28 января 2021 года исполняется 60 лет архиепископу Элистинскому и Калмыцкому Юстиниану
В 2015 году мне посчастливилось выступить в качестве редактора-составителя книги архиепископа Юстиниана «По тропе воспоминаний. К 20-летию архиерейской хиротонии». Идея этого издания появилась в Элисте, куда я – по приглашению архиепископа Элистинского и Калмыцкого Юстиниана – приезжал для участия во всероссийской научно-практической конференции «Хазарская миссия святых равноапостольных Кирилла и Мефодия». Я остановился в доме Владыки и имел возможность в течение нескольких дней много с ним разговаривать.
В ходе этих бесед открывался уникальный путь человека в Церкви: он студентом ходил в храм, когда это запрещалось; был иподиаконом архиепископа Амвросия; после университета поступил в семинарию, его оттуда забрали в армию; отслужив, очно окончил семинарию. Получил магистерскую степень на богословском факультете в Румынии. Служил в Твери, стал епископом и служил в Молдавии, Приднестровье, США, теперь – Калмыкия...
Опыт прихожанина, иподиакона, священника, архиерея, помноженный на опыт архипастырского служения в сложнейших местах – непризнанной республике, Соединенных Штатах; опыт жизни в Церкви в разные годы и знание изнутри исключительно острых проблем советской и постсоветской реальности, – все это настолько впечатляло, что я просто не мог не предложить Владыке поделиться знаниями и воспоминаниями с широкой читательской аудиторией.
Такой опыт важен для молодых епископов – я обратил внимание, с каким неподдельным интересом слушал Владыку во время неофициальной встречи епископ Ахтубинский и Енотаевский Антоний, приезжавший на конференцию. Этот опыт важен и для священников, прихожан, которые зачастую не понимают всей сложности служения архиерея – до такой степени, что некоторые из них начинают думать, что он находится от них «по другую сторону». Он важен и для тех, кто еще ищет свой путь к вере; для тех, кто склонен смотреть на церковную жизнь сквозь «розовые очки» и готов бежать из церковной ограды при первых серьезных жизненных испытаниях.
Архиепископ Юстиниан согласился с моими доводами, в результате чего нами была начата работа над этим проектом. В результате в книгу вошли не только тексты наших бесед, но и полные тексты или отрывки из интервью, которые Владыка давал в разные годы, фрагменты опубликованных материалов, связанных с его служением в Твери, Приднестровье и Америке.
В связи с Юбилеем Владыки мне хотелось бы вновь вернуться к некоторым вопросам, заданным архиепископу Юстиниану в ходе работы над подготовкой книги и его ответам, которые и сегодня звучат также актуально, как тогда.
***
Владыка, очень многие пишут о том, что организация учебного процесса в духовных учебных заведениях в советское время была не на высоте, так как атеистическое государство прилагало много усилий к тому, чтобы это было именно так. После университета не казался Вам учебный процесс семинарии чем-то примитивным?
В мое время в семинарии этого не хватало – того, чтобы это была серьезная научная школа, место, где учитываются новейшие разработки научной, педагогической мысли. Конечно, после светского вуза преподавание в Московской семинарии не показалось мне находящимся на должной высоте. Это было заметно, и с такой ситуацией справедливо боролся бывший в то время ректором архиепископ Александр (Тимофеев), который очень это чувствовал и хотел поднять на более высокий уровень преподавание в Московских духовных школах. Почему он и стал призывать специалистов из светских высших учебных заведений Москвы. Многие из них потом воцерковлялись, оканчивали семинарию и академию, принимали священный сан. Они служили своим опытом преподавания в светских вузах. Понятно, что трудно было ожидать свободы богословского творчества, что там можно будет найти полновесную плодотворную научную работу, влияющую на образовательный процесс. Однако нужно еще понимать, что я так видел ситуацию после вуза, а выпускнику средней школы советской глубинки, может быть, и это было трудно воспринимаемо.
А тяжело было вновь вернуться к учебе в семинарии после армейской службы?
Нет, никакой сложности не испытывал. Я ждал, когда вернусь к книгам, преподавателям, своему кругу общения. Ведь в семинарии, кроме собственно постижения богословских наук, дорожишь сообществом, общением с верующими людьми, молитвой, участием в богослужениях Лавры. Весь мир семинарской жизни тебе дорог, ты хочешь поскорее в него вернуться. И для меня очень-очень большим испытанием было то, что после семинарии, вместо обучения в академии в тех же стенах Лавры, я должен был ехать в Румынию. Мне казалось это таким тяжелым, что я постоянно думал: «Как? Вот они счастливые, будут по-прежнему здесь, у Преподобного, все здесь будет продолжаться, а я оторвусь, меня не будет в семинарии, в Лавре». После армии я спешил поскорее сесть снова на семинарскую скамью.
Московские духовные школы, особенно в то время – особый мир, связанный с обителью преподобного Сергия, которую Вы любите с детства. Но любить всегда легко на расстоянии. Не было ли моментов разочарования за годы учебы и жизни в стенах Лавры?
Я думаю, что какие-то моменты, вызывающие внутреннее сопротивление, раздражительность были. А как без этого? Я думаю, что даже в самой искренне любящей семье может возникать внутри ее напряжение. Но это совершенно не мешало мне любить Лавру и семинарию, я до сих пор с трепетом переступаю их порог и считаю за счастливейших людей тех, кто несет там послушание, учится.
Тот монастырский уклад, который присущ Московским академии и семинарии, повлиял на Ваше желание избрать для себя монашеский путь?
Я всегда больше хотел быть священником. В своих мечтах видел себя скорее приходским священником, чем насельником монастыря. Конечно, мне по душе трогательное торжественное богослужение Троице-Сергиевой Лавры, других обителей. Мне понятны, близки духовные устремления людей, которые хотят отречься от забот об этом мире и объединиться в кругу единомышленников, служащих только Богу и Церкви. Но я все-таки не видел себя без общения с паствой, без приходской жизни. Поэтому я обратился тогда с прошением о монашеском постриге не к руководству Лавры, а к ректору духовных школ. Но его наставление – приснопамятного архиепископа Александра – я запомнил навсегда: «Монах пишет только одно прошение: на постриг. Все остальное принимает по послушанию». Я вижу в таком отношении к своей жизни, служению подлинное монашеское устроение души владыки ректора, потому что для меня монашество видится, как самые разные послушания. Оно может иметь много форм. Суть же его одна: подчинение себя, своей воли Богу и Церкви. Быть на служении там, где определит твое Священноначалие. И в этом исполнении заповедей я вижу свою хоть отдаленную похожесть с добрыми монахами. Мне приходится вести иной образ жизни, нежели монастырскому монаху, но мне хочется походить на настоящих монахов. Поэтому самое главное, что есть у человека – свободу воли я стараюсь подчинять воли Церкви и в этом вижу хоть малую свою схожесть с настоящими монахами, как древности, так и современности.
Владыка, присущий тому времени изоляционизм между светским и духовным образованием – он ощущался Вами или Вы этого тогда не замечали?
Алексей Александрович, благодаря трудам Владыки ректора Александра этот изоляционизм, упомянутый Вами, взрывался проникновением новых людей. Меня всегда восхищало то, что сам не имея высшего светского образования, Владыка Александр стал активно приглашать светских преподавателей из светских вузов Москвы для преподавания в первую очередь курсов не богословского, а общеобразовательного цикла. Некоторые, как я уже сказал, воцерковлялись, сами заканчивали семинарию и академию, рукополагались и потом становились уже плоть от плоти Церкви и преподавательской корпорации духовных школ. Поэтому я не ощущал того, чтобы мы были в изолированном состоянии. То есть семинария, хотя и внутри монастырских стен, была на пике внимания, поэтому нужно было иметь силы, желание, аргументы, чтобы общаться с людьми, которые смотрят на тебя с интересом, иногда испытующе, скептически. Но изоляции не было. Не было ощущения того, что мы далеки от людей. Стали приезжать экскурсии из вузов. В то время начиналось общение с Дубной, учеными-атомщиками. То есть мы не были на необитаемом острове, мы были среди людей.
После учебы в Ивановском государственном университете и Московской духовной семинарии Вы учились на богословском факультете в Румынии, по окончании защитив магистерскую диссертацию. Владыка, чем специфика учебы в Румынии отличалась от особенностей обучения в университете и в семинарии в России?
В первую очередь тем, что нужно было очень быстро научиться говорить на румынском языке. Мы приехали в Румынию в октябре, когда уже начался учебный год. Предварительно никто с нами языком в России не занимался. И вот мы явились в новую для нас страну. И, как оказалось, и это было неожиданно не только для нас, но и для Отдела внешних церковных связей, – политическая обстановка в Румынии предопределила то, что на тот момент в ней не было ни одного советского студента на обучении, как и ни одного румынского студента в Советском Союзе. Уже потом, когда мы почувствовали теплоту к нам духовенства, в первую очередь, из монастырей, радушное отношение, тогда уже, кажется, и открылось у нас в головах и сердцах понимание румынского языка, а до этого душа не хотела воспринимать зубрежку иностранных слов, все это отторгалось.
Богословский институт в Румынии весьма интересен, как высшее образовательное учреждение. Ректор Московской духовной академии архиепископ Александр так и объяснял нам, что отправляет нас туда на учебу, чтобы мы могли познакомиться с уровнем образования, с методикой, вообще с жизнью института и с жизнью Румынской Церкви.
Бросалось в глаза, что преподаватели богословского института – очень интересны, как люди и как специалисты; многие из них учились в Германии, в Англии. Но для нас, выходцев из стен Троице-Сергиево-Лавры, казалось, что у них не просто манера преподавания более светская по сравнению с Московскими духовными школами, но и сам настрой преподавателей и то, как они учат студентов, отдает духом светскости и влиянием протестантизма.
Новизна впечатлений заставляла нас больше работать самостоятельно; не только слепо изучать то, что говорили преподаватели, но и критически это осмысливать. Такая ситуация была и близка нам, и понятна, потому что мы знали, куда ехали, но и несла элемент беспокойства. Будучи в Румынии, я понял, что ни в коем случае нельзя посылать для обучения богословию за рубеж молодых людей, которые не имеют хотя бы базового семинарского образования. И когда вскоре, с потеплением международной обстановки студенты из Молдавии поехали десятками учиться в богословские учебные заведения Румынии, я понимал, что им сравнивать не с чем. Все, что будет им давать румынская богословская школа, они будут впитывать как губки. И они будут формироваться не как чада Русской Православной Церкви, которые получают дополнительное богословское образование в Румынии – это будут чада Румынской Церкви.
Владыка, после Европы и работы в Общецерковном отделе, отвечающем за международные связи, Вы получили назначение для служения в Твери – недалеко от Москвы, но все-таки провинция. Вас это обрадовало или огорчило?
Я не получал назначения в Тверь: это была проявлена моя самостоятельность. Когда я понял, что не хочу быть в Отделе внешних церковных связей, то стал думать о приходском служении. И первым делом направился в Иваново к Владыке Амвросию. Сказал ему, что хотел бы приехать для служения в Ивановскую епархию, потому что считаю себя обязанным туда вернуться. Но он – замечательный священнослужитель – в то время затруднялся выйти с ходатайством к Священноначалию: как выпросить в Иваново студента, проходящего обучение за рубежом, у Патриарха и у митрополита Кирилла? Он предвидел, что могут возникнуть сложности. Могут сказать, что не для того посылали за границу, чтобы отдавать в провинциальную епархию. И я почувствовал, что Владыка испытывает внутреннюю нерешительность, не направляет ходатайство в Москву. Поэтому поехал к моему доброму старому другу, знакомому еще по Ивановской земле, протодиакону Тверского архиерея отцу Николаю Радцевичу. И там узнал, что в Троицком кафедральном соборе города Твери вакантно место ключаря. И он говорит мне: «Давай, приезжай к нам. У нас Владыка Виктор – человек, который не поробеет, он умеет отстаивать интересы своей епархии перед Священноначалием, борется за свои кадры. Когда посылает их учиться куда-либо, всегда просит их вернуться, в случае необходимости отстаивает. Сумеет выступить ходатаем и за тебя». Вот так я оказался в Твери. Владыка Виктор действительно меня принял. Стал я ключарем древнего Троицкого собора.
После служения в кафедральном соборе в Твери Вам удалось сформировать замечательную приходскую общину при Вознесенском соборе…
Община Вознесенского собора была особой для того времени еще и тем, что нас интересовало очень многое. Ее инициативе принадлежит возрождение традиции освящения истоков Волги. Волга издревле мыслилась как «Волга-матушка», как нечто очень важное для жизни народа и государства. Поэтому еще во времена царя Алексея Михайловича на истоках Волги был построен монастырь в честь Всемилостивого Спаса, чтобы там, в болотистых местах, откуда начинает течь сначала очень маленький робкий ручеек, происходила молитва, освящающая это начало великой могучей русской реки Волги. И в более поздние времена там был выстроен замечательный храм из красного кирпича. Обязательно в конце мая архиерей с участием губернатора Тверской губернии совершал молебен.
Потом стали бороться за сохранение территории развалин бывшего Николо-Малицкого монастыря. Это древняя обитель, любимая когда-то в Твери, на тот момент рисковала потерять всю свою площадь, потому что местные жители все больше распространяли свои огороды уже на собственно монастырской территории. И нам нужно было получить подтверждение, что эта земля относится к зоне охраняемого памятника культуры, чтобы никто не дерзал использовать ее не по назначению. И нам удалось получить документы, где была четко согласована территория монастыря. В ходе наших выездов туда была произведена очистка от мусорных свалок, находили там захоронения, собирали останки, заставили хозяев приусадебных участков, незаконно там находившихся, убрать свои заборы. Сейчас радуется сердце мое: я вижу, как возрождается и замечательно украшен Николо-Малицкий монастырь. И это греет мою душу: мы сохранили это место, эту святыню.
Однажды мы узнали, что идут работы по прокладыванию сети через территорию бывшего церковного кладбища, где стоял когда-то храм в честь Смоленской иконы Божией Матери с приделом в честь тверской святыни – иконы Божией Матери «Тучная Гора». И множество останков было выброшено ковшом экскаватора. И поражало, что это происходит под окнами школы. Могилы были сровнены, на их месте устроили футбольное поле для школьников, которые черепами играли в футбол. И никого – ни педагогов, ни власти города – это не трогало. Я не видел, чтобы они что-то сделали для того, чтобы остановить это варварство и глумление – убийство живых душ детей, которым позволили играть останками, костями предков. Силами наших прихожан мы организовали там постоянное дежурство с коробками, с мешками. Естественно мы не могли остановить ведение работ, но мы собирали максимально все косточки, которые оказывались на поверхности. Потом, собрав в несколько гробов, захоронили на нашей уже территории, отвоеванной – Николо-Малицкого монастыря.
Нам было все интересно. Восстанавливали память забытого на тот момент святого – преподобного Савватия Оршинского. А ведь это удивительный святой, совершивший много чудес при жизни, а еще больше после смерти. К тому времени не сохранился храм на месте его подвигов, не сохранилась его келья, обсыпанная высокой горой земли, из-за чего говорили, что преподобный Савватий подвизался в пещере, что в принципе невозможно в болотистых местах Тверского края. Его келья была для тепла, для защиты от зверей обложена грунтом, поэтому в некоторых житийных повествованиях и говорилось, что преподобный жил в пещере. Сейчас там неиссякаемый поток паломников, множество свидетельств о чудесах, происходящих на месте подвига преподобного Савватия, выстроен Знаменский храм. Тогда этого ничего не было. Первые празднования, первые выезды туда совершала община Вознесенского собора.
И первый возрожденный праздник в честь иконы Божией Матери «Тучная Гора» тоже происходил в нашем Вознесенском соборе. Здесь была написана и первая икона этой святыни, так как не было даже списка этой иконы Божией Матери, как не было и празднования в честь нее.
Тогда же в те трудные, но благословенные времена Господь судил мне быть участником обретения мощей святителя Фаддея, архиепископа Тверского. Это происходило осенью, в день праздника Иверской иконы Божией Матери. Тогда пригласили меня женщины, идущие на свой страх и риск, без всяких разрешений на раскопки могилы. Я спешно выехал на забытое заброшенное Неопалимовское кладбище, где был похоронен священномученик Фаддей, доставал его останки, перевозил в город. Потом мы отвезли их на экспертизу в Москву. А потом торжественно крестным ходом в конце декабря 1994 года мощи были перенесены и помещены в гробнице в Вознесенском соборе, который стал после этого по-настоящему собором, так как в нем пребывают мощи священномученика Фаддея.
Владыка, Вы назначались для архиерейского служения в Молдавию или в непризнанную Приднестровскую республику?
Дело в том, что Приднестровье в церковном плане никто не выделял – это часть Молдавской митрополии. Другое дело, что руководство непризнанной Приднестровской республики многократно обращалось к Священноначалию, прося назначить им епископа, создать епархию. И, не очень разбираясь в церковных делах, получив отказ от Блаженнейшего Киевского митрополита Владимира, обращались к Филарету (Денисенко), и после этого в Приднестровье появились приходы раскольников. И тогда Святейший Патриарх понял, что если епископа туда своего не назначить, то раскольничьего епископа назначит Филарет. Однако мое назначение вызвало недовольство президента Молдавии Снегура, который посчитал, что Москва не уважает суверенитет Молдовы, не согласовала с ним назначение, что это подыгрывание приднестровским сепаратистам, что назначается туда епископ.
В Вашу каноническую территорию, как управляющего Тираспольской и Дубоссарской епархией входили только приходы Приднестровья или и частично приходы Молдавии?
На первом этапе формально я был на правах викария, который отвечает за конкретную территорию. Мой предшественник, епископ Бендерский Викентий, числился викарием, но в непосредственном его подчинении, под его управлением была очень обширная территория и около ста шестидесяти приходов от Приднестровья до юга Молдавии, включая Гагаузию и Болгарский Тараклийский район. Я же получил назначение таким образом, что мое викариатство было в границах Приднестровской республики, приходы Молдовы туда не входили. И если у моего предшественника Владыки Викентия было 160 приходов, то у меня 26. И это были очень слабые приходы, расположенные в селах, которые не имели отстроенных храмовых зданий, каких-то приспособленных помещений.
Тогда, общаясь с руководством в Кишиневе, я говорил буквально следующее: «Зачем Вы запираете меня в границах Приднестровья? Ведь я приехал сюда, чтобы по благословению Святейшего быть викарием митрополита, быть его помощником. Я не приехал обслуживать интересы Приднестровской Молдавской республики в политическом плане; моя задача – церковное служение. Конечно, я буду Владыке митрополиту верным его помощником там, где он меня назначит, но я считаю, что Вы поступаете неверно. Сразу бросается в глаза, что вместо 160 приходов я получаю 26, они слабые и неустроенные; я должен налаживать епархиальную жизнь; за счет чего? Это один момент. Второе: Вы сразу меня оставляете только в той зоне, которая подчиняется самопровозглашенным Приднестровским властям. Вы же меня будете именовать пособником сепаратистов! Я чувствую, что есть у меня силы, Господь мне даст выдержки, я обживусь, но Вы поступаете неверно!». Об этом я говорил церковному руководству, тогдашнему премьер-министру Сангели, который очень часто входил в церковные проблемы и лично участвовал в их решении. Но вопрос решили не так, как мне представлялось правильным. Меня назначили епископом Дубоссарским, а что такое Дубоссары? Большое село. Это был компромисс между тем, чтобы, с одной стороны, не отказать Патриарху, который посылает епископа; с другой – создать условия, чтобы испытав там трудности, архиерей сам убежал оттуда. Как я слышал, так и говорили митрополиту: «Создайте ему такие условия, чтобы он вскоре сам вынужден был убежать из Приднестровья». Но Господь давал силы, крепости. Потом я вспоминал всегда слова Владыки Александра, что монах пишет одно прошение. Поэтому я никуда не убежал.
Когда Ваше викариатство стало самостоятельной епархией?
Года через три это произошло. В правах моих это мало что изменило. Епархия была образована, стала именоваться Тираспольской и Дубоссарской. Но ведь вся полнота прав епархиального архиерея у меня была и тогда, когда я был викарием. Я никогда ничего не присваивал себе в правах сверх того, что делал мой предшественник. К сожалению, в нашей церковной жизни, особенно того времени, отсутствовали разработанные подробные должностные инструкции. Поэтому я поступал по прецеденту – изучал, что делал Владыка Викентий: освящал он храмы – я освящал, подписывал антиминсы – я подписывал, рукополагал и назначал духовенство самостоятельно, без согласования с Кишиневом – и я так делал. Так что полнота прав у меня и тогда была. Но перед властями мое положение, когда я стал не викарным, а епархиальным архиереем, укрепилось.
Каковы основные достижения периода Вашего служения в Тираспольской и Дубоссарской епархии?
Была выстроена, как мне кажется, неплохая епархиальная жизнь. Где необходимо – были созданы приходы. Если позволяла экономическая ситуация, строились новые храмы, как, например, замечательный собор в честь Архистратига Божия Михаила в Рыбнице. В других местах строились храмы поменьше или приспосабливались какие-то помещения – закрытые магазины, кафе. В одном селе даже сельскую баню приспособили под устройство церкви. Приходы стали присутствовать практически в каждом населенном пункте. Увеличилось количество духовенства, образованность духовенства повысилась. Управляемость духовенством стала высокой и оперативной. Приднестровье ведь долгое время мыслилось в Кишиневе как окраина митрополии, порой туда ссылалось духовенство, которое считалось неподходящим для служения в других местах. Были психически нездоровые люди. Были люди явно не имеющие ни образования, ни желания учиться. И эти проблемы нужно было решать. Поэтому мне дорого то, что уровень духовенства в Приднестровье за время моего архиерейского служения там не только количественно, но и качественно подрос, появились люди с законченным семинарским образованием. Благоприятные перемены произошли в жизни нашего духовного училища, которое стало соответствовать уровню предъявляемых требований в российских епархиях.
Владыка, понятно Ваше назначение в Молдавию в связи с учебой в Румынии. А почему США?
Назначение состоялось по воле Святейшего Патриарха, поэтому я могу только строить предположения. Моему назначению предшествовала такая интересная ситуация. Помню, однажды утром я подъезжал к зданию епархиального управления, и мне встретились несколько женщин, которые оказались просительницами за одного священника, которого я перевел на другой приход в рамках достаточно небольшого города Тирасполя. Они выражали недовольство, почему их священник будет служить в другом храме. На это я им ответил так: «Я не буду открывать Вам причины, почему было принято такое решение. Но для Вас я не вижу в этом никаких проблем. Если Вы продолжаете относиться к нему как к своему духовнику, то доехать до храма, в котором он теперь служит, Вам не составит никаких проблем. Он принял мое назначение. Знаете, ведь мы, архиереи, так же подчиняемся Священноначалию. И иногда бывает так, что нас и не спрашивают, и не советуются с нами. Бывает, что издается решение Святейшего Патриарха и Священного Синода, архиерей собирает чемоданы, и едет на новое место служения. В этом заключается подвиг священнослужителя – быть послушным воле Священноначалия, видеть в его решениях волю Божию, и, преодолевая свое нежелание, ехать и служить туда, куда послали».
И поднялся в кабинет. Проходит три часа, мне звонок из Москвы; говорят, что нужно позвонить по такому-то номеру, у меня будет разговор со Святейшим Патриархом. Я набрал номер, услышал голос Святейшего, который сказал, что есть необходимость в направлении меня на служение в Соединенные Штаты Америки. Ноги у меня стали свинцовыми, внутри все похолодело, но я старался сохранять спокойствие в общении. Было понимание, что мне звонит Патриарх, и я как монах не должен даже спрашивать каких-то комментариев на этот счет, но принять возложенное на меня послушание. Я дерзнул, правда, сказать: «Ваше Святейшество, я думаю, что Вы это выносили в своем сердце, поэтому я принимаю такое решение с желанием служить там, куда Вы меня направите». Внутреннее волнение было сильнейшее. Прожито ведь почти пятнадцать лет в крае, где было много всего доброго, где происходило воплощение в реальность моих представлений о том, какой должна быть епархиальная жизнь, и при этом трудным порой было даже просто выживание, где было ощущение того, что это место, где я буду жить и жить... И все это нужно было оставить.
Очень сложным было прощание с людьми. Я по натуре человек впечатлительный; мне трудно было прощаться с теми, с кем служил, сотрудничал, проходил через жизненные испытания. И это касалось не только людей церковных, но и представителей светской власти, многих глав районов, сельских поселений, ведь Приднестровье невелико, и я многократно посещал его приходы. Духовенство уже на восемьдесят, если не на девяносто процентов было мною рукоположенное. Это было мое детище, которое я должен был оставить. И для меня не было даже возможности утешиться тем, что, как это обычно бывает при переводе архиерея на другую кафедру, часть желающих клириков переезжает с ним на новое место. Кого я мог взять в США? В условия особого режима жизни, связанные с получением визы, с размещением, элементарно с материальным обеспечением, а оно в Соединенных Штатах очень невелико. Все это меня очень расстраивало. Я стал разговаривать со своим ближним кругом. Весть эта стала распространяться. Нужно было пережить недоумения всех этих людей и начинать думать о том, как выехать в США, как здесь завершить дела и передать их новоназначенному епископу... По вечерам иногда становилось как-то пусто на душе: как представлю себе, что поеду в Америку, в ту среду, в которую никогда не стремился... Но эмоции не мешали мне выполнять то, что было поручено Святейшим Патриархом.
Соединенные Штаты – это ведь особая культура. К чему было сложнее всего привыкнуть?
Вопрос этот ставит меня в затруднительное положение, потому что там, с одной стороны, очень много похожего на Россию; с другой – очень многое и отличается. Скажу так: мне для акклиматизации к жизни в США потребовалось не менее двух лет. И когда я разговаривал с людьми, прибывшими подобно мне в Соединенные Штаты, все в один голос говорили: два-три года уходит на то, чтобы почувствовать себя хоть немного не чужаком в жизни США. Я не говорю, что за это время ты научишься ведению бизнеса, станешь вхож в какие-то элитные круги, нет: я говорю просто на уровне среднего класса, что за два-три года ты только начнешь понимать этих людей, целостно воспринимать, войдешь в их общественную жизнь.
Тяжело ли остаться православным, живя в Соединенных Штатах?
И этот Ваш вопрос не из легких. С одной стороны – для жизни православного нет никаких внешних препятствий. Ты свободен в своей религиозной жизни, в США много православных юрисдикций, ты можешь выстраивать свою духовную жизнь по своему желанию. С другой стороны, православных там незначительное меньшинство, они до сих пор не играют значимой роли в общественно-политической жизни, за исключением, может быть, представителей Константинопольского и отчасти Антиохийского Патриархатов. Мне, как человеку наблюдательному и с историческим образованием, было понятно еще и то, что жизнь нынешних православных в США чаще всего не восполняется в полной мере новыми членами взамен ушедших в путь всей земли. Если не возникает новая волна притока православных эмигрантов, то сама по себе православная жизнь в США не воспроизводит себя в равном количестве. Этому есть много объективных и субъективных причин. Я думаю, что те, кто собираются ехать жить в США, должны твердо представлять, что им вряд ли удастся всерьез передать своим детям и внукам свою православную веру и традиции. Это связано еще и с тем, что сейчас, в отличие от русской эмиграции 1920-х годов, люди не селятся вместе, как те, объединенные тем, что они бежали от ужасов большевистской власти. Современные русские эмигранты не хотят селиться на одной улице или даже в одном городке, у них нет стремления объединиться в общину и строить свой храм. Если даже волна эмигрантов после Второй мировой войны состояла из людей, стремившихся быть вместе, то нынешняя эмиграция состоит из людей, которые сами для себя избирают свой путь в новой стране, у них почти не бывает стремления к созданию землячеств, сообществ. То ли жизнь в СССР была так заорганизована, что любая мысль об организации вызывает теперь у них отторжение, или по какой-то иной причине, но до сих пор культурные, церковно-общественные мероприятия, которые широко проходят у других национальных и религиозных общин в США, у русских православных не освоены и не развиты. Не говоря уже о том, что в Нью-Йорке, этой деловой столице мира, до сих пор нет русского культурного центра, хотя там кто только не представлен.
Владыка, после США Вы получили назначение в Элисту. Как Вы это восприняли?
Для меня возвращение на Родину было радостью. Это было желанно. И когда стала завершаться моя религиозная виза, дававшая мне право совершать служение в США, то я заранее известил об этом рапортом Святейшего Патриарха. Мои добрые друзья, которые были у меня в Соединенных Штатах, очень не хотели меня оттуда отпускать. И даже в какой-то момент уговорили подать документы на получение грин-карты – вида на жительство. Обижать их отказом мне не хотелось, хотя я чувствовал, что не хочу и оставаться в США. Однако процесс был начат и успешно развивался. И на этапе, когда мне уже нужно было пойти поставить отпечатки пальцев и получить грин-карту, я сказал: «Нет, я этого делать не буду. Я хочу в Россию. Простите, что Ваши усилия ради меня положены напрасно, но поймите, что я хочу на Родину».
Поэтому для меня было радостным решение Святейшего Патриарха и Священного Синода по отзыву меня для служения в Россию. Это все определяло мое настроение. Я нисколько не удивился назначению в Элисту, поблагодарил за это Святейшего Патриарха Кирилла.
Что больше всего впечатлило Вас за уже достаточно продолжительный период Вашего служения в качестве управляющего Элистинской епархией?
Впечатлило самоотверженное служение того немногочисленного духовенства, которое есть в этой епархии. Я рад, что вижу очень ответственных, активных священников, которые в этих сложных условиях, когда уменьшается русское православное население, стараются не просто сохранить некий сложившийся порядок вещей, «статус-кво», а развивать церковную жизнь – открывать новые приходы, строить храмовые здания. А что самое главное – за строительными делами не забывают о необходимости активной работы с населением, в учебных заведениях, об участии в общественной жизни республики. Несмотря на то, что русских православных только 20% от небольшого в целом населения Калмыкии, они представлены там очень достойно. Я увидел, как можно сделать большое дело малыми человеческими силами, если люди эти активные и горячие.
Архиерейское служение в национальной республике России – оно сложно дается?
Наверное, и сложно и нет. Сложно, потому что действительно нужно принимать во внимание, что ты являешься представителем религии, которая представлена меньшинством граждан. Ты в России, но условия служения иные, чем в регионах с преимущественно русским населением. Кроме буддистского большинства, есть мусульмане, есть протестанты, потому что Калмыкия заселялась не только русскими; в Российской империи существовали условия, поощрявшие переезд туда из других регионов; в советские годы в эти края отправлялись считавшиеся неблагонадежными жители Прибалтийских республик, которых власть отправляла подальше от их родных мест, поэтому там были немцы, представители Прибалтики. Они старались сохранить свою веру, поэтому в Калмыкии есть католики, протестанты, сейчас пытаются укрепиться Свидетели Иеговы. Население Калмыкии невелико, но в нем как в капле воды отражены те особенности, которые есть в религиозной жизни России.
В Калмыкии я сам имел возможность видеть, как строится епархиальная жизнь, когда приезжал к Вам. Как Вы оцениваете перспективы ее развития?
С одной стороны, конечно, меньше становится носителей православной веры в сельской местности. Русской молодежи в селах уже практически нет, там живут преимущественно люди преклонного возраста, которых становится все меньше. То, что присутствие православных в сельской местности в Калмыкии сокращается – это объективный процесс, потому что люди уезжают в поисках работы, нередко в другие регионы. Однако, несмотря на все сложности, наши священники стараются поддерживать, не лишать хотя бы иногда церковной молитвы тех живущих в сельской местности православных, которых достаточно немного.
С другой стороны – в районных центрах, где есть хотя бы несколько сотен православных, мы стараемся развивать церковную жизнь, увеличивать количество богослужений, активизировать связи епархии и местных школ. Следим, чтобы «Основы православной культуры» преподавались, где это востребовано – здесь большое поле для работы.
У нас имеются уважительные отношения с представителями государственной и муниципальных властей. Представители епархии приглашаются для участия в социальных проектах, в праздничных мероприятиях. Нам оказывается поддержка в отводе земли под церковное строительство, в организации масштабных церковных событий. У епархии замечательные отношения с учреждениями здравоохранения, культуры и образования, с силовыми структурами республики.
Чем Вы завершите нашу беседу?
Я искренне делился своим опытом, не ставя цели кого-то вразумлять или научать, но просто честно и открыто рассказал, как жил и живу сейчас, чтобы кому-то это послужило при его желании, кому-то дало знания о, казалось бы, недавнем прошлом, но ставшем уже неизвестным для молодых священнослужителей и прихожан. Я очень боюсь, что мы будем строить нашу церковную жизнь, не учитывая уроков прошлого. Очень не хочется, чтобы мы поступали по-большевистски: сначала разрушать, а потом «наш новый мир» строить. Такого не должно быть в Церкви; все должно плавно из одного в другое перерастать. И это должно быть свойственно для верующих, ведь мы должны исходить из того, что мы уважаем авторитет старших, их опыт. Не все в течение краткой человеческой жизни нужно стремиться сделать самому: многое нужно брать из накопленных сокровищ опыта, знаний жизни других поколений церковных людей. Только тогда наше сегодня и завтра будут устойчивы, когда они опираются на безусловную признательность предыдущим поколениям, которые сохраняли веру, в тяжелых условиях совершали служение. Если мы будем их опытом пренебрегать, то мы не избежим многих ошибок. И это будет грешно перед Богом и несправедливо по отношению к тем, кто до нас жил и служил в Церкви и ради Церкви.
Беседовал доктор исторических наук, член Союза писателей России А.А. Федотов
