Надо записать. Когда у нас, пишущих, были отобраны тиражи, когда они уменьшились в сто и двести, и в тысячу раз, как было не впасть почти что в отчаяние. Ведь это означало одно: голос писателей в России загас, ночь наступившего мракобесия демократии не освещалась. Еле-еле мерцали проблески публикаций. Даже и новые фамилии появлялись. Но влияние Русского слова на Русскую жизнь фактически прекратилось.
И это было впервые в читающей России.
Но через годы немоты, глухоты стали возникать, появляться лампадочки, свечечки русских изданий с тиражами иногда даже по нескольку сотен экземпляров. Оживали и не до конца убитые прежние издания. Первыми воскресали те, что были ближе к Церкви. Фактически это было воскрешение убитого богатыря русской словесности. И то, что они живы, будут жить, теперь в этом можно не сомневаться: они окроплены святой водой Православного учения.
Как много нас, пишущих и как мало, нас читающих.
ПРОЗА, ПОБЕДИВШАЯ поэзию. В отрочестве, юности много и жадно читал о секретах писательского труда, о великих его трудностях. И очень страдал, что никаких трудностей, когда пишу, не испытываю. Какие трудности, когда сплошная радость. Классики вообще сбивали с толку: то писали прямо набело, то по двенадцать раз переписывали. И советы, как жить, давали разные. В книге «О писательском труде» Шолохов говорит, что надо жить на родине, на одном месте, а Эренбург учит: писателю надо познавать страны и континенты.
А ещё, если учесть, что начинал со стихов, мучил меня вопрос о вдохновении. Что это такое, я умозрительно понимал. Вот оно пришло, вот «потребовал поэта к священной жертве Аполлон», то есть нахлынуло, вот поэт строчит ночь напролёт, и вот поплыл корабль стихосложения, и хотя и сам поэт не знает, «куда ж нам плыть», корабль плывёт.
Такого вдохновения у меня не бывало. А возникающие желания писать стихи, что это? Ну, увлёкся девушкой, ну, воспеваешь её, потом чувство прошло и думаешь: о ком это я?
Но начитанность, а читал я денно и нощно, помогла понять, что, если даже и рифмую, не получится из меня поэт: лучше классиков не напишешь, а если хуже, тогда зачем и писать? Но желание писать уже всецело владело всем моим существом. Я ни о чём не мог думать, никем себя не представлял, только писателем. Но если не стихи, то что?
А чем проза хуже? Стихом зажегся - рифмы, худо-бедно, тут как тут, раз-два и готово. А прозу с наскока не возьмёшь. Вот она-то и оказалась гораздо труднее стихов, и этим вызвала желание покорить её.
Да, проза уже с юности стала очень притягательна. Меня потрясало её умение на глазах создавать самую настоящую жизнь. Люди разговаривают, действуют, а я всё это вижу и слышу. Строк не вижу, а людей, обстановку, природу, эпоху вижу. «Ветер выл с такой свирепой выразительностью, что казался одушевлённым». (Из «Капитанской дочки»). - «Дело сделано», - сказал слепой. (Из «Острова сокровищ»). Даже и вздрагивал, когда видел след босой ноги на необитаемом острове. (Из «Робинзана Крузо»). - «Где ты, батько, слышишь ли меня?» - «Слышу, сынку!» (Из «Тараса Бульбы»). «Я вошёл в хату, на стене ни одного образа - дурной знак». (Из «Героя нашего времени»).
Муза поэзии может быть и любовницей, а муза прозы только женой. Женой суровой, взыскательной. Она ревнива, конкуренции не терпит. В ней не бывает пылкости, одержимости, в ней всецелое поглощение текстом.
Поясню на примере. В декабре 74-го я жил в Доме творчества в Малеевке и заканчивал повесть «Живая вода». И старался ни с кем не общаться. Из-за письменного стола бежал в столовую за обеденный стол, оттуда возврат за письменный. Всё на скорости: стол-столовая, стол-столовая. Приходил на завтраки, обеды и ужины как можно раньше, чтобы быстро, по-армейски, поесть и бежать работать. Раз в день после ужина выскакивал на улицу, на свежий воздух. Именно после ужина, когда у обитателей Дома творчества был обязательный киносеанс. Чтоб ни с кем не встречаться и не отвлекаться от повести.
Так пронеслась неделя. Я возвращался с прогулки. В голове прокручивалось действие следующих страниц рукописи. Увидел, как из дверей кухни вышли две наших официантки, Тая и Роза, они тащили явно тяжелые сумки. Ну и как бы на моём месте поступил пусть даже не писатель? Конечно, я помог им дотащить сумки до деревни Глухово, где они жили, это примерно километр. В сумках были кастрюли с остатками еды от писательского ужина. И Роза и Тая держали свиней. Дотащил, простился и вприпрыжку к своему столу.
И началась моя ежевечерняя вахта помощи этим дамам. Роза была постарше, а бойкая красавица черноокая Тая лет двадцати. Говорю: красавица, а тогда и внимания не обращал. В голове одно: повесть. А что они там щебетали, каких поваров и зав производством обсуждали, что мне до того.
Однажды Тая, уже у своей калитки, обмахивая варежкой свежий снежок с валенок, спросила, бывал ли я в Рузе, в Доме творчества театрального общества. Нет? Ну как же, что вы, это же рядом, там так интересно. Всякие знаменитости. Завтра у них вечер встречи с кем-то. Там есть и кафе «Уголёк».
- А вот вы и пойдите, - сказала Роза. - Я санки возьму и одна всё довезу.
- Не смогу, - сходу отказался я. А почему, не объяснил. Мысль мелькнула, что если сошлюсь на работу, то она застопорится. У Хемингуэя вычитал: «Я начал читать незаконченный рассказ, а ниже этого нельзя опуститься». И применил к себе и испугался: у меня же работа не закончена, какие мне вечера встречи. Они же всё перебьют.
Тая, это было заметно, сильно обиделась. Ни слова больше не сказала. Сразу ушла. Роза мне выговорила:
- Что же вы так? Да около Таи все прямо вьются. Ей вчера стихи посвятили. А она к вам настроена.
Настроена, не настроена, что мне было до того, мне работать надо. Помчался к своим бумагам, вернулся в повесть как в дом родной. И, как ни в чём не бывало, на другой день опять помогал им тащить сумки после ужина. Тая со мной не разговаривала. Но для меня это было даже хорошо, она не мешала мне слушать кого-то в моей голове, который надиктовывал мне следующие страницы.
Перед Новым годом я поставил точку. И мог бы полагающиеся мне ещё два дня просто побыть тут, походить по зимнему лесу, но рвался к семье.
Это состояние охваченности работой я с полным основанием сравниваю с запоем. Когда ни до чего, лишь бы непрерывно продолжать радость забвения.
Так и вижу эту Таю. Как она вылетает в обеденный зал из кухни, мгновенно озирает поле деятельности: у кого что убрать, кому что добавить, унести-принести. И все на неё любуются, такую быструю, такую хорошенькую, один только не смотрит. Хотя сумки свои она доверяет тащить именно ему. Что ж он оказался таким непонятливым?
Ах, Тая, Тая. Хотя и писали тебе стихи, а не смогла ты вытеснить прозу.
БОЛЬШИЕ АЛЬТАЙХСКИЕ анналы, 960-й год: «Послы народа Руссии прибыли к королю Оттону и умоляли его, чтобы он послал туда кого-нибудь из своих епископов, которые бы показали бы им путь истины, и открыто заявили, что они желают отказаться от языческого обряда и принять христианскую веру. Тот согласился на их просьбу и послал к ним Адальберта, католика по вероисповеданию. А они во всём солгали, как затем показал исход дела, так как названный выше епископ едва избежал смертельной опасности от их козней». (Об этом есть и в Гальдесгеймских хрониках).
М.Б. Свердлов. Латиноязычные источники по истории Древней Руси 9-10-го веков. «Правда Русская». История текста. (Спб. 2017 г.)
Тут очень есть над чем помыслить. До Крещения Руси восемнадцать лет. То есть поиски веры вовсю идут. То есть звали священников от всех тогдашних конфессий. Но чем не угодил епископ Адальберт? Думаю, тем, что германцы, как и иудеи, так же хотели поставить Русь в зависимость от своих интересов. Оттон 1-й создаёт 1-й рейх. После Карла Великого мнит себя владыкой мира. Первый император Священной римской империи. А с русскими у него не получилось. Тут-то и начались наши разногласия.
Хотя великая княгиня Ольга не препятствовала деятельности миссии Адальберта. Тут более дело в папе римском, который решительно противился «болгарскому и русскому обряду» и вдвигал в новые земли обряд латинский. То есть Адальберт и его люди как приехали, так и уехали. Что-то по дороге у них случилось, они, оправдывая себя перед своими начальниками, говорили о нападении, но никакие русичи на них не нападали. Иначе это бы и в наших летописях отразилось.
Скоро на Киевский престол вступит святой равноапостольный Великий князь Владимир, Креститель Руси, внук Великой княгини Ольги.
НЕПОНЯТНО КАК И ОТКУДА появляются давнишние записи. На квадратике бумаги подчёркнуты слова «О народном герое». Но о ком именно? И когда написано? И откуда взято? Из былины, песни, предания, из чьей-то памяти??
«Там, где он родился, выросла верба.
Там, где его убили, выросла яблоня.
Там, где он похоронен, вырос дуб».
БЕДНЫЕ ДЕТИ. День Победы на утреннике в школе. Звучит песня на слова Расула Гамзатова «Журавли». Потом дети расходятся по классам, и учительница литературы спрашивает: «Вам понравилась песня о журавлях? - В ответ дружное «да». - А кто написал слова этой песни?»
После молчания один из учеников:
- Расул Газманов.
В КОНЦЕ ВОСЬМИДЕСЯТЫХ и в начале девяностых нашу молодёжь обрабатывали из всех орудий информации. Артподготовка была серьёзной и продуманной. Журналы, газеты, особенно радио и телевидение, не говоря уже о начинавшей обрушиваться на умы и сердца лавине интернета, круглосуточно извергали грязь на всё советское, грязь на прошлое России, хвалу и осанну пели всему западному. Обилие рекламы, конечно, не российским товарам и продуктам, прямо тошнило. Всё время крутили англоязычные песни. Или их переводные варианты. Как будто и не было многовечного звучания русских песен. Увы, и доселе так. Увы, уже и привыкли.
Так мало того, что песни были не наши. И по ритмам, и по смыслу. Не забуду особенно назойливо часто звучавшую песенку о любви девушки Мари к юноше Хуану. Ну да, есть там такие имена. Всякие сериалы сотнями серий ползли по экранам. Всякие Хуаны и Мари обольщали красивой жизнью. А назойливый припев в этой песенке был такой: «Мари полюбила Хуана, Мари полюбили Хуана, Мари полюбила Хуана...». Ну-ка, вслушайтесь, что получается? Получается марихуана. Думаете, простое совпадение? Если бы.
Для меня эта парочка - Хуан и Мари - символ 90-х годов, которые либералы называют героическими. Да, для врагов России так и было. А это был страшный удар, разорвавший поколения.
Мари полюбила Хуана.
