Истинные причины первой французской революции

Ниже ко дню взятия Бастилии (14 июля (1789 г.) мы впервые переиздаем два письма профессора богословия Императорского Харьковского университета, члена Государственного Совета, известного миссионера, выдающегося участника монархического движения, протоиерея Тимофея Ивановича Буткевича (1864-1925).

Публикация подготовлена специально для Русской Народной Линии (по изданию: Буткевич Т.И. Уроки первой французской революции: (Из переписки друзей). - Харьков: Тип. губ. правл., 1907. - [1], 180, II с.).

Постраничная сноска заменена концевой.

Примечания в квадратных скобках - составителя.

+ + +

Письмо I.

Вместо предисловия

.... Мне кажется, что ты составишь совсем неверное представление о прошлогодних лекциях профессора Тарле [1]. Тебе, без сомнения, кто-то чрезмерно расхвалил этого профессора и его лекции. Действительно, в прошлом году он сумел завлечь в свою аудиторию, в С.-Петербургском университете, чрезвычайное множество слушателей. Целые толпы молодых людей обоих полов и различных национальностей - поляков, немцев, грузин, армян и евреев в особенности - теснились по всем университетским коридорам в часы его лекций. Стены аудитории чуть не трещали. Ясно, что популярность профессора Тарле была обеспечена. Он стал модным профессором. О нем заговорил весь Петербург. Имя его не сходило с языка у всех столичных интеллигентов...

Тем не менее, по моему искреннему убеждению, популярность г. Тарле раздута искусственно. Я хорошо знаком с его лекциями и на этом основании могу положительно утверждать, что г. Тарле вовсе не обладает достоинствами настоящего ученого, который бы своими трудами или по крайней мере методом своего исследования внес нечто новое или оригинальное в свою науку. Своим слушателям он сообщает сведения заурядные, общеизвестные, какие можно встретить в каждой порядочной монографии. Его приемы шаблонны; его изложение, правда, можно назвать если и не изящным, а тем более - не художественным, то во всяком случае довольно элегантным, а иногда даже и просто слащавым, заискивающим.

На чем же основывается петербургская популярность профессора Тарле? - Слава г. Тарле, - если не иметь в виду его политической агитационной деятельности и казацкой нагайки, оставившей след на его лице, - без сомнения - порождена лишь самым предметом его университетских чтений, равно как и тем обстоятельством, что он сумел, так сказать, попасть в тон современного настроения петербургского общества, заговорил в его духе и его языком.

Тарле в прошлом году читал в Петербургском университете лекции по истории французской революции. Этим - я думаю - сказано все, ибо, чтó может быть в наше время интереснее и пикантнее этого предмета для всех лиц, увлекающихся теперешним революционным движением у нас, в России? И удивительно ли, что интеллигентная молодежь, сбитая с толку различными социалистическими и революционными теориями, толпами спешит в аудиторию Тарле, надеясь услышать там хотя нечто такое, чтó могло бы послужить для неё опорою и оправданием действий явно предосудительных и безнравственных, каковы: бойкоты, забастовки всякого рода, обструкции, экспроприации, убийства, грабежи, воровства, насилия и т. п.

Никто, конечно, не будет отрицать, что история французской революции и сама по себе представляет много поучительного в разных отношениях - религиозно-нравственном, политическом, социально-бытовом, психологическом и т. д. и потому она и сама по себе заслуживает серьезного изучения. Но, кроме того, есть писатели, которые уверяют, что обстоятельства, предшествовавшие первой французской революции очень похожи на условия жизни нашего времени; а одинаковые причины влекут - мол - за собою и одинаковые следствия.

Ясно, что предположение это интересно было бы проверить научным образом, т. е., чрез изучение истории первой французской революции. К сожалению, - как мы сказали уже, и наш университетский лектор не преследовал в своих чтениях научных целей, и его слушатели не требовали от него ничего подобного: за немногими исключениями, наука, как известно, нашу молодежь не интересует; наша университетская молодежь сознает в себе призвание более возвышенное, чем школьное изучение эпохи, имевшей место в чужом государстве и при том ровно сто лет тому назад; она полагает свое прямое назначение в том, чтобы преобразовать, возродить и воссоздать жизнь русского народа, указать ему новые формы его государственной деятельности, одним словом, даровать русскому обществу счастье и благоденствие...

Я вполне понимаю и те побуждения, по которым ты мог заинтересоваться историей французской революции, и я готов обменяться с тобою мыслями по этому предмету; жалею лишь о том, что лишён возможности сделать это в личной беседе; ведь в письмах всего не сообщишь, на иное обстоятельство обратишь больше внимания, чем нужно, другое совсем пройдешь молчанием, третье выяснишь лишь с некоторых сторон и т. д. Но за такие недостатки наперёд прошу извинения. Впрочем, ты можешь делать мне указания, что тебя больше интересует или на какой вопрос ты желаешь получить от меня ответ. Что буду в силах сделать, сделаю с большим удовольствием. Кроме того, я наперед объявляю, что за лекциями профессора Тарле я слепо следовать не буду: они могут доставить удовлетворение только легкомысленной молодежи, но - не тебе. Я ставлю вопрос шире и буду иметь в виду только серьезные исследования по истории французской революции ХVIII века. Такими исследованиями я считаю ученые труды и т. п. Наконец, согласно твоему желанию, я по временам буду касаться и революционного движения, происходящего у нас, в России, чтобы видеть, есть ли между этими двумя явлениями что-либо общее.

И так, до следующего письма.

Твой друг Стр - ев.

Письмо V

Истинные причины первой французской революции

. . . Ты пишешь: «Если ни политические, ни социальные условия жизни французского народа не могут быть названы действительными причинами первой французской революции, то каковы же эти причины? Ведь нельзя же представлять себе какое-либо явление без достаточного основания или какое-либо действие без причины»!...

На этот вопрос я отвечаю так: ты рассуждаешь верно, - действия без причины не бывает. Несомненно и французская революция имела свои причины, - и причины эти были морального свойства: 1) упадок религии в смысле распространения неверия, безбожия, извращения христианского учения и пренебрежения христианскою церковью и 2) находящийся обыкновенно в тесной, внутренней и неразрывной связи с упадком религии, упадок нравственности, как в частной, так и в общественной жизни в смысле разврата, разложения семейной жизни, легкости в совершении всякого рода преступлений, господства грубо-эгоистических страстей, продажности и т. п. Но упадок религии и нравственности есть не что иное, как практическое, внешнее осуществление тех теоретических начал большею частью отрицательного свойства, которые пропагандируются грубо-материалистическим философским мировоззрением.

Крайнее неверие в эпоху, так называемого возрождения наук и искусств, порожденное возмутительными злоупотреблениями католической церкви после произведенного ею разрыва союза с восточною Церковью, оказывало чрезвычайно гнетущее впечатление на мыслящих людей того времени. Протестантство своим рационалистическим толкованием Св. Писания старалось установить хотя некоторый компромисс между человеческим разумом и положительным учением Божественного Откровения; но не менее нужным оказывался такой же компромисс между верою и неверием тогдашнего общества. Веру считали возможным заменить хотя полуверованием, а грубому отрицанию противопоставляли полуотрицание. Вот те мотивы, которыми только и можно объяснять себе появление в XVII веке в Англии особого религиозно-философского мировоззрения, которое принято называть деизмом. Во Франции энциклопедисты превратили английский деизм в натурализм или материализм; а немецкие мыслители выработали из него вульгарный или грубый рационализм. Таким образом все, только что указанные нами философские учения - деизм, натурализм, материализм и рационализм - близко родственны между собою.

Деизм есть не что иное, как прикровенный слегка атеизм. Деизм - мировоззрение не самостоятельное. Деист стоит на распутье или только на половине пути. Как свидетельствует история развития философствующего мышления, деизм всегда переходил в какие-либо цельные, законченные и самостоятельные философские системы - пантеизм, материализм, атеизм или теизм. Деизмом называется такое философское учение, которое, признавая бытие Бога, в тоже время отрицает возможность Божественного Промышления о мире, отвергает чудеса, искупление, действия Божественной благодати на человека и т. п. Деизм уничтожает даже всякое значение христианской молитвы и богослужения. Если Бог не хочет или не может помочь мне в моих скорбях и страданиях, то зачем же я буду Ему молиться? Между таким Богом и человеком не может быть никакой связи, никаких отношений, а, следовательно, и никакой религии. Кому от неё польза? Бог бессердечный, холодный и безжизненный - людям не нужен. Абсолютный же покой, в котором, по учению деистов, пребывает Божество после сотворения мира, - покой, в котором Божество совершенно не проявляет никакой деятельности, есть отрицание и самого бытия. Таким образом, деизм последовательно приводит к атеизму, к отрицанию даже бытия Божия. В жизни практических деистов встретить можно на каждом шагу; но теоретическим деистом человек долго быть не может.

Это философское учение из Англии проникло во Францию в XVIII веке и было распространяемо здесь учеными писателями, известными под именем энциклопедистов. Во главе их стоял остроумнейший писатель того времени - Вольтер [2]. Всю свою жизнь и все свое недюжинное дарование он употребил на то, чтобы вырвать из сердец своих современников веру в живого Бога и преданность католической церкви, которую он не называл иначе, как «l'infâmе». Самым злостным образом издевался он над Библией, её рассказами о чудесных событиях и библейскими лицами, особенно же - над Давидом [3] и апостолом Петром. Христос в его глазах был только галилейским Сократом, Моисей - мифом, Пятикнижие Моисея - сборником арабских сказок. Удивительно, что таким взглядом на Библию и христианскую церковь увлеклись не только светские лица, в том числе и коронованные особы, но и лица духовные - епископы и священники католической церкви, часто открыто кощунствовавшие среди светского общества. Мало того, - эти-то именно епископы и священники пользовались во Франции пред началом революции особою популярностью, как люди просвещенные, философски образованные и чуждые глупых предрассудков средневекового суеверия и клерикализма.

Как деизм проложил французскому обществу путь к безбожию и атеизму, так атеизм, как теоретическое учение, естественно привел французских мыслителей к натурализму или материализму, признающему бытие только одной материи или грубого вещества и отрицающему бытие духовное - бытие Бога, человеческой души, ангелов.

Практическое применение атеистического и материалистического философского мировоззрения к уяснению форм общественной и государственной жизни породило политические теории конституционализма и демократизма. В этом отношении особенное значение в истории первой французской революции принадлежит известному писателю Ж. Ж. Руссо [4]. Руссо подготовил революцию во Франции еще в большей степени, чем граф Л. Н. Толстой оказал содействие появлению революционного движения в России. Между ними много сходства можно видеть не только в их основном учении, но и в их деятельности.

В настоящий раз для нас представляют особый интерес только два сочинения Руссо: 1) О происхождении и основаниях первенства между людьми (1753 г.) и 2) Социальный Контракт (Contract social).

По первому сочинению Руссо считает величайшим злом для человечества его цивилизацию, культуру, просвещение, науки и искусства. Человек, - говорит Руссо, - становится дурным только в обществе, но рождается он невинным и добрым. Как же образовалось общество? Первый человек, который огородил участок земли и сказал: «это - мое поле», и нашел людей достаточно недальновидных, которые поверили ему, - он и был истинным основателем гражданского общества. Собственность разделила людей на богатых и бедных, власть - на сильных и слабых, а господство произвола - на господ и слуг. Из неравенства возникают богатства, а из богатств родится роскошь с её искусственными радостями - наукой и театром, которые делают нас более несчастными и худшими, чем какими мы были без них. Искусства порождаются роскошью, а науки - праздностью. Наука - дитя пороков - в свою очередь становится матерью новых пороков. Государства и их законы, - говорит Руссо, - обеспечивают безопасность и благосостояние людей, соединившихся под их властью. Науки же, литература и искусства, менее деспотические, но более могущественные, украшают гирляндами цветов цепи, наложенные на человека, заглушают чувство свободы, для которой он рожден природой, заставляют его любить рабство и создают существа, называемые цивилизованными людьми. Необходимость породила власть; науки и искусства ее утвердили. Что же делать человечеству? На этот вопрос Руссо отвечает таким образом: Если мы обратимся к тому отдаленному времени, когда люди жили еще в счастливом неведении, следуя во всем указаниям только одной непосредственной природы, когда ни науки, ни искусства еще не оказывали на их нравы своего развращающего влияния, - тогда они были, правда, грубы, но за то счастливы, искренни и правдивы. С успехами культуры и цивилизации исчезло все, чтó было наилучшего у людей, - любовь, сострадание, наивность, честность и незлобие. Поэтому как отдельным лицам, так и народам не остается ничего, как всеми силами стремиться, к возвращению к природе, к воспитанию согласному с природою и к государству, которое, по своему устройству, наиболее приближалось бы к природе. Эти мысли Руссо пред революцией повторяли все французы. Но гораздо большее и при том чисто практическое значение они приписывали другому сочинению Руссо, которое также названо выше, - Социальному Контракту.

Сочинение Руссо - Социальный Контракт - французы прямо называют евангелием революции, - и оно, действительно, было для них таковым. Робеспьер [5], напр., всегда держал его у себя на столе в особенном дорогом бархатном переплете и постоянно справлялся с ним при осуществлении своих революционных стремлений. Так же поступали и другие вожаки французской революции.

Главное и существенное содержание этой книги составляет довольно обстоятельное изложение демократической теории происхождения, развития, характера и конечных целей гражданского общества или государства. Руссо отвергает державность (Souveraineté) королевской власти; на её место он ставит державность народа (Souveraineté du peuple). Народ, как сумма отдельных членов известного государства, есть истинный суверен, - и он только один имеет право устанавливать образ правления в государстве и издавать законы, ибо закон и есть не что иное, как общая воля народа, преследующая общее благо. Государю принадлежит только исполнительная власть, необходимая для управления государством по указанию народа. Отношение государя к народу и обратно не определяется никаким договором; народ только поручает своему государю известную власть; а потому если народ найдет нужным, ради общего блага, он не только может уменьшить власть не оправдавшего его доверия государя, но может и совершенно отнять ее у него и передать другому лицу или даже - как в республике - многим лицам. Отсюда ясно, что как правительства вообще, так и государи в частности, подлежат суду народа, должны давать ему отчет в своих действиях и могут быть лишаемы своих тронов, если народ найдет их недостойными занимать таковые. Что касается членов рационально устроенного государства, то все они, без исключения, одинаково должны пользоваться свободою и равенством. Даруя народу эти блага, законодательство только возвращает людей к их естественному праву и их естественному состоянию, ибо люди рождаются свободными, равноправными и непорочными. Только по отношению к законодательству изменяется положение членов государства: как законодатель и участник в верховной власти, каждый член государства есть гражданин; как обязанный повиноваться законам, при его же участии составленным, он - подданный. Правительство есть только медиум или посредник между членами государства, как гражданами или законодателями, и членами государства, как подданными. Народ объявляет свою волю чрез своих представителей или депутатов, которые таким образом составляют народное собрание с законодательными неограниченными или самодержавными правами, не допускающими никакого протеста, никакой апелляции. Принципы свободы и равенства касаются, по учению Руссо, всех сторон народной жизни - печати, слова, сходок, союзов и вероисповеданий, - за исключением только религии христианской, ибо в своем Социальном Контракте Руссо настойчиво требует изгнания из его рационально устроенного государства не только католичества, но христианства вообще. Впрочем, Руссо еще не мог представить себе государства без всякой религии и потому он, упрекая в легкомыслии современных ему материалистов и атеистов рекомендует своим соотечественникам объявить государственною религиею тот самый деизм, который проповедовали тогда английские мыслители и о котором уже было упомянуто выше. Точнее сказать: Руссо хотел бы христианскую религию, хотя бы то и в форме католического вероисповедания, заменить философскою - и именно - натуралистическою моралью, какую проповедовали во Франции в XVIII веке, по подражанию англичанам, французские деисты и энциклопедисты.

Нет надобности говорить о том, какою необычайною популярностью пред началом первой французской революции эти идеи Руссо пользовались среди тогдашней, с толку сбившейся французской интеллигенции. Кондорсе и Бриссо, Мабли [6] и Морелли [7] старались развить их далее и доходили до невозможных выводов. Прудон [8] несправедливо присваивает себе фразу: «собственность есть кража»; эту фразу, как мы видели, намеревался произнести Руссо, а в действительности произнес в первый раз его ученик и последователь Бриссо, требовавший насильственного отнятия у богатых землевладельцев и духовенства земель для крестьян, у промышленников - фабрик для рабочих.

В конце XVIII века у французов происходило то же, что происходит теперь у нас. Легкомысленные интеллигентные французы с одной стороны, рисовались, своим безбожием и кощунством, ссылаясь на Вольтера, с другой стороны, - устраивали народные сборища для популяризации среди рабочих и крестьян односторонних политических теорий Руссо и его единомышленников и учеников. В этом отношении в глазах интеллигентов - французов Руссо представлялся таким же священным и неопровержимым авторитетом, каким был некогда Пифагор для его учеников. Достаточно сказать, что, даже требуя для Людовика ХѴI-го [9] смертной казни, Сен-Жюст и Робеспьер в своих обвинительных речах ссылались только на Социальный Контракт Руссо. Действительно, в этом политическом трактате, Руссо говорит следующее: «Если для государства полезно, что бы ты умер, то ты и должен умереть, потому что лишь под этим условием ты до сих пор жил в безопасности и потому что твоя жизнь - уже не только благодеяние природы, но и условный дар государства». «Догматики государственной и социальной философии Руссо, - говорит Блос, - думали, что к делу Людовика ХVI-го необходимо применить это положение в его буквальном смысле, - также, как и впоследствии, вовремя террора Социальный Контракт всегда лежал на столе «Комитета благосостояния».

После сказанного понятно, отчего некоторые писатели с уверенностью утверждают, что главными виновниками первой французской революции были французские писатели - энциклопедисты вообще и в частности - Вольтер и Руссо или даже только - Руссо. Так думает, напр., Карно. В своей «Истории французской революции» они говорит прямо: «Мысль порождает факт. Это до того очевидно, что почти возможно определить в событии 1789 года долю участия каждого из великих мыслителей предыдущей эпохи. Влияние двух из них преимущественно проявляется самым ярким образом. Нельзя было сказать ничего более справедливого, чем то, что выражено в ироническом припеве народной песни, где говорится по поводу французской революции: C'est la faute de Voltaire, c'est la faute de Rousseau!» (т. е., это - вина Вольтера, это - вина Руссо!). Сочинения этих двух писателей, - замечает Карно, - были евангелием для поколения, совершившего революцию». Аббат Ж. Леманн также говорит, что «Социальный Контракт Руссо был маяком революции». По мнению Наполеона, во Франции не было бы никакой революции, если бы на свете не было Руссо.

Само собою попятно, что как Вольтеру, так и Руссо следует приписать только популяризацию и быстрое распространение атеистических, социалистических, коммунистических и вообще демократических идей, но не самое создание атеистических и социально-революционных теорий. Не говорим об атеизме; его знает Библия уже в царствование Давида и даже в эпоху пред всемирным потопом. Но и республиканская теория была известна человечеству несравненно раньше, чем заговорил о ней Руссо. Основные черты её можно находить уже в «Республике» Платона [10] и в речах Цицерона[11]. Впрочем, никакой нет надобности углубляться в столь отдаленную от нас древность; достаточно указать только на католическую церковь, как на истинную виновницу французской революции; без её помощи ни Вольтер, ни Руссо ничего не могли бы поделать для разрушения во Франции монархии и возбуждения самого разрушительного революционного движения...

Власть пап, по учению католической церкви, выше власти светских народоправителей - императоров, королей, герцогов и князей. Если кто из коронованных лиц оказывал неповиновение папе, папа считал себя в праве восстановлять против такого ослушника его подданных, освобождая их от данной королю присяги, при чем папе не вменилось в грех даже и убийство столь опасного «врага церкви». Так, папа Павел III, как известно, объявил английского короля Генриха VIII-го[12] лишенным престола, освободил его подданных от присяги в верности своему королю и открыто возбуждал их к бунту; папа Пий V посылал своих клевретов в Англию, чтобы они умертвили английскую королеву Елисавету. Сикст V одобрил убийство Клемена и т. п. Ведь все это факты общеизвестные. Ясно, что, революция не противна ни папству, ни католической церкви по самой идее своей. Но и этого мало. Только за двадцать лет до начала первой французской революции из Франции были изгнаны иезуиты, которые и своими действиями, и своим учением усердно подготовляли французский народ к самой жестокой революции, не останавливающейся даже и пред цареубийством.

Иезуиты, как известно, ставили своею последнею целью - всеми средствами - и законными и незаконными, и нравственными и безнравственными - поддерживать папство и истреблять врагов католической церкви. Во Франции их влияние было особенно сильно. Они были духовниками почти всех французских королей, воспитателями их детей, были «своими людьми» и в рабочих кабинетах этих народоправителей и в будуарах их жён, а потому и имели сильное влияние не только на их семейную жизнь, но и на дела государственные. И что-же? Король Генрих III [13] был умерщвлен за то, что не хотел слушаться иезуитов и не предпринимал жестоких мер против иноверцев. Иезуиты не только не осудили убийцы короля, но еще прославляли его, как подвижника и страдальца за ревность по благе католической церкви. Впрочем, этого мало: не только в частных беседах, но даже в публичных речах и церковных проповедях они высказывали пожелание, чтобы такой же участи подвергся и наследник короля - Генрих IV, - и их желание исполнилось: после многих неудачных покушений, Генрих IV, уже будучи королем, пал от руки злодея Равальяка, ученика иезуитов; а на суде преступник показывал, что к убийству короля его склонил священник - иезуит, благословляя «на доброе дело» и «великий подвиг ради церкви Божией».

Что эти убийства и цареубийства для иезуитов не суть явления случайные и исключительные, - можно видеть из многих иезуитских сочинений, в которых оправдывается не только революция, но даже и убийство коронованных особ. Еще в 1592 году один иезуит, назвавший себя Руссеусом, издал в Антверпене книгу под заглавием: «De justa reipublicae in reges impios et hoereticos auctoritate». Передаем в кратких словах содержание этой редкой и трудно уже в наше время встречаемой книги по изложению профессора мюнхенского университета Ж. Губера («Иезуиты», Спб., 1899 г., стр. 157). В этой книге, одобренной иезуитским орденом и испанским королем (говорит Губер), автор самым энергичным образом громит еретических государей и называет их всех тиранами. Автор объясняет происхождение государства общественными инстинктами людей. Королевская власть и авторитет основаны на свободном выборе народа. Сознание права внушено людям самим Богом; избирая своего короля, народ пользуется Божественным правом, а следовательно, королевская власть лишь косвенным образом истекает из Божественного источника. Народное самодержавие является источником всякой власти; следовательно, народ сохраняет свое право и свою власть по отношению к тираническому государю, а королевская власть подчиняется народному суверенитету (самодержавию). Народ имеет право расширить, сократить и изменить сферу компетенции королевской власти, он может отменить ее и избрать себе иную форму правления. Только коронование епископом придает королевской власти законность. Между христианскими государями и народами существует (?) договор, на основании которого король обязывается управлять, соблюдая справедливость предписания христианского учения, тогда как народ обязывается повиноваться королю справедливому и праведному. Если король нарушает это обязательство, то народ eo ipso освобождается от обета послушания и верности и получает право низложить короля, если он нарушает общественное благо. В случае низложении короля, народ через избранных своих представителей сам ведёт свои дела. Тот, кто отрицает принадлежащее народу право передавать верховную власть другой династии, - тот, кто навязывает христианским народам обязательство вечно повиноваться раз избранным государям, - является не только врагом христианских государей (?!), но и народов; он оскорбляет их достоинство и унижает величие человеческой природы; он будет осужден на вечное проклятие, как отступник, оскорбивший величие Божества (?!). Что же касается еретических государей, то они - изверги рода человеческого и, по Св. Писанию, их следует предавать смерти. Они не должны господствовать над христианами, а христианские народы не должны повиноваться им. Еретиком же следует считать всякого государя, который вмешивается в церковные дела, не истребляет осужденных епископом еретиков, дозволяет оспаривать решения соборов, отказывается истреблять еретические книги, дозволяет еретические собрания, отказывается публиковать постановления соборов и не издает законов, согласных с догматами церкви».

Если сравнить эту книгу какого-то иезуита, одобренную однако же всем иезуитским орденом, с политическим трактатом Руссо - «Социальный Контракт», то мы увидим что, не смотря на полтораста лет, отделяющих одного автора от другого, пресловутый Руссо с своими конституционно-демократическими воззрениями ушел не слишком далеко от верных последователей Лойолы [14] в деле проведения в жизнь и осуществления революционных начал. Мало этого. Нам кажется даже, что в этом отношении преимущество находится на стороне иезуитов и католичества. Не нужно забывать, что иезуиты более двухсот лет самым энергическим образом работали во Франции над тем, чтобы восстановлять королей против народа, а народ против королей, - что французский народ (говоря вообще) был сильно и искренно предан католической церкви и папству и, наконец, что не одни иезуиты, а и другие католические авторитетные писатели в своих сочинениях проводили социально-демократические и даже прямо революционные воззрения. Так, - еще у Фомы Аквината, в комментариях к его «Сентенциям» говорится: «Никто не обязан повиноваться узурпатору; его не только можно, но и должно убить. Поэтому Цицерон совершенно справедливо в своей книге De officiis прославляет убийц Юлия Цезаря, который сделался тираном, присвоив себе самовольно власть императора». И в другом месте: «Когда нет возможности обратиться к высшему авторитету против человека, насильственно захватившего власть, то следует прославлять и награждать того, который убивает тирана для освобождения отечества». Само собою понятно, что для разрешения вопроса о том, следует ли, действительно, ради общего блага убить тирана, требуется общественный приговор, - акт чисто революционный.

Кроме того - цареубийство в целях революционных одобряли и католические писатели, как, напр., Парвус и Сальсбюри. Последний, по словам профессора Губера, утверждал, подобно Аквинату и другим, что убийство тирана дозволительно, если нет никакой возможности обуздать его. Право такого убийства принадлежит всякому, кто захочет поднять руку на тирана, стоящего вне закона. Тираном же он называет узурпатора и всякого государя, который по собственному произволу нарушает государственные законы и притесняет народ в его правах.

Кроме католичества вообще, и ордена иезуитов в частности, не - последнее место в истории не только подготовления первой французской революции, но и в осуществлении её последних целей, без сомнения, занимали тогдашние масоны. В первый раз масоны появились во Франции в 1721 году; но главные проповедники масонства или как они сами называют себя - великие мастера - англичане лорд Дервенвотер и лорд Гарнестер - такую обнаружили необычайную ревность в распространении своего учения, что к началу первой французской революции масонство охватило уже почти всю Францию, именно - в 1787 году масонские ложи были в 282 городах, при чем в одном Париже масонских лож было 81, в Лионе - 16, в Тулузе - 10, в Бордо - 7, в Нанте - 5 и т. д. Все так называемые французские энциклопедисты, подготовлявшие первую революцию во Франции, и в том числе Вольтер, Дидро, д'Аламбер, Кондорсе, Буланже, Де-ля-Метри, Мармонтел, Фрере и др. были масоны; к масонству принадлежал бывший регент французского престола, герцог Орлеанский Филипп; масонами были и все главные и непосредственные вожаки первой французской революции - Мирабо, Дантон, Робеспьер, Марат, Лафайет, Талейран, Фуше, Тальмон, Лескюр, Боншон, Ролан, Сен-Жюст и даже знаменитый изобретатель гильотины - доктор Гильотен.

Как масоны ни старались сохранить в тайне свое религиозно-политическое учение, но его основные положения известны. Масоны исповедуют только религию природы, т. е., религию без Бога, без таинств, без молитв; чудеса, пророчества, благодать, как и все вообще сверхъестественные явления, они отвергают. Христианскую религию они не признают истинною религиею и считают за лучшее к ней не принадлежать, так как она вселяет в своих исповедников враждебность ко всем другим религиям, объявляя их ложными и потому неугодными Богу. Свою же религию масоны прославляют за то, что она и не признает, и не отвергает ни одной религии - ни христианской, ни еврейской, ни магометанской, ни буддийской, - и даже - напротив - все их объединяет в себе и чрез то примиряет их исповедников. Первое и основное положение масонского устава гласит так: «В силу принадлежности своей к ордену, масон обязан повиноваться нравственному закону, - и если он хорошо понимает искусство (lʼArt), он никогда не будет ни глухим безбожником (un Athée stupide), ни невежественным вольнодумцем. Правда, в прежнее время масоны были обязаны принадлежать каждый к вероисповеданию той страны, в которой он имел жительство; но теперь более правильным признается, чтобы они обязывались исповедовать только ту религию, к которой принадлежат все хорошие люди, дозволяющую каждому руководиться своими собственными убеждениями, которые он считает наиболее правильными и наиболее разумными, - мнениями, которые могут побудить человека быть добрым, справедливым, искренним и гуманным к подобным себе, из какой бы страны они ни были и какую бы веру ни исповедовали. Таким образом, при помощи этого прекрасного принципа масонство становится центром единения между людьми и единственным средством установить тесную и прочную дружбу между лицами, которые никогда не могли бы войти в общение между собою вследствие различия своих настроений».

Таким образом, на место христианской религии масоны ставили, как мы видим, только естественную гуманистическую мораль, - мораль без живого Бога, без исторического Христа, без сверхъестественного откровения, - мораль человеческого разума. Как и гуманисты ХVI-го и ХVII-го веков, масоны провозгласили три основных принципа - свободу, равенство и братство. Эти принципы они стремились положить в основу и своей собственной практической жизнедеятельности; а для этого необходим путь реформ или переворотов как в частной, так, и общественной жизни. Настоящий человеческий мир, по учению масонов, одряхлел и омертвел, - и одряхлел именно потому, что в нем нет оживотворяющих начал - свободы, равенства и братства. Он подобен теперь дому, полуразрушившемуся и уже готовому рухнуть. Что делают каменщики (Le Macon значит - каменщик) с таким домом? Починять его как-нибудь бесполезно, неразумно и убыточно. Его нужно сначала разрушить до основания, а потом вместо него выстроить новый из нового материала и на новом фундаменте. Но разрушение разлагающегося государства это и есть революция; а новый фундамент для построения нового государства это - основные принципы масонства: - свобода, равенство и братство.

После сказанного ясно, почему во всех странах старого и нового света масоны принимали самое живое участие в революционных движениях. Что же касается Франции, то в ней участие масонов было ощутительнее, чем где бы то ни было в других государствах, потому что там их учение совпало по всем пунктам с политическою теорией Ж. Ж. Руссо и с деистическим гуманизмом Вольтера.

Кроме того, - во Франции масоны нашли для своей деятельности сильную поддержку в . . . евреях. Эти пронырливые и эгоистические космополиты не жалели ни своих громадных капиталов, ни своих сил и энергии, ни даже жизни своей для того, чтобы вызвать и усилить до крайних пределов кровавую революцию во Франции, которую они во что бы то ни стало решились захватить в свои железные когти[i]. В масонах они усмотрели для, себя самых надежных союзников и помощников. На некоторое время многие французские евреи даже сами переходили в масонство. На Вольтера и Руссо они смотрели как на своих друзей и благодетелей. «Социальный Контракт» Руссо был маяком революции, - сказал Ж. Леманн (сам крещенный еврей), - и позволил евреям броситься в атаку на христианское общество». О Вольтере же французские евреи выражались так: «Хотя Вольтер и ненавидел нас, но вольтерьянство было для нас чрезвычайно полезно. Поэтому мы восхищаемся Вольтером и весьма ему признательны».

Нет никакой нужды подробно говорить здесь о положении евреев во Франции в средние века; тогда оно было, действительно, незавидно; судьба евреев зависела не только от произвола королей, но и от произвола низших администраторов; они стояли «вне закона». Но с Людовика ХIV-го их положение значительно изменилось к лучшему. Как было сказано уже, беспрерывные войны при этом короле совершенно истощили государственную казну. Людовику нужны были деньги, - и - вот! - волей-неволей ему пришлось унижаться пред еврейским миллионером - Самуилом Бернардом. В это время в первый раз за всю историю Франции в королевском дворце появляется еврей и принимается с чрезвычайным почетом. Но за то с этого же самого времени французское правительство уже навсегда отдало свою страну в руки евреев, и Франция никогда не будет в состоянии освободиться от своих долговых обязательств еврейским банкирам.

Еврей Бернард снабдил короля деньгами; но вместе с тем исходатайствовал для своих единоверцев многие льготы и нрава. Так, - евреям была предоставлена полная свобода торговли, право заниматься подрядами и поставами всякого рода; право учреждать банки, ссудные кассы и другие кредитные учреждения, иметь свои школы и даже академии, заниматься медициною, астрономией, искусствами и ремеслами, учреждать типографии и литографии, управлять имениями и финансовыми операциями королевского двора, заведовать сборами разного рода податей и т. п. Но этих прав евреям было мало. Им хотелось достигнуть во Франции «полного равноправия» с коренным населением; в частности им хотелось принимать непосредственное участие на правах действительных членов в парламенте и магистратуре. Они тяготились тем, что французским законодательством им запрещено было приобретать земли и вообще недвижимое имущество, торговать христианскими рабами и иметь христиан в услужении, содержать гостиницы и постоялые дворы, иметь аптеки и аптекарские склады. Так как евреи, при всей своей настойчивости, не могли приобрести себе этих прав непосредственно от французских королей, то как только начала возгораться революция, они повернулись к ним спиною и стали прислушиваться речей с другой стороны.

Особенно евреям понравилось, когда они узнали, что вожаки революции, с одной стороны под влиянием политической теории Руссо, а с другой - под влиянием масонства, провозгласили своими основными началами свободу, равенство и братство для всех французских подданных. «Значит, и для нас, - подумали евреи, - ибо мы то же французские подданные, как и сами настоящие французы»!

И так, по истолкованию евреями социально-демократической теории Руссо, первая французская революция, без всякой просьбы с их стороны, сама предоставляла им то равноправие, о котором они всегда мечтали и которого они никак не могли добиться от французских королей. Ясно, что как только революционеры достигнут осуществления своих намерений, так евреи тот час же могут, где угодно и сколько угодно, открывать гостиниц, постоялых дворов, трактиров с продажею спиртных напитков, торговать христианскими рабами и рабынями, приобретать за ничто у промотавшихся дворян их виллы и имения, заводить аптеки и аптекарские склады, а главное - иметь своих представителей в парламенте и управлять всею Францией. Соблазнительная перспектива! Поэтому совершенно понятно, что французские евреи нисколько не задумались над тем, чтобы бросить королей с их монархией и перейти на сторону революции. Всеми своими силами и всеми своими средствами они решили поддерживать революционеров и возбужденное ими движение. При своей пронырливости и при помощи различного рода интриг, они, прячась за спины масонов, сумели посадить последних и на министерские кресла, и на парламентскую трибуну, и в парижский магистрат, не минуя ни одного важного государственного поста.

Мало этого. Евреи сумели подкупить своим золотом всех выдающихся членов национального собрания, каковы, напр., были аббат Грегуар и Робеспьер. Что же касается материальных нужд революции, то для удовлетворения их, касса еврейского кагала всегда была открыта. В благодарность за это вожаки революции в законодательных собраниях ни одного вопроса так часто не возбуждали, как вопроса об евреях и их равноправии.

Но чтó же случилось? Оказалось, что сначала евреи ошиблись и пришли - было в отчаяние. Оказалось, что французские революционеры, провозглашая свои принципы свободы, равенства и братства, имели в виду только себя, а об евреях и не думали. Нужно было евреям вытащить из своих карманов еще много денег и предпринять еще много разного рода хлопот, чтобы вожаки первой французской революции заговорили и об них. Но и тут встретилось препятствие. Народный инстинкт не сразу отдал французскую нацию в руки ненасытных евреев. Благоразумие некоторых патриотов затормозило дело, - и друзьям евреев или - вернее - политиканам, подкупленным евреями, - пришлось еще немало повозиться с разрешением еврейского вопроса.

Французские историки полагают, что французская революция началась, собственно, с 3-го августа 1789 года. И чтó же? В этот именно день в национальном собрании аббат Грегуар в первый раз поднял вопрос о предоставлении евреям равноправия, чего не имели еще тогда многие коренные французы. Как священник, он доказывал, что все люди братья по своему происхождению от Адама и что поэтому все должны пользоваться одинаковыми правами, не допуская ни преимуществ, ни притеснений; при этом в самых мрачных красках он изобразил пред своими слушателями то прискорбное угнетенное состояние, в котором, по его словам, будто бы находились французские евреи. «Благодарность евреев (аббату Грегуару), - замечает Карно в своей Истории французской революции (стр. 86), - выразилась в оригинальной форме. В синагогах назначены были публичные молитвы за христианского священника». Но оказалось, что евреи ошиблись и здесь: поспешили! Вопрос об их равноправии на этот раз остался нерешенным.

Вскоре после этого уже сами евреи представили в национальное собрание петицию, прося признать их настоящими французскими гражданами и вместе с тем даровать им равноправие. Это было 3-го сентября того же 1789 года (т. е., ровно через месяц после первого провала еврейского вопроса). Национальное собрание и на этот раз не разрешило сразу еврейского вопроса, а предварительно избрало для этого особую комиссию, которая бы собрала надлежащий материал для правильного разрешения вопроса и приготовила бы проект такого разрешения.

Но прежде чем эта комиссия выполнила возложенное на нее поручение, 28-го сентября того же 1789 года евреи, проживавшие в Эльзасе, подали в национальное собрание жалобу на христиан, которые будто бы их, несчастных притесняли. Члены национального собрания расчувствовались, но вопрос еврейский разрешили только косвенно, уведомив эльзасского губернатора, что все люди должны считаться равными и что евреев поэтому нужно всячески гарантировать от насилия со стороны христиан. Эльзасские евреи остались недовольны таким решением и 14 октября того же 1789 года отправили в Париж депутацию, во главе которой стоял выдающийся еврейский оратор Бир-Исаак-Бир. Явившись в национальное собрание, Бир произнес сильную и воодушевленную речь, наполненную, впрочем, избитыми фразами о том, что все люди - дети одного Бога, но что несчастных евреев за что-то все безвинно угнетают и преследуют, что все преследования и гонения они однако же переносят будто бы кротко и безропотно, а потому и заслуживают того, чтобы их положение было улучшено и чтобы им было даровано равноправие. Хотя некоторые вожаки - революционеры и обещали депутации оказать её просьбе горячую поддержку; но национальное собрание по-прежнему оставило нерешенным еврейский вопрос и на этот раз.

В пятый раз в течение одного и того же 1789 года (меньше, чем в полугодие) вопрос о еврейском равноправии в национальном собрании снова был возбужден аббатом Грегуаром (это было 23-го декабря). Наиболее горячим противником дарования евреям равноправия в этом заседании явился аббат Мори. «Когда король Кард Лысый, - так, между прочим, говорил оратор, - тот самый король, который даровал евреям гражданские права, был отравлен своим врачом - евреем, - евреи были изгнаны из Франции. Семь раз изгоняли их из Франции и семь раз позволяли возвратиться назад. «Скупость их изгоняла, и скупость и глупость снова возвращали их», - писал Вольтер. В течение 17-ти веков евреи не слились с другими народами. Их главное занятие - торговля деньгами. Они не желали заниматься земледелием, но всегда были бичом земледельческого населения: в Польше, где им принадлежит целая провинция, пот христианских рабов орошает поля, на которых зиждется благосостояние евреев. Они не были земледельцами ни при Давиде, ни при Соломоне, а занимались лишь торговлею. Может быть, вы хотите сделать из них воинов? Но я не могу представить себе полководца, который пожелал бы командовать армией из евреев в день шабаша. Они никогда не воевали в этот день шабаша. Они никогда не воевали в этот день, - и враги их принимали во внимание эту особенность. В Эльзасе им принадлежит закладных на имения на 12 миллионов. При равноправии они через десять лет вполне овладеют этою провинцией и превратят ее в еврейскую колонию. Не нужно преследований: всякая религия имеет право на уважение. Делайте им добро, как отдельным личностям, но не как французам, потому что они не могут быть гражданами». На этот раз защитником еврейских интересов выступил сам Робеспьер. Он произнес целую речь в опровержение доводов аббата Морри, хотя, конечно, и он должен был пользоваться только общими фразами о равенстве всех людей, о гуманности, какою должен отличаться цивилизованный народ, о несправедливом угнетении евреев христианами и т. п. Чтобы примирить противников, масон Дюпор предложил такую формулу нового закона: «Ни один француз не может быть лишен прав активного гражданина или права быть избранным на общественные должности без утверждения национального собрания, - при чем все существующие законы и правила не должны приниматься во внимание». Эту формулу поддерживал сам председатель собрания де-Клермон-Тонерр; но особенно энергично защищал ее друг Робеспьера юдофил Мирабо, - при чем в своей довольно длинной речи он живо изобразил то печальное положение, в котором будто бы находились тогда французские евреи. Свою речь он закончил следующими словами: «Господа! не забывайте, что евреи - такие же люди, как и мы, что они более несчастны, чем виновны. Знайте, что этот обездоленный народ, столь горячо стремящийся получить права гражданства (еще бы!), не менее горячо и искренне (?) стремится исполнять обязанности, сопряженные со званием гражданина». Как ни авторитетны были ораторы, выступившие в этот раз на защиту евреев, но дело их не выгорело: предложение Дюпора было отвергнуто.

Но евреи не унывали и духом не падали. На другой день (24 декабря) друзья евреев снова возбудили в национальном собрании вопрос о предоставлении равноправия евреям. Евреям уже улыбалось розовое будущее. Но все дело испортил эльзасский депутат Ревбелль. Он заявил, что если национальное собрание предоставит равноправие евреям, то оно этим докажет только, что не желает считаться с настроением и требованиями народа, так как у французского народа предубеждение против евреев чрезвычайно велико; в частности Ревбелл прибавил, что за население Эльзаса он не отвечает. После этого вопрос о предоставлении равноправия евреям был снят с очереди, но - ненадолго.

Наступил 1790-й год. 28-го января в национальном собрании снова был возбужден вопрос о предоставлении равноправия евреям. На этот раз инициатива принадлежала знаменитому оратору Таллейрану. Заслушано было также и особое прошение эльзасских евреев. Составитель этого прошения адвокат Годар хотел поддержать просьбу своих клиентов весьма одушевленною речью, которую он закончил так: «Вы не станете более колебаться, милостивые государи, когда узнаете, что из 500 евреев, проживающих в Париже, более 100 человек принадлежат к национальной гвардии и жертвуют своею жизнью для защиты конституции... Если сегодняшний день закончится согласно с нашими желаниями, то этот будет самый достопримечательный день из всей революции»... Аббат Мюло, председательствовавший тогда в национальном собрании, горячо поддерживал еврейского адвоката и разделял его беззастенчиво-лживые восхваления еврейского патриотизма. Но дело опять не выгорело. Большинством голосов предложение о предоставлении евреям равноправия было отвергнуто. И это неудивительно, потому что в национальное собрание уже стали поступать народные требования не только о том, чтобы евреям не было предоставлено никаких гражданских прав, кроме тех, которыми они уже пользуются, но и о том, чтобы евреи были изгнаны из Франции. Но евреи, надеясь на свои капиталы и на легкую продажность вожаков революции, не отчаивались в своих надеждах и ожиданиях.

20-го июля 1790 года евреи из города Меца подали в национальное собрание прошение о том, чтобы они были освобождены от налогов в пользу герцогов Бранка-Лорогэ, которые они уплачивали в течение двух веков. Просьба была удовлетворена в полчаса, при чем было добавлено: «освободить также и прочих евреев, находящихся в подобном положении». Против такого скороспелого решения восстал известный уже нам эльзасский депутат Ревбелль. «Речь идет, - сказал он, - не об одном роде Бранка, а о существенной реформе в пользу евреев. Нельзя в полчаса решать столь важный вопрос. Я обращаю внимание собрания на то, что эти евреи не платят никаких других податей. Если намерение национального собрания состоит в том, чтобы освободить их вообще от несения всякого рода повинностей, то это - иное дело». После этой речи национальное собрание отказалось от своего постановления и передало прошение евреев в финансовую комиссию для предварительного рассмотрения. Так с неосуществлёнными своими надеждами евреи провели и второй год французской революции.

Настал 1791-й год. 18-го января представитель всех французских евреев Луи Мартино снова возбудил в национальном собрании ходатайство о предоставлении евреям равноправия. Председатель предложил собранию на обсуждение и разрешение этого вопрос даже вне очереди. Против этого особенно энергично восстал принц Бройи. По его словам, сделанную евреям любезность он может объяснить себе лишь тем, что богатые эльзасские евреи тратят очень много денег на приобретение в Париже среди выдающихся общественных деятелей могущественной протекции для евреев, но при этом он напомнил членам собрания, что настроение жителей Эльзаса непримиримо с предоставлением евреям гражданского и политического равноправия. Наконец, он настаивал на том, что еврейский вопрос должен быть передан в конституционный комитет для предварительного рассмотрения. По свидетельству современников, смелое указание Бройи на подкуп евреями многих депутатов собрания, произвело сильное впечатление. Сделанное уже постановление было отменено.

27-го сентября того же года покровители французских евреев снова подняли вопрос о предоставлении евреям политического и гражданского равноправия. Национальное собрание разрешило этот вопрос в пользу евреев. Но против такого решения снова запротестовал депутат Бройи. Он напомнил собранию, что эльзасские французы должны тамошним евреям около 15-ти миллионов, что сумма эта возросла из первоначального действительного займа только в 3 миллиона, что 12 миллионов, следовательно, суть не что иное, как ростовщические проценты. Свою речь Бройи закончил следующими словами: «Нельзя давать прав евреям, не выяснив этого вопроса и не оградив интересы населения. Я предлагаю, чтобы евреям было вменено в обязанность дать в течение одного месяца подлежащим властям полный отчет о состоянии долговых обязательств, имеющихся у них от христианского населения; чтобы были собраны справки о платежной способности должников; чтобы местные власти высказались о способе окончательного расчета и приведения в порядок долговых отношений между христианами и евреями; чтобы все эти соображения были представлены в законодательный корпус».

Национальное собрание согласилось и на этот раз с доводами депутата. Но на другой день (28 сентября), воспользовавшись отсутствием Бройи, приспешники евреев снова возбудили еврейский вопрос в национальном собрании,- и собрание вынесло такое постановление: «Так как принесение гражданской присяги, согласно постановлению учредительного собрания дает права гражданства, то евреи, принесшие таковую, становятся французскими гражданами».

Итак, 28-е сентября 1791 года - это день, в который французы навсегда закабалили себя в рабство еврейскому кагалу. Евреи одержали победу, - и их доверитель невольно воскликнул: «Иерихон взят и стены его рухнули»! Действительно, с этого времени евреи взяли Францию в свои крепкие руки. И что же они делают? Прежде всего они купили у французского (еще временного) правительства (и купили не за наличные деньги, а за простые ассигнации, тогда только еще в первый раз появившиеся на свет, по измышлению евреев же) 10,000,000 гектаров земли, отнятых революционным правительством у французского католического духовенства; затем евреи тот час же пробрались в парламент и недолго думали над тем, чтобы завладеть министерскими креслами, на которых они восседают еще и в настоящее время.

Настойчивость и энергия, с какими евреи добивались для себя политических и гражданских прав во Франции, - поразительны. Как отмечено, евреи хлопотали об этом целых три года, - и отказы Национального собрания не охлаждали их ревности. Национальное собрание еще в 1789 году сделало общее постановление: вопрос, не разрешенный в утвердительном смысле, не может быть побуждаем в ту же сессию, да и на следующий год он может быть внесен на рассмотрение национального собрания лишь в том случае, если для его разрешения будут указаны новые мотивы, которые собранием не были приняты во внимание в прошлую сессию. Это постановление признавалось обязательным для всех, кроме... евреев! По пяти и по семи раз в сессию они возбуждали в национальном собрании вопрос о предоставлении им равноправия как политического, так и гражданского...

Как это им удавалось, - понять трудно... Одно лишь несомненно, что умные и практические евреи прекрасно видели, что французская революция для них может быть весьма выгодною и потому они не жалели денег на её поддержание и даже усиление. В следующем письме я коснусь вопроса: каких результатов достигли французы, принесши революции неизмеримо тяжелые жертвы? и мы убедимся несомненными историческими фактами, что от революции никто из французов не получил совершенно никакой пользы.. Мало того. Все французы пострадали от революции, а выиграли только одни евреи и - только одни они!

Несколько слов в заключение письма. Не знаю, что думаешь ты, любезный друг, читая это письмо мое. Но я, излагая в нем свои мысли о причинах, вызвавших новую французскую революцию, все время думал о своей России. Не то ли совершается теперь и у нас, что в конце XVIII века происходило во Франции пред взрывом тогдашнего революционного движения? Ничего нет нового под солнцем! И колесо истории вращается слишком однообразно.

Припомнил я 60-е и 70-е годы прошлого столетия, когда в нашу злосчастную Россию вторглись, как бурная стихия, разрушительные идеи западно-европейской философии - рационализма, материализма, социализма, коммунизма и нигилизма, подрывая наши народные верования и здравое христианское мировоззрение! Затем я вспомнил, как в конце прошлого века умами нашей тогда еще кое-как учившейся молодежи овладели западно-европейские эксцентричные мыслители - Нитцше [15] и Маркс...

И я невольно поставил себе вопрос: кто больше сделал для разрушения веры в Бога и моральных начал жизни - Вольтер ли с французскими энциклопедистами или эти незваные «просветители» нашего общества?... Когда я излагал политическое учение Руссо с его нападками на культуру, цивилизацию, науку, просвещение, театр, я не мог не вспомнить Л. Толстого и при этом подумал, - радуется ли он теперь тому, что посеянные им семена, наконец, взошли и уже приносят свои горько-ядовитые плоды.

Масоны в настоящее время работают на ряду с нашими революционерами не менее энергично, чем работали они и во Франции.

А евреи? В них-то и вся сила! Без евреев русские революционеры - ничто, чистейший нуль! Удивительна, впрочем, ревность евреев: ведь у нас для неё нет таких побуждений, как во Франции. Во Франции евреев не допускали в парламент; у нас даже и в первой Государственной думе евреи - Винавер, Герценштейн, Якубсон, Френкель, Левин, Яснопольский и мн. др. - были первыми заправилами. Во Франции евреям было запрещено содержать отели, гостиницы, постоялые дворы, торговать спиртными налитками; у нас, и без революции, евреи главным образом только этим и занимаются. Во Франции евреи не могли иметь аптек и аптекарских складов; у нас аптекари, фармацевты и их помощники - почти исключительно евреи; русские (по происхождению) в наших аптеках исполняют только чёрную работу. Чего же нужно еще русским евреям? Чего они хотят?

Да, над этим вопросом нужно подумать... До следующего письма.

Примечания

[1] Тарле Евгений Викторович (1874-1955) - историк. В 1903-1917 (с небольшим перерывом в 1905) приват-доцент С.-Петербургского (Петроградского) университета, академик АН СССР (1927).

[2] Вольтер (Voltaire) (псевд.; наст. имя и фамилия Мари Франсуа Аруэ (Arouet)) (1694 - 1778) - французский писатель, философ, историк.

[3] Давид (ок. 1085 г. до Р.Х. - ок. 1015 до Р.Х.) - святой царь и пророк, псалмопевец, умер в возрасте 70 лет после 40 лет царствования и был погребён в Иерусалиме

[4] Руссо Жан-Жак (1712-1778) - известный французский писатель, публицист, философ.

[5] Робеспьер (Robespierre) Максимильен Мари Изидор де (1758-1794) - деятель Великой французской революции, один из руководителей якобинцев, добился падения жирондистов; стоял во главе комитета общественного спасения, пользовался диктаторской властью.

[6] Мабли (Mably) Габриэль Бонно де (1709-1785) - аббат, французский социальный философ, историк.

[7] Морелли (Morelly) Этьенн-Габриэль (1717 или 1718- ?) - аббат, представитель французского утопического коммунизма.

[8] Прудон Пьер Жозеф (1809-1865) - французский публицист, один из основоположников анархизма.

[9] Людовик XVI (1754 - 1793) - французский король (в 1774 -1792).

[10] Платон (428 или 427 до н. э. - 348 или 347 до н. э.) - древнегреческий философ, ученик Сократа, учитель Аристотеля.

[11] Цицерон Марк Туллий (106 до н. э.- 43 до н. э.) - древнеримский политик и философ, оратор, учитель Аврелия Августина - основателя августинизма.

[12] Генрих VIII (1491-1547) - английский король, сын Генриха VII.

[13] Генрих III Валуа (Henri III de Valois) (1551-1589) - четвёртый сын Генриха II, короля Франции и Екатерины Медичи, с 30 мая 1574 - последний король Франции из династии Валуа.

[14] Лойола (Loyola) Игнатий (1491(?)-1556) - основатель ордена иезуитов (1534).

[15] Ницше (Nietzsche) Фридрих Вильгельм (1844 -1900) - немецкий философ, представитель иррационализма.

---

[i] Подробно об этом срв. Н. Л. и Г. Бутми «Иудеи в масонстве и в революции. СПб, 1906.