Ниже мы публикуем одну из глав самого крупного сочинения - «Народная Русь» - русского бытописателя, поэта, журналиста, переводчика Аполлона Аполлоновича Коринфского (1868-1937).
Публикацию (в сокращении, приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии (по первому изданию: Коринфский А.А. Народная Русь: Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа. - М.: Изд. книгопродавца М.В. Клюкина, 1901) подготовил профессор А. Д. Каплин.
+ + +
LIX.
Богатство и бедность. Часть 2.
Русские народные былины создали два ярких воплощения богатства - в своих богатырях: Чуриле Пленковиче и Дюке Степановиче. Первый, впрочем, скорее является олицетворением щегольства-молодечества и более подходит к тем же «бабьим перелестникам», - к которым принадлежит неотразимый победитель разгарчивых сердец Алеша Попович, - хотя при этом и не обладает ни хитростью-изворотливостью, ни силой-мочью последнего. Заезжий богатырь, выходец из земли сурожской - сын богатого Пленка, гостя торгового, набившего сундуки златом-серебром и зажившего «на Почай на реки» - в своем крепко-накрепко огороженном дворе в теремах «до семи до десяти». Дал старый Пленко своему сыну дружину молодецкую, предоставил ему во всем волю вольную, не жалеючи добра, долгими годами накопленного. Поехал Чурило под Киев, стал рыскать-охотиться по княжьим островам непрошенно, начал обижать мужиков киевских, ловить не только зверье-птаство, а и красных девушек, молодых молодушек. Дошли речи о нем ко двору княженецкому; захотел поймать-наказать Владимир-Красно Солнышко дерзкого похитчика, смелого охотника. Настиг князь своевольника, - настигши, полюбил его за нрав-обычай, за вид молодецкий, взял в свою дружину богатырскую. Зажил Чурило в Киеве, на диво люду киевскому принялся чудить по стольному городу. Щегольство Чурилино собирало за ним целые толпы любопытного народа всякого, где бы он ни шел, куда бы ни ехал; удальство Пленковича заставляло точить на него зубы многих мужей. Все сходило ему с рук, покуда не нашла коса на камень, - не встал он поперек дороги Бермяте, Володимерову дружиннику, старому мужу молодой жены. Тут ему и смерть пришла...
Но еще раньше висела на волоске тонешеньком удалая жизнь сурожского щеголя - из-за похвальбы его, Чурилиной. Коли бы не старый матерый казак, Илья-Муромец, да не светел-ласков князь Красно-Солнышко, - вступившиеся за Пленкова сына любимого, - принять бы смерть бабьему перелестнику от руки Дюка Степановича, другого (главного) воплотителя представления былинных сказателей о богачестве. Облик этого, тоже заезжего, богатыря на целую голову выше Чурилы. Дюк - боярский сын; родом Степанович «из славнаго из города из Галича, из Волынь-земли богатые да из той Карелы из упрямые да из той Сарачины из широкие, из той Индии богатые». Так, по крайней мере, определяется место его богатырской родины по онежской (кенозерской) былине, записанной А. Ф. Гильфердингом[i]. «Не ясён сокол там пролетывал, да не белой кречетко вон выпорхивал, да проехал удалой дородний добрый молодец, молодой боярский Дюк Степанович», - продолжается былинный сказ: «да на гуся ехал Дюк на лебедя, да на серу пернасту малу утицу, да из утра проехал день до вечера, да не наехал не гуся и не лебедя, да не серой пернастой малой утицы»... Как большинство младших богатырей Владимировых (киевских) - выехал он на поездочку охотничью. И было у него в колчане «триста стрел ровно три стрелы.» Всем стрелам знал он, по словам былины, цену, не знал только трем: были они оперены перьями того «орла сиза орловича», который летает под-над синим морем, - были они, эти три стрелы, украшены яхонтами.
Огорченный неудачею, вернулся охотник в родной Галич-град сходил ко «вечерне Христовские», а потом к поклонился родимой своей матушке («да желтыма ты кудрями до сырой земли») - просит у нее благословения ехать «во Киев-град, повидати солнышка князя Владимира, государыню княгиню свет-Апраксию)». Не советует сыну родимая ехать в задуманный путь, говорит, что-де «живут там люди все лукавые». Но не так-то легко отговорить Дюка Степановича, молодого сына боярского, - пришлось, волей-неволей, дать ему благословение; а вместе с благословеньицем-прощеньицем давала ему матушка «плетоньку шелковую». Поклонился ей сын на благословении, пошел в конюшню стоялую, выбрал себе жеребца неезженного. Этот выбранный конь хотя тоже звался «бурушкой косматым», что и конь Ивана - сына гостиного, да был-то он совсем на иную стать: «да у бурушка шерсточка трех пядей, да у бурушки грива была трех локот, да и фост-от у бурушки трех сажень». Сбруя Дюкова коня без слов уже говорит о богатстве хозяина. «Да уздал узду ему (коню) течмяную, да оседлал он седелышко черкасское, да накинул попону пестрядяную, да строчена была попона в три строки: да первая строка красным золотом, да другая строка чистым серебром, да другая строка медью-казаркою», - гласит былинный сказ, облюбовывая-описывая каждую мелочь. Снаряжен конь, загляделся на него сам богатырь. Наложил Дюк цветного платьица в торока, понасыпал злата-серебра; сел Степанович на коня, перемахнул прямо через стену города Галича богатого, через «высоку башню наугольнюю». Едет полем богатырь, скачет конь, что ни скок - верста: «едет повыше дерева жаровчата, да пониже иде облака ходячего, да он реки-озёра между ног пустил, да гладкие мхи перескакивал, да синее-то море кругом-да нес»... Ушел на добром коне Дюк Степанович и от «Горынь-змея», унес его косматый бурушко и от стада черна воронья.
Проехал молодой боярский сын три заставы крепкие, до четвертой доехал - видит: стоит бел-полотняный шатер, а в том шатре опочив держит матерой казак Илья Муромец. Не знал про это Дюк, подъехал - вызывает спящего на бой; но - как вышел из шатра седой богатырь, - упал Степанович к ногам старого - со словами: «Да одно у нас на небеси-де солнце красное, да один на Руси-де могуч богатырь, да старой-де казак Илья Муромец!» Полюбились очестливые Дюковы слова Илье, - отпустил он его в Киев-град, обещал свою помогу во всякой нужде-беде. Приехал в стольный град молодой боярский сын, оставил коня («неприкована его да непривязана») перед палатами княжескими, а сам пошел прямо «во высок терем». Вошел, перекрестился, отвесил поклон на все стороны, спрашивает сидящих перед ним бояр: «Да где у вас солнышко Владимир князь?» отвечают ему, что пошел-де он к заутрене. Отправляется и Дюк «во Божью церковь», вошел - встал подле князя Владимира. Заприметил заезжего добра-молодца княжий соколиный взор: «Да скажись-ко, удалый дородний добрый молодец! Ты коей орды да коей земли, тебя как молодца зовут по имени?» Ответ держит князю боярский сын - честь-честью. На новый вопрос Владимира - «Да давно ли ты из города из Галича?» - говорит Дюк по правде-истине, что стоял-де он вечерню в родном городе, а к заутрене поспел в Киев-град. Полюбопытствовал князь, - дороги ли кони в Галиче? - Разная цена: есть и по рублю, и по два, и по стy, и «по два, и по пяти-де сот», - отвечает Степанович: «да своему-де я добру коню цены не знай»... Опрашивает Владимир всех князей-бояр, далеко ли от Киева от Галича, и слышит, что - не ближний путь: «окольней дорогой на шесть месяцев, да и прямой-то дорогой - на три месяца». Кивают бояре головою на Дюка Степановича, говорят, что, должно быть, это - не боярский сын из Галича, а «мужичонко-засельщина», - жил-де он у купца-гостя да и украл у него платье цветное, да и коня-де угнал у какого ни на есть боярина, приехал-де Киев - «над тобой-то, князем, надсмехается, да над нами, боярами, пролыгается»...
Отошла заутреня, вышли все из храма Божия, видят: вокруг Дюкова добра коня толпа собралась толкучая, все дивуются на лошадь богатырскую да на снаряды молодецкие. Поехал князь с боярами на своих конях ко двору княженецкому; едет с ним и Дюк, а сам глядит обапол, головою покачивает: все-то в Киеве ему кажется и неприглядно, и бедным-бедно. «Да у Владимира все а не по-нашему!» - говорит он: «Как у нас во городе во Галиче, де у моей-то сударыни у матушки, да мощены-де были мосты все дубовы, сверху сланы-де да сукна багрецовыя. Наперед-де пойдут у нас лопатники, за лопатниками пойдут и метельщики, очищают дорогу сукна стланаго. А твои мосты, сударь, неровные, неровные мосты да все сосновые!..» И на широком дворе княжеском ничто не пришлось по нраву боярскому сыну из Галича: «Да (говорит он) хороша была слава на Владимира, да у Владимира все да не по-нашему!.. Как у нас-то во городе во Галиче, да у моей сударыни у матушки, на дворе стояли столбы все серебряны, да продернуты кольца позолочены, разставлена сыта медвяная, да насыпано пшены-то белоярые, да е что добрым коням пить, есть, кушать, а у тебя, Владимир, того-де не случилосе!» И в высоком тереме, за столами белодубовыми, не пришлась заезжему богатырю по вкусу чара зелена-вина, - показалась ему она («веселие Руси») горькою - после сладких-дорогих заморских вин, которые пивал он на пирах у родимой матушки. Калачи крупичатые Дюку тоже не показались сладкими. И вошел в задор, принялся бахвалиться своим дородством-богачеством молодой боярский сын. - «Да свет государь ты Владимир князь! Да когда правдой детина похваляется, так пусть ударит со мной о велик заклад!» - возговорил богатырь Чурило: «Щапить-басить по три года по стольному городу по Киеву, надевать платья на раз, на другой не перенашивать!» Принял Дюк «велик заклад», предложенный прославленным щеголем-своевольником. Поставили «порок» (условие): «который из их а не перещапит (не перещеголяет), взята с того пятьсот рублей». Разоделся щеголь Чурило всему Киеву на диво: «обул сапожки-ты зелен сафьян, носы - шило, а пята - востра, под пяту хоть соловей лети, а кругом пяты хоть яйца кати. Да надел он шубку-ту купеческую, да во пуговках литы добры молодцы, да во петельках шиты красны девицы, да наложил он шапку черну мурманку, да ушисту-пушисту и завесисту»... Идет вдоль по стольному городу Пленкович, - на него красны девушки не налюбуются, молодые молодушки не насмотрятся: куда-де супротив него Дюку Степановичу! А тот - «не снаряден» шел, не наряден, да одни каменья-«яфонты», вплетенные в его «лапотки семи шелков», стоят «города всего Киева, опришно Знаменья Богородицы да опришно прочих святителей». Не щегольская, а простая расхожая шуба на плечах у галицкого сына боярского, да - «во пуговках литы люты звери, да во петельках шиты люты змеи». Вспомнил Дюк про матушкино благословеньице, - недаром-де оно, святое, со дна моря подымает! - вынул из-за пояса плетоньку шелковую, да и стегнул по своим пуговкам - заревели-зарычали они что звери лютые; провел плетонькой по петелькам - зашипели змеями подколодными. «Да от того-де реву ото зверинаго, и от того-де свисту от змеинаго, да в Киеви старой и малой на земле лежит». Перещапил киевского щеголя галицкий боярский сын; получив пятьсот рублей, купил он на все деньги зелена вина, перепоил допьяна всю киевскую голь кабацкую. Пошла слава про щедрость богатого богатыря по всему Киеву. А Чуриле пуще прежнего стало «зазорно», не унимается Пленкович: подбивает князя Владимира послать «во Волынь-землю» соглядатаев -«переписчиков» - проверить на деле похвалу Дюкову. Согласился Красно Солнышко, отправляет Добрыню Никитича «во славной в Галич-град, житья его богачества описывать».
Приехал могучий киевский богатырь «во Волынь-землю», нашел перво-наперво три высоких терема красоты-высоты неописанной, зашел в один - видит: сидит в нем «жена стара матера, мало-де шелку, вся в золоте». Принял ее «переписчик» Володимеров за Дюкову родимую матушку, поклонился ей очестливо, говорит - что привез ей от сына челобитие. «А я не Дюкова здесь а есть ведь матушка, а Дюкова здесь я есть портомойница!» - ответила она Добрыне. Стало зазорно Никитичу, поехал он дальше, приехал во Галич-град, увидал и здесь три высоких терема. И в этих теремах сидит «жена стара матера, мало-де шелку, вся в золоте». И ей -те же, что и перед тем, поклоны с челобитием; опять ошибся Добрыня, - это была «Дюкова божатушка» (крестная). Дала она совет добрый Никитичу, как и где найти Степанычеву родимую матушку. Послушался могучий богатырь, «отъезжал во чисто поле, просыпал Добрыня ночку темную, на утро приехал во Галич-град, да стал на дорогу прешпехтивую, где-ка стланы сукна багрецовыя». Как и похвалялся-говорил Дюк Степанович, на киевскую простоту глядючи, - «наперед пошли тут лопатники, за лопатниками пошли метельщики, да очищают дорогу сукна стланаго». - Шла-прошла по дорожке родимая матушка удалого сына боярского. Поклонился ей Добрыня Никитич до сырой земли. Отозвалась ласково на привет добрая боярыня, позвала его с собою в церковь Божию, а оттуда в свой терем, - начала «поить кормить, много чествовать». Попил-поел Добрыня, встал из-за стола из-за дубового: «Да государыня ты, Дюкова матушка, да я ведь приехал на тебя смотреть, житья твоего богатства описывать!» Повела старуха гостя в погреба темные, отворила их, - диву дался посланец княжий, живучи на свете, никогда он такого богатства и во сне не видывал. «Да нам с города из Киева да везти бумаги на шести возах, да чернил-то везти на трех возах, да описывать Дюково богатство, да не описать будет!» - повез Никитич ярлык скорописчатый ласковому князю Владимиру.
Вернулся в Киев богатырь, положил свой ярлык перед Красным-Солнышком, а сам принялся речь вести про все виденное. Но и тут не взял угомон задорного Чурилу: вызывает он Дюка Степановича биться с ним о новый велик-заклад: «скакать на добрых коней за матушку Почай-реку и назад на добрых конях отскакивать». И вот - «ударились они о своих о буйных головах: который из их не перескочит, так у того молодца голова срубить». Осрамился перед Степановичем Пленкович. И уже выдернул Дюк саблю, хотел рубить щеголю-нахальщику голову, да вступились князь со княгинею: «Удалый, дородний добрый молодец! Не руби ты Чурилу буйной головы, да спусти ты Чурила на свою волю!» Внял просьбе заезжий богатырь, - «пинал» он своего соперника, «правой ногой», а сам - Дюк -приговаривает: «Ай де ты Чурило сухоногие, да поди щапи с девками да с бабами, а не с нами, с добрыми молодцами!» Князю с княгинею от Степановича низкий поклон; прощается боярский сын с ласковыми хозяевами Киева, ведет прощальное словцо и к киевлянам: «Да простите вы, бояра все киевски, все мужики огородники! Да вспоминайте вы Дюка веки на веки!» С тем словом и уехал он «во свой Галич-град, ко своей-то родимой сударыни, да стал жить-быть, век коротати», - кончается былинный сказ, посвященный прославлению богатства зарубежного. Диву давались киевляне - «мужики-огородники», - на Дюково богатство глядючи; но не перещапить бы и ему того, чем богатым слыл с незапамятной поры народ русский, не гонящийся за шелками-бархатами, каменьями-«яфонтами», а крепкий-сильный своею нерушимой связью с Матерью-Сырой-Землею. Счастлив Дюк, что пришлось ему вступить в состязание с Чурилой - бабьим перелестником. А что сталось бы, если б судьба поставила его грудь с грудью с Микулой Селяниновичем, до сих пор крестьянствующим на Святой Руси - в лице поздних потомков своих правнуков, все богатство которых составляют хлеб насущный, конь-пахарь да полоса-полосынька!.. Того и гляди, в сравнении с этим вековечным богатством народа-пахаря свелось бы на бедность хваленое богачество.
(Окончание следует)
 игумен_Союз.png)
