, где гробницы наших князей и святых Отцов. Все на самом деле просто и понятно. Возвращение к национальным святыням спасительно. Это понимал и Бердяев, отвергавший космополитизм. «Космополитизм, - писал он, - и философски, и жизненно не состоятелен. Он есть лишь абстракция, или утопия, применение отвлеченных категорий к области, где все конкретно. Космополитизм не оправдывает своего наименования, в нем нет ничего космического, ибо и космос, мир есть конкретная индивидуальность, одна из иерархических ступеней. Образ космоса также отсутствует в космополитическом сознании, как и образ нации… К космической, вселенской жизни человек приобщается через жизнь всех индивидуальных иерархических ступеней, через жизнь национальную… Кто не любит своего народа и кому не мил конкретный образ его, тому не мил и конкретный образ человечества».

    Поэтому его будет в первую очередь интересовать Судьба России. Особенно, начиная с мировой войны и революции 1917 года, когда в русском сознании произошел страшный сдвиг влево. Почему он все-таки произошел, волновало философа практически всю его жизнь. Одна из его значительных книг будет называться «Истоки и смысл русского коммунизма», где блестяще показана многомерность и дуалистичность, как это не покажется странным, русского революционного движения. Русское сознание морально готовило себя к обязательно последующим ужасам. Достаточно вспомнить профетическое стихотворение Михаила Лермонтова:

Настанет год - России черный год -
Когда царей корона упадет,
Забудет червь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных, мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать;
И станет глад сей бедный край терзать,
И зарево окрасит волны рек: -
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь - и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож.
И горе для тебя! Твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон;
И будет все ужасно, мрачно в нем,
Как плащ его с возвышенным челом.

       Русская литература и философия, живопись и театр остро чувствовали приближение надвигающейся катастрофы. «Русские писатели XIX и XX века чувствовали себя над бездной, - писал Бердяев, - они не жили в устойчивом обществе, в крепкой устоявшейся цивилизации. Катастрофическое мироощущение стало характерным для наиболее замечательных и творческих русских людей. Крепкая, устойчивая, классическая культура с ее перегородками, дифференциацией разных областей, с ее нормами и с ее духом конечности, боязнью бесконечности, очень неблагоприятна для предчувствий и предвидений. Такого рода культура создает броню для души и закрывает ее для токов, идущих от неведомого грядущего. В России выработалась эсхатологическая душевная структура, обращенная к концу, открытая для грядущего, предчувствующая катастрофы, выработалась особенная мистическая чувствительность. Западная душа была слишком укреплена и замкнута в цивилизации. У нас же все более и более образовывалась предреволюционная атмосфера. Россия XIX и XX века радикально отличается от Московской Руси. Московская Русь имела свой стиль культуры, она была закована в известных формах. Душа еще не пробудилась. Она не пробудилась к мысли, к критике, не познала еще раздвоения. От прикосновения Запада в русской душе произошел настоящий переворот и переворот в совершенно ином направлении, чем путь западной цивилизации. Влияние Запада на Россию было совершенно парадоксально, оно не привило русской душе западные нормы. Наоборот это влияние раскрыло в русской душе буйные, дионисические, динамические, а иногда и демонические силы. Душа расковалась и обнаружился динамизм, неведомый допетровской эпохе. Бесконечность стремлений западного фаустовского человека, человека новой истории в России, обнаружилось совсем по особому, по своему и это нашло себе гениальное выражение в творчестве Достоевского. Столкнулись Россия бытовая, унаследованная от прошлого, дворянская, купеческая, мещанская, которую поддерживала империя, и Россия интеллигенции, духовно революционная и социально революционная, устремленная в бесконечность, ищущая Града Грядущего. Это столкновение расковало динамические силы, привело к взрывам. В то время как на Западе просвещение и культура создавали какой-то порядок, подчиненный нормам - хотя и относительный, конечно, порядок, - в России просвещение и культура низвергали нормы, уничтожали перегородки, вскрывали революционную динамику. Это отразилось на вершинах русского творчества, у всех русских писателей».

     В это расстроенное сознание входили идеи социального передела. Главный вопрос – эксплуатация человека человеком решался, как казалось в теории К. Маркса. Начало казаться, что экономическая теория Маркса лишь подводит человека под объективный процесс, который неизбежен. Интересно суждение Бердяева о диалектическом материализме: «Нужно сказать, что диалектический материализм есть нелепое словосочетание. Не может быть диалектики материи, диалектика предполагает логос, смысл, возможна лишь диалектика мысли и духа. Но Маркс перенес свойства мысли и духа в недра материи. Материальному процессу оказывается свойственной мысль, разум, свобода, творческая активность и потому материальный процесс может привести к торжеству смысла, к овладению социальным разумом всей жизни. Диалектика превращается в экзальтацию человеческой воли, человеческой активности. Все определяется уже не объективным развитием материальных производительных сил, не экономикой, а революционной борьбой классов, т. Е. активностью человека. Человек может победить власть экономики над своей жизнью. Предстоит, по словам Маркса и Энгельса, скачок из царства необходимости в царство свободы. История резко разделится на две части, на прошлое, детерминированное экономикой, когда человек был рабом, и на будущее, которое начнется с победы пролетариата и будет целиком определяться активностью человека, социального человека, когда будет царство свободы. Переход от необходимости к свободе понимается в духе Гегеля. Но революционная диалектика марксизма есть не логическая необходимость самораскрытия и саморазвития идеи, а активность революционного человека, для которого прошлое не обязательно».

       Вот эту активность и будут проповедовать творцы нового мира. «Вся история русской интеллигенции подготовляла коммунизм. В коммунизм вошли знакомые черты: жажда социальной справедливости и равенства, признание классов трудящихся высшим человеческим типом, отвращение к капитализму и буржуазии, стремление к целостному миросозерцанию и целостному отношению к жизни, сектантская нетерпимость, подозрительное и враждебное отношение к культурной элите, исключительная посюсторонность, отрицание духа и духовных ценностей, придание материализму почти теологического характера. Все эти черты всегда были свойственны русской революционной и даже просто радикальной интеллигенции. Если остатки старой интеллигенции, не примкнувшей к большевизму, не узнали своих собственных черт в тех, против кого они восстали, то это историческая аберрация, потеря памяти от эмоциональной реакции. Старая революционная интеллигенция просто не думала о том, какой она будет, когда получит власть, она привыкла воспринимать себя безвластной и угнетенной и властностъ и угнетательство показалось ей порождением совершенно другого, чуждого ей типа, в то время как то было и их порождением. В этом парадокс исхода русской интеллигенции, ее трансформирования после победоносной революции. Часть ее превратилась в коммунистов и приспособила свою психику к новым условиям, другая же часть ее не приняла социалистической революции, забыв свое прошлое» (Н. А. Бердяев).

         Русская цивилизация с началом революции 1917 года пришла к своему предзаключительному аккорду. Все попытки отсрочить надвигающий ужас завершались провалом. Можно ли было остановить надвигающую революцию? Видимо, нет. Весь ход русского исторического процесса, и это хорошо показал Бердяев, вел к трагическому финалу. Как уже было сказано выше, это ощущалось во всех сферах русского бытия. И глупо слушать обвинения в адрес великого русского царя Николая II, 23 года сидевшего на пороховой бочке и как-то еще управлявшего империей, несшего тяжкий крест как истинный Помазанник Божий и сумевший довести корабль хотя бы до 1917 года. Русский царь отдавал себя в жертву за Россию, которую любил беззаветно, как это делал две тысячи лет назад Господь, перед Своим распятием, давший великую заповедь любви.

  Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас; пребудьте в любви Моей.

 Если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей, как и Я соблюл заповеди Отца Моего и пребываю в Его любви.

 Сие сказал Я вам, да радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна.

 Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас.

 Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих.

 Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам.

 Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего.

 Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод, и чтобы плод ваш пребывал, дабы, чего ни попросите от Отца во имя Мое, Он дал вам.

       Сие заповедаю вам, да любите друг друга (Ин.9-17).

       Русский Государь восходил на Голгофу, которую ему уготовали ближние его. Сегодня известно, что в годину войны, за спиной Государя, готовился заговор. К концу 1916 года контуры этого заговора были четко обозначены. Фактически весь высший генералитет, вся думская левая и правая, не скрываясь особо, готовили устранение царской семьи. Подлость этих горе-политиков невозможно оправдать. Но главное: совершалось религиозное преступление и отступление. Предательство, отмеченное Государем в дневнике, было ужасное. Что хотели эти люди? Понимали ли они, что на смену их никчемной шайки придет организованная армия большевиков, сплоченная Лениным тотальным мировоззрением и не знающих интеллигентной жалости. Любая революция начинается с благих побуждений. Так было в Англии, когда требовали справедливости и демократии. Завершилось все обыкновенной диктатурой лорда-протектора Кромвеля. Французская также идиллически начинало свое восхождение на гильотину. Верили в демократию, но заканчивалось банальным террором и диктатурой вполне незлобного человека, типа Робеспьера и товарища Ленина. Откуда такая потрясающая близорукость? Впрочем, остановить надвигавшийся шквал вряд ли было возможно. Неверие и требование так называемой справедливости так проникло в сознание, что взрыв был неизбежен. Но после взрыва должно было наступить отрезвление. Так произошло в Англии и Франции. Но специфика России такова, что мы до сих пор пожинаем плоды этого взрыва. Да остановить было трудно, но это не снимает личной вины с тех, кто развязал русский беспредел.

     В отличие от этих горе-политиков, устранявших Государя, вождь русских большевиков знал, чего он хотел. Нет, ему чуждо властолюбие, он строил новый мир, где Россия выполняло роль сухих дров для мировой революции. Кто-то сказал, что революции начинаются, потому что любовь распирает грудь и негодование выходит наружу, чтобы построить самое справедливое общество на свете. Страшно читать, но можно представить, что переживали люди в тюрьмах этого нового мира, устроенного лениными, сталинами, дзержинскими и их подельниками.

      «17-го августа 1918 г.  в Петербурге  бывшим студентом, юнкером во время войны, соцiалистом Канегиссером был убит народный комиссар Сeверной Коммуны, руководитель Петербургской  Чрезвычайной  Комиссии  - Урицкий. Официальный документ об этом акте гласит: "При допросе Леонид Каннегиссер заявил, что он убил Урицкого не по постановлению партии, или какой-нибудь организации, а по собственному побуждению, желая отомстить за арест офицеров и расстрел своего друга Перельцвейга.

    28-го августа социалистка Каплан покушалась на жизнь Ленина в Москвe. Как отвeтила на эти два террористических акта советская власть?

      По  постановлению Петроградской Чрезвычайной  Комиссии  --  как  гласит официозное сообщение в "Еженедeльникe  Чрез. Ком." 20-го октября (No. 5) -- расстреляно 500  человек  заложников. Мы не  знаем и,  вероятно,  никогда не узнаем точной цифры этих жертв -  мы не знаем даже  их имен. С уверенностью однако можно сказать, что действительная цифра значительно превосходит цифру приведенного позднейшего   {37}  полуофициального   сообщения   (никакого официального извещения  никогда не было  опубликовано). В самом дeлe, 23-го марта 1919 года  английский военный священник Lombard сообщал лорду Керзону: "в последних числах августа  две  барки, наполненные офицерами, потоплены  и трупы их были выброшены в  имeнии одного  из  моих друзей, расположенном  на Финском заливе; многие были связаны по двое и по трое колючей проволокой"

        Что  же это неверное сообщение?  Но об  этом факте  многие  знают  и  в Петроградe и в Москвe.  Мы  увидим из другого источника, что и в последующее время большевистская власть прибегала к  таким варварским способам  потопления врагов (напр., в 1921 г).   Один из очевидцев петроградских событий сообщает такие детали:

         "Что  касается  Петрограда,  то, при  беглом подсчете, число  казненных достигает 1.300, хотя  большевики признают только 500, но они не считают тех многих сотен офицеров, прежних слуг и частных лиц,  которые были расстреляны в Кронштадте и  Петропавловской  крепости в Петроградe  без  особого приказа центральной власти, по волe мeстнаго Совeта; в одном Кронштадтe за одну ночь было  расстреляно  400 ч. Во  дворe были вырыты три больших ямы, 400 человек поставлены перед ними и расстреляны один за другим» (С.П. Мельгунов).

      Вот этот мир предлагала строить коммунистическая власть. И те, кто считает, что убийцы испытывали любовь к своему отечеству, либо негодяи, либо умалишенные. К сожалению, и сегодня есть те, кто оправдывают разрушение Русского государства и считают, что раз это был неизбежный процесс, то действия Ленина вполне оправданы. Однако важный момент: Россия шла к революции не в результате движения материальных сил, но вследствие той духовной ушибленности, которой была поражена народная совесть и которую следовало исцелять, а не распалять темные инстинкты.

      Это исцеление было возможно только на путях любви Христовой. В этом отношении можно и должно было остановить хаос, но вместо этого интеллектуальная элита, сама расшатанная духовно, подвергла духовному разгрому народное самосознание, которое, и это  надо признать, оказалось в вавилонском плену.