Ссутулившись, под ветром ли, под солнышком или дождем ты отдыхаешь, как уставший пилигрим. И на реку не смотришь, где слишком много гомона и мелкой суеты. Поэтому и отвернулся от неё. И дума твоя где-то рядом, как незаконченная жизнь. В ней обнажается Вселенная, где обитают души тех, кого ты почитал. А нас, кому дан путь, идти сквозь нынешние дни, ты, как жалеешь. Поэтому и даришь нам свои глаголы, которые написаны тобой, чтобы они боготворили жизнь.
Рубцовский глас, а в нем мелодия, которую мы принимаем от тебя, не веря в то, что ты от нас ушел.
НА ЛЕВОМ БЕРЕГУ
Я на том берегу, где когда-то Рубцов опоздал на паром и сидел у костра, вглядываясь в реку, которая вместе с ним дожидалась зари, а потом и рёва движка, с каким открывается переправа.
Ночь. Не хочется спать. Тихо садящиеся туманы. И, как ангел, спустившаяся на бакен белая чайка. Там вверху, где редкие тучки, зорко блещут ищущие светила. Среди них и звезда Николая Рубцова, на которую он смотрел, создавая Звезду полей, единственную, которая волновала его, как судьба.
Черное небо, золото звезд и садящееся на землю тайное обаяние. От кого оно? Разумеется, от поэта, жизнь которого продолжается, как картина, перейдя в конкретные очертания, где село Черепаниха, левый берег реки и ты, дожидающийся парома.
ДОМОЙ
До деревни от фермы всего километр. Но как пройдешь его, если от ближних осин прошелестели три серых тени. Прошелестели, и нет их.
А вдруг это волки? Доярки домой собирались было пойти. Однако остановились. Обмолвились в беспокойстве:
- Коли дело такое, то никуда не пойдем. Заночуем с коровами.
- Уж враги, так враги. Прежде не было их.
- Из Сибири, поди. Там пожары везде. К нам и переселились…
- Пустяки! – сунулся в разговор Коля-Колька, местный механизатор, кто в тот вечер ладил на ферме доильную установку и, прихватив с собой вилы, смело двинул туда, где огни.
Хорошо, хоть светло от снега. Тот вверху и внизу. Земля от него, как зайчиками покрылась, знай, бежит в молоденьких шубках с веселым скрипом валенок и галош. Тут же и крик от коровника, где дежурил старенький дядя Леня:
- Не надо туда! Там серые! Видел собственными глазами…
Доярки притормозили. Не знают, куда и идти. И Коля притормозил. Сжав кулак в рукавице, погрозил то ли старому Лене, то ли волкам.
- Впер-ред! - приказал сам себе.
Доярки заволновались. Следом – за парнем. Сначала - шажком. Потом - и бегом. На полусогнутых, как гусыни. Догнав парня, тут же сбились в дружную кучу. Запышкали. С губ, как ветер, из-за которого даже шапка на Коле зашевелилась.
Уже у самой деревни кто-то шепотом у кого-то:
- А волки-ти чё? Куда подевались?
Коля взмахом руки показал на два стога соломы, стоявшие шагах в 20-ти от тропы:
- Видимо, там. Спряталися. Может, это, подстерегают…
Шутил, наверное, Коля-Колька. Хотя, как знать, может, и не шутил.
Войдя в деревню, все маленечко подвоспряли. Было скучно, зато спокойно. Пахнуло откуда-то пирогами. Деревня не только скучала, но и жила, вслушиваясь в скрип валенок и галош, с каким расходились по избам животноводы. К тому же голос одной из доярок напомнил всем о завтрашнем дне:
- Утре-то, как мы с вами пойдем? Всяко, не по одинке?
- С ружьем! - откликнулся Коля-Колька. – У меня оно с пулями. Пусть кто сунется - отобьемся…
БЫВАЛЫЙ КАПИТАН
Ячмень поспел. Чуть ветерок, так и топорщится усатыми рядами. Внизу, под полем гладь большой воды. Деревня рядом. Все окна крайней улицы глядятся в Сухону-реку. Где-то на струе, забравшись в лодку, плывут с корзинами хохочущие сборщицы грибов. Визжат, приманивая парней. Но у парней сегодня важная страда. Три комбайна, как три доисторических гиганта, гуляют по хлебам. Пахнет соломой, равно как и синим перемолом сраженных жаткой васильков.
Ребята чуть умаялись. Скинули с себя рубахи. Повесили на крыши колыхающих кабин. Идут комбайны, как под флагами.
Прощальная пора. Повсюду дух поспевшего зерна. Он, как бывалый капитан, показывает путь в тот самый край, который обещает всё
В НОВОМ МИРЕ
Помню маму свою, как она отошла в новый мир, и душа ее, словно тихая птица, полетела туда, где сходится небо с землёй. Улетела, оставив после себя летящую память, которой дано жить и жить. А потом вдруг исчезнуть, словно мамы и не было никогда. А меня?
Этого знать, никому не дано. Потому я и жив. И моя территория в новом мире сегодня неведома никому. Даже смерти, в которую я не верю. Потому она и выслеживает меня, чтоб застигнуть врасплох. Зря стараешься, нелюдимка.
ПО-ДРУГОМУ
Человек умер. А может, и нет. Просто он задумался, как архитектор, прокладывая мост к новой жизни, где будет всё теперь по-другому.
ПОДРОСТОК
Стыдливо молчит молоденький лес. Он не набрал еще взрослой силы и чувствует себя в мире жизни не мужем, а мальчиком, которому предстоит расти и расти и думать о том, как себя защитить от тех, кто сегодня его вырубает.
ГРУСТЬ И ДУМА
Вечер. Зажженные окна. В каждом из них – вселенская грусть и домашняя дума. Думе зябко и одиноко. Словно где-то родная душа. Зовет ее и зовет, как заблудившегося ребенка.
Ты сегодня за городом. Вглядываешься в дорогу. О, великий творец. Подскажи: что меня ждет впереди? Кто мне рад? Отчего заоконная даль беспокоит меня, как ребенок, который ушел погулять и обратно не возвратился?
ДЕРЖИСЬ!..
Слышу, как в редеющей листве буянит ветер. И набирая силу, стремится повалить ближайший лес. Но тот стоит, не собираясь прогибаться перед ним. Он, как и человек, спокоен и силён.
О, благородный лес! Ты, словно избранный боец перед наглеющим врагом. Вон скачут зайчики к тебе. И снегири – к тебе. Теперь Вы вместе. Зима Вам нипочём. Держись!..
СМЕЛАЯ ПТИЦА
Вьюга никого не спросит: можно ли ей к людям? Вот и носится по улице, заглядывая в окна, как беспардонный хулиган. Кто-то занавешивает окна. Кто-то включает радио и свет. А малолетний мальчик так и трепещет весь, прильнув к стеклу, через которое увидел бьющуюся с вьюгой птицу, которая летит к гнезду, где ее ждут озябшие птенцы.
О, как хотел бы маленький стать смелой птицей, чтобы лететь туда, где пропадает жизнь. Спасти того, кто должен жить!
В РЯБИНОВОМ ЛЕСУ
Сегодня я на старых вырубках в рябиновом лесу среди валежника и трухлых пней. На лыжах. Кажется, устал. Бросаю взгляд на ягоды, свисавшие кистями на кусты и пни. Уселся, чтоб передохнуть. И сразу же поплыл, как в полусне.
Когда открыл глаза, то не поверил. Ягоды передо мной тихонько шевелились. А в них сидели снегири. Пожалуй, даже не сидели, а мягко спрыгивали вниз, обедая рябиновым добром.
Я замер, предвкушая трепетную встречу. Лесные летуны не видели меня. Вернее, видели, но полагали, что для них я не опасен. Не человеком я им представлялся, а чем-то деревянным, неживым, чего в лесу полно. Одна из птичек даже умудрилась сесть где-то около меня, приняв мое плечо, наверное, за пень.
Стараюсь, как могу, не шевелиться, даже не дышать. О, тихое блаженство! Всё – как в одном – снег, ягоды и снегири. И сам ты, как снегирь. А может, и купец, кто раздает товар. Бесплатно. Кушайте, ребятки. Ну, а потом – ко мне!
- О, не-е! – взлетели птахи, теряя на лету снег, ягоды и алое перо. - Расстаться со свободой – извините. Такое не для нас…
СПОКОЕН Я
Поздний вечер. Лес. Осенняя дорога. Иду в соседнюю деревню. Не знаю и зачем. Внимаю елям. Шепчутся игольчатые ветви. Льются запахи невидимой смолы.
Я спокоен. Мне так мало надо. Слушать бы лес, да ощущать себя, как если бы я был не только на дороге, но и там, куда уходят хвойные макушки. Дорога. Лес. И небо. Я – во всём.
ГРУСТЬ И ДУМА
Вечер. Зажженные окна. В каждом из них – вселенская грусть и домашняя дума. Думе зябко и одиноко. Словно где-то родная душа. Зовет ее и зовет, как заблудившегося ребенка.
Ты сегодня за городом. Вглядываешься в дорогу. О, великий творец. Подскажи: что меня ждет впереди? Кто мне рад? Отчего заоконная даль беспокоит меня, как ребенок, который ушел погулять и обратно не возвратился?
СЫН РОДИНЫ
Россия – это Вам не дедушка на печке, где сладко греют кирпичи. Россия – это бывший мальчик, кто рос и вырос, став сыном родины, отправившим в нокаут Гитлера, рискнувшего воткнуть над нами похоронный кол. Из мальчиков Россия и пошла, тех самых, что берут умением стоять на собственной земле. Единством душ она окроплена. И верой в красоту, которая везде, где женщина, природа и любовь. Еще она приметна добротой и верой в тех, кому завещано светить, быть первой среди первых и верить в собственный народ.
