В русском народе извечно бытует мудрость: лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Эту горькую правду всем русским людям, всем россиянам нужно знать. Одно дело цифра – около 30 миллионов погибших в Великой Отечественной войне 1941-1945 г.г., и совсем другое – те жуткие цифры, которые всплывают при чтении предлагаемого вашему вниманию материала. Признаюсь, остерегался о нём напоминать перед нынешним – юбилейным – парадом Победы в Москве и в других городах России, но считаю должным сообщить о нём, пусть с запозданием. Будучи военным журналистом, мне посчастливилось встречать маршала Ивана Конева в кругу большого коллектива солдат и сержантов. Писать о том мне не разрешили. Да я и сам долго не решался, колебался, и мне разного ранга знатоки не советовали и запрещали. Дорогие товарищи, на ваше усмотрение шлю этот горький материал в достоверном, отнюдь не моём изложении.
Сергей КАШИРИН, полковник авиации в отставке, член Союза писателей России
***
Степан КАШУРКО,
бывший помощник по особым поручениям маршала Ивана Конева, генерал-полковник, президент Центра розыска и увековечивания без вести пропавших и погибших защитников Отечества
МАРШАЛ ИВАН КОНЕВ: «СТАЛИНСКАЯ ПОБЕДА – ЭТО ВСЕНАРОДНАЯ БЕДА»
В канун 25-летия Победы маршал Конев попросил меня помочь ему написать заказную статью для «Комсомольской правды». Обложившись всевозможной литературой, я быстро набросал «каркас» ожидаемой «Комсомолкой» победной реляции в духе того времени и на следующий день пришёл к полководцу. По всему было видно: сегодня он не в духе.
– Читай, – буркнул Конев, а сам нервно заходил по просторному кабинету. Похоже, его терзала мысль о чём-то наболевшем. Горделиво приосанившись, я начал с пафосом, надеясь услышать похвалу: «Победа – это великий праздник. День всенародного торжества и ликования. Это...» – Хватит! – сердито оборвал маршал.
– Хватит ликовать! Тошно слушать. Ты лучше скажи, в вашем роду все пришли с войны? Все во здравии вернулись?
– Нет. Мы недосчитались девятерых человек, из них пятеро пропали без вести, – пробормотал я, недоумевая, к чему это он клонит. – И ещё трое приковыляли на костылях.
– А сколько сирот осталось? – не унимался он. – Двадцать пять малолетних детей и шестеро немощных стариков. – Ну и как им жилось? Государство обеспечило их? – Не жили, а прозябали, – признался я. – Да и сейчас не лучше. За без вести пропавших кормильцев денег не положено... Их матери и вдовы глаза повыплакали, а всё надеются: вдруг хоть кто-нибудь вернётся. Совсем извелись... – Так какого чёрта ты ликуешь, когда твои родственники горюют! Да и могут ли радоваться семьи тридцати миллионов погибших и сорока миллионов искалеченных и изуродованных солдат? Они мучаются, они страдают вместе с калеками, получающими гроши от государства...
Я был ошеломлён. Таким я Конева видел впервые. Позже узнал, что его привела в ярость реакция Брежнева и Суслова, отказавших маршалу, попытавшемуся добиться от государства надлежащей заботы о несчастных фронтовиках, хлопотавшему о пособиях неимущим семьям пропавших без вести. Иван Степанович достал из письменного стола докладную записку, видимо, ту самую, с которой безуспешно ходил к будущему маршалу, четырежды Герою Советского Союза, кавалеру «Ордена Победы» и трижды идеологу Советского Союза. Протягивая мне этот документ, он проворчал с укоризной:
– Ознакомься, каково у нас защитникам Родины. И как живётся их близким. До ликованья ли ИМ?! Бумага с грифом «Совершенно секретно» пестрела цифрами. Чем больше я в них вникал, тем больнее щемило сердце: «...Ранено 46 миллионов 250 тысяч. Вернулись домой с разбитыми черепами 775 тысяч фронтовиков. Одноглазых 155 тысяч, слепых 54 тысячи. С изуродованными лицами 501342. С кривыми шеями 157565. С разорванными животами 444046. С повреждёнными позвоночниками 143241. С ранениями в области таза 630259. С оторванными половыми органами 28648. Одноруких 3 миллиона 147 тысяч. Безруких 1 миллион 10 тысяч. Одноногих 3 миллиона 255 тысяч. Безногих 1 миллион 121 тысяча. С частично оторванными руками и ногами 418905. Так называемых „самоваров“, безруких и безногих – 85942».
– Ну, а теперь взгляни вот на это, – продолжал просвещать меня Иван Степанович. «За три дня, к 25 июня, противник продвинулся вглубь страны на 250 километров. 28 июня взял столицу Белоруссии Минск. Обходным манёвром стремительно приближается к Смоленску. К середине июля из 170 советских дивизий 28 оказались в полном окружении, а 70 понесли катастрофические потери. В сентябре этого же 41-го под Вязьмой были окружены 37 дивизий, 9 танковых бригад, 31 артполк Резерва Главного командования и полевые Управления четырёх армий. В Брянском котле очутились 27 дивизий, 2 танковые бригады, 19 артполков и полевые Управления трёх армий. Всего же в 1941-м в окружение попали и не вышли из него 92 из 170 советских дивизий, 50 артиллерийских полков, 11 танковых бригад и полевые Управления 7 армий. В день нападения фашистской Германии на Советский Союз, 22 июня, Президиум Верховного Совета СССР объявил о мобилизации военнообязанных 13 возрастов – 1905-1918 годов. Мгновенно мобилизовано было свыше 10 миллионов человек. Из 2-х с половиной миллионов добровольцев было сформировано 50 ополченческих дивизий и 200 отдельных стрелковых полков, которые были брошены в бой без обмундирования и практически без надлежащего вооружения. Из двух с половиной миллионов ополченцев в живых осталось немногим более 150 тысяч». Говорилось там и о военнопленных. В частности, о том, что в 1941 году попали в гитлеровский плен: под Гродно-Минском – 300 тысяч советских воинов, в Витебско-Могилёвско-Гомелъском котле – 580 тысяч, в Киевско-Уманьском – 768 тысяч. Под Черниговом и в районе Мариуполя – ещё 250 тысяч. В Брянско-Вяземском котле оказались 663 тысячи, и т.д. Если собраться с духом и всё это сложить, выходило, что в итоге за годы Великой Отечественной войны в фашистском плену умирали от голода, холода и безнадежности около четырёх миллионов советских бойцов и командиров, объявленных Сталиным врагами и дезертирами. Подобает вспомнить и тех, кто, отдав жизнь за неблагодарное отечество, не дождался даже достойного погребения. Ведь по вине того же Сталина похоронных команд в полках и дивизиях не было – вождь с апломбом записного хвастуна утверждал, что нам они ни к чему: доблестная Красная Армия врага разобьёт на его территории, сокрушит могучим ударом, сама же обойдётся малой кровью. Расплата за эту самодовольную чушь оказалась жестокой, но не для генералиссимуса, а для бойцов и командиров, чья участь так мало его заботила. По лесам, полям и оврагам страны остались истлевать без погребения кости более двух миллионов героев. В официальных документах они числились пропавшими без вести – недурная экономия для государственной казны, если вспомнить, сколько вдов и сирот остались без пособия.
В том давнем разговоре маршал коснулся и причин катастрофы, в начале войны постигшей нашу «непобедимую и легендарную» Красную армию. На позорное отступление и чудовищные потери её обрекла предвоенная сталинская чистка рядов командного состава армии. В наши дни это знает каждый, кроме неизлечимых почитателей генералиссимуса (да и те, пожалуй, в курсе, только прикидываются простачками), а в ту эпоху подобное заявление потрясало. И разом на многое открывало глаза. Чего было ожидать от обезглавленной армии, где опытные кадровые военачальники вплоть до командиров батальона отправлены в лагеря или под расстрел, а вместо них назначены молодые, не нюхавшие пороху лейтенанты и политруки...
– Хватит! – вздохнул маршал, отбирая у меня страшный документ, цифры которого не укладывались в голове. – Теперь понятно, что к чему? Ну, и как ликовать будем? О чём писать в газету, о какой Победе? Сталинской? А может, Пирровой? Ведь нет разницы!
– Товарищ маршал, я в полной растерянности. Но, думаю, писать надо по-советски, – запнувшись, я уточнил: – по совести. Только теперь вы сами пишите, вернее, диктуйте, а я буду записывать.
– Пиши, записывай на магнитофон, в другой раз такого уж от меня не услышишь! И я трясущейся от волнения рукой принялся торопливо строчить: «Что такое победа? – говорил Конев. – Наша, сталинская победа? Прежде всего, это всенародная беда. День скорби советского народа по великому множеству погибших. Это реки слёз и море крови. Миллионы искалеченных. Миллионы осиротевших детей и беспомощных стариков. Это миллионы исковерканных судеб, не состоявшихся семей, не родившихся детей. Миллионы замученных в фашистских, а затем и в советских лагерях патриотов Отечества». Тут ручка-самописка, как живая, выскользнула из моих дрожащих пальцев. – Товарищ маршал, этого же никто не напечатает! – взмолился я. – Ты знай, пиши, сейчас-то нет, зато наши потомки напечатают. Они должны знать правду, а не сладкую ложь об этой Победе! Об этой кровавой бойне! Чтобы в будущем быть бдительными, не позволять прорываться к вершинам власти дьяволам в человеческом обличье, мастерам разжигать войны.
– И вот ещё чего не забудь, – продолжал Конев. – Какими хамскими кличками в послевоенном обиходе наградили всех инвалидов! Особенно в соцобесах и медицинских учреждениях. Калек с надорванными нервами и нарушенной психикой там не жаловали. С трибун ораторы кричали, что народ не забудет подвига своих сынов, а в этих учреждениях бывших воинов с изуродованными лицами прозвали «квазимодами» («Эй, Нина, пришёл твой квазимода!» – без стеснения перекликались тётки из персонала), одноглазых – «камбалами», инвалидов с повреждённым позвоночником — «паралитиками», с ранениями в область таза – «кривобокими». Одноногих на костылях именовали «кенгуру». Безруких величали «бескрылыми», а безногих на роликовых самодельных тележках – «самокатами». Тем же, у кого были частично оторваны конечности, досталось прозвище «черепахи». В голове не укладывается! – с каждым словом Иван Степанович распалялся всё сильнее.
– Что за тупой цинизм? До этих людей, похоже, не доходило, кого они обижают! Проклятая война выплеснула в народ гигантскую волну изуродованных фронтовиков, государство обязано было создать им хотя бы сносные условия жизни, окружить вниманием и заботой, обеспечить медицинским обслуживанием и денежным содержанием. Вместо этого послевоенное правительство, возглавляемое Сталиным, назначив несчастным грошовые пособия, обрекло их на самое жалкое прозябание. Да ещё с целью экономии бюджетных средств подвергало калек систематическим унизительным переосвидетельствованиям во ВТЭКах (врачебно-трудовых экспертных комиссиях): мол, проверим, не отросли ли у бедолаги оторванные руки или ноги?! Всё норовили перевести пострадавшего защитника родины, и без того нищего, на новую группу инвалидности, лишь бы урезать пенсионное пособие... О многом говорил в тот день маршал. И о том, что бедность и основательно подорванное здоровье, сопряжённые с убогими жилищными условиями, порождали безысходность, пьянство, упрёки измученных жён, скандалы и нестерпимую обстановку в семьях. В конечном счёте, это приводило к исходу физически ущербных фронтовиков из дома на улицы, площади, вокзалы и рынки, где они зачастую докатывались до попрошайничества и разнузданного поведения. Доведённые до отчаяния герои мало-помалу оказывались на дне, но не их надо за это винить.
К концу сороковых годов в поисках лучшей жизни в Москву хлынул поток обездоленных военных инвалидов с периферии. Столица переполнилась этими теперь уже никому не нужными людьми. В напрасном чаянии защиты и справедливости они стали митинговать, досаждать властям напоминаниями о своих заслугах, требовать, беспокоить. Это, разумеется, не пришлось по душе чиновникам столичных и правительственных учреждений. Государственные мужи принялись ломать голову, как бы избавиться от докучной обузы. И вот летом 49-го Москва стала готовиться к празднованию юбилея обожаемого вождя. Столица ждала гостей из зарубежья: чистилась, мылась. А тут эти фронтовики костыльники, колясочники, ползуны, всякие там «черепахи» до того «обнаглели», что перед самым Кремлём устроили демонстрацию. Страшно не понравилось это вождю народов. И он изрёк: «Очистить Москву от „мусора“!»
Власть предержащие только того и ждали. Началась массовая облава на надоедливых, «портящих вид столицы» инвалидов. Охотясь, как за бездомными собаками, правоохранительные органы, конвойные войска, партийные и беспартийные активисты в считанные дни выловили на улицах, рынках, вокзалах и даже на кладбищах и вывезли из Москвы перед юбилеем «дорогого и любимого Сталина» выброшенных на свалку истории искалеченных защитников этой самой праздничной Москвы. И ссыльные солдаты победоносной армии стали умирать. То была скоротечная гибель: не от ран от обиды, кровью закипавшей в сердцах, с вопросом, рвущимся сквозь стиснутые зубы: «За что, товарищ Сталин?» Так вот мудро и запросто решили, казалось бы, неразрешимую проблему с воинами-победителями, пролившими свою кровь «За Родину! За Сталина!» Да уж, что-что, а эти дела наш вождь мастерски проделывал. Тут ему было не занимать решимости – даже целые народы выселял, – с горечью заключил прославленный полководец Иван Конев.
(Из книги Игоря Гарина «Другая правда о Второй мировой, ч. 1. Документы»)
