Промышляли в поповском саду...
Сад большой у попа, известно.
Я сначала сказал: «Не пойду!»
Но один пацанёнок местный
Лихо так крутанул у виска:
«Ты дурак, что ль? Вот это номер!
Слухай, шо я гутарю, Москва.
Постоишь, городской, на стрёме.
А в поповском саду, как в раю,
Груши с добрый кулак, ну и прочее...
Слышь-ка, дай-ка я прикурю.
Ишь, москаль, как тебя скособочило.
Если трусишь, то прямо скажи.
Мы же здесь - ни черта не боимся!»
Он меня матерком обложил,
Я кивнул, своего он добился.
Сам я родом с казачьей станицы,
Но младенцем был увезён,
И теперь проживал в столице.
Там катился я под уклон,
И в неполных своих шестнадцать
Школу уличных драк прошёл.
Мне бы с местным до крови подраться.
Но я буркнул ему: «Хорошо!»
Да и как я мог отказаться.
Он меня на крючок поймал,
И отчаянности казацкой
Показал чужаку оскал.
Нет, на стрёме я не устоял
У скрипучей калитки узорной.
И как все, не стыдясь, воровал,
Беспризорной воле покорный.
Мы хватали жадно плоды,
Не жалея, ветки ломали,
И не видели в том беды,
Что мы души свои обирали.
И чернели кресты куполов,
Словно стражи на нас взирали,
И метались мы меж стволов,
И упавшие звёзды топтали.
Много, много нападало звёзд...
Небо, что ли, в тот год прохудилось.
Жизнь моя! Ты неслась под откос,
Словно птица в силках забилась.
Есть у каждой судьбы свой секрет,
Был мне путь непростой уготован.
Про таких говорили: «Отпет,
Но зато в смысле пьянки, подкован».
Я на мнение это плевал,
И не слушал соседский стрёкот.
Нет, я воли своей не отдал,
Отбиваясь от пустобрёхов.
Но за годы гульбы и вранья,
И за ночи хмельного бессонья
Потащило по кругу меня,
Словно лошадь слепую на бойню.
Получил я под сердце нож.
Финский нож - не амурные стрелки.
Помню: реанимации дрожь.
Лёд в казённой резиновой грелке.
Санитарка преклонных лет,
Отмотавшая срок бабуля,
Говорила: «Так ты поэт,
А таким или нож, или пуля».
Рифмовал я слова в бреду,
Только разве этим спасёшься.
Отводила бабка беду:
«Лёд не жри, а не то загнёшься!»
И когда тяжелели глаза,
Всё мне чудился сад тот забытый
И растерзанная лоза,
И надгробий замшелые плиты.
Слышал я дружков голоса,
Хрипотцу их блатного жаргона.
Своего я не видел лица,
Пуля тоже не видит патрона.
Смерть тащила меня во мглу,
Бормотала о скорой расплате,
Кровь моя запеклась на полу,
Как лампада в заброшенной хате.
Мрак безбожия мучал нас,
И весёлость была показною.
Вот бы крикнуть судьбе: «Атас!
Никогда не водись со шпаною!»
Погружался в чернильную тьму,
И перо имелось заточенное...
Вспыхнул свет в поповском дому,
И оконце закровоточило.
У старинной иконы сам
Настоятель молился строго.
А в саду нарастал шум и гам,
Пацанва не верила в Бога.
Переругиваясь невпопад,
Разгулялись горе-грабители.
Мы громили поповский сад,
Как отцы обирали обители.
Сотни взорванных в злобе церквей,
Их кресты пораскинули руки.
Не один был убит иерей,
Но в руинах таились звуки.
Там, где в щели пробилась трава,
И берёзка росла вне закона,
Возникали в пространстве слова,
Проповеданные с амвона.
Вновь и вновь с галилейских пустынь
Скудость щедростью преображалась,
И Христос, сей возлюбленный Сын,
Упразднил смертоносное жало.
И ещё, словно букв перезвон,
Возникала музыка рая,
И на ликах разбитых икон
Солнца луч золотился, играя.
И ещё, как внутри янтаря,
Колыхались апостолов сети...
Но в подвале убили царя,
И расстреляны кроткие дети.
И царица глядит на янтарь,
Жёлтых бус, что кровавыми стали:
«Государь, ты мой государь...»
...Их не просто убили, распяли!
Револьверная гарь горяча.
Есть решение о моменте
На решающем документе.
Два магнита гражданской войны,
Сила, жаждущая катастрофы,
И заложники скорбной вины,
Не прозревшие русской Голгофы.
Им отмерили дьявольской мерой,
Той жестокости нет границ.
Незакатною жертвенной верой
Веет, веет с архивных страниц.
Покаянию сердце открой!
Есть у памяти горечь личная...
Помню год шестьдесят второй,
Сад ночной и шпана станичная.
Вышел батюшка со свечой,
Громыхнул в темноту: «Эй, кто там!»
Мы затихли, но звёздным лучом
Кто-то шарил, как эхолотом.
Не меня ли тот луч нашёл,
Как в Эдеме Адама, грешника?
И заныла совесть, как шов:
«Прочь отсюда беги, не мешкая».
Но я совесть свою улестил,
Я, мол, здесь по дурацкому случаю.
Луч мне в душу светил и светил,
А я думал: «За что меня мучают?»
И внезапно ветер подул,
Обнажил наш разор до донышка.
Я увидел: в небе сверкнул
След звезды, как малое зёрнышко.
И взойдёт оно в сердце моём,
В этом храме я буду каяться.
Только всё это будет потом,
А пока заря занимается.
Засекли нас вершины гор,
Засекла нас охрана святая.
Через каменный древний забор
Перепрыгнула волчья стая.
Возле бурной речки Ардон,
Мы добычу в осоку швыряли...
У попа был надёжный заслон -
Купола до небес просияли!
Боже мой! Жизнь прошла без следа.
И учила-недоучила...
Догадаться бы мне тогда,
Чья звезда нас в саду обличила.
