Ниже мы впервые помещаем часть записок известного русского правоведа, общественного деятеля, публициста, музыканта, черниговского губернского тюремного инспектора Д. В. Краинского (см. о нем: Памяти Дмитрия Васильевича Краинского (23.10/5.11.1871-13.03.1935)»)
Свои записи Д.В. Краинский вел в соответствии с досоветской орфографией и по юлианскому календарю. В нашем издании орфография приближена к современной. Название, подготовка рукописи к публикации - составителей (О.В. Григорьева, И.К. Корсаковой, С.В. Мущенко). Все плакаты - того времени.
+ + +
1 мая намечались громадные
торжества. Лихорадочно, нервно большевики готовились к народному празднику.
Ожидали амнистии. Красный террор, будто бы даже приостановился. Мы слышали
только об отдельных арестантах. В отделе народного образования разрабатывался план
празднества 1 мая. Художественная секция должна была выступить днем с
оркестром, а вечером в концерте-митинге.
Город украшался гирляндами, плакатами, красными флагами и картинками. В агитационном отделе (агитпросвет) вырабатывалась программа манифестации. В музыкальном училище ежедневно происходила спевка сборного хора, разучивавшего «Интернационал» под управлением преподавателя М.А. Вейнблат.
Все граждане, все учреждения, школы, профессиональные союзы, должны были принять участие в торжественном шествии. Погода была ясная, теплая, но ветреная. К 10 часам утра со всех концов города планомерно, по заранее установленному церемониалу с соответствующими знаменами, флагами и плакатами стекались к центру всякого рода учреждения, организации, учащиеся, проф. союзы, рабочие и отдельные лица.
На площади возле губернской Земской управы был сборной пункт. Здесь были все. Не пойти на манифестацию - означало погибнуть. Это понимал каждый. Было как-то стыдно и неловко. Почтенные люди, старики, люди серьезные, заслуженные, уважаемые, должны были выйти на улицу. Шли по обязанности, проклиная в душе эту затею.
На манифестацию вышло все городское население. Никто не решался остаться дома, тем более, что говорили будто агенты ЧК будут ходить по домам и записывать контрреволюционеров, не вышедших на манифестацию. Это было грандиозное шествие в несколько десятков тысяч человек. Шествие растянулось на несколько верст.
Шли по группам, учреждениям и организациям. Впереди шли красные войска в новых коричневых костюмах (реквизированное сукно Клинцовских суконных фабрик). За ними следовали на автомобилях Исполком и ЧК со своим черным зловещим флагом с надписями: «Смерть буржуям!».
После них следовали коммунисты и вооруженные коммунистические отряды. Это был отряд, не превышающий роты и состоящий сплошь из одних молодых и низкорослых евреев в цивильных костюмах. По сравнению с этими малышами их солдатские винтовки казались невероятной величины и производили какое-то странное впечатление.
Затем шли профессиональные союзы по группам: прачки, парикмахеры, прислуга, слесари и штукатуры, пекаря, книгопечатники и т.д. За этими шли учебные заведения, школы, советские учреждения и частные лица.
Шествие заключалось грузовым автомобилем, на котором в малороссийских костюмах, стоя помещался хор под управлением священника Ступницкого (в статском одеянии).
В промежутках между группами шли два, три оркестра военных музыкантов. Каждая группа имела свой флаг из красной материи с соответствующими надписями: «Да здравствует интернационал; Да здравствует социалистическая советская республика; Вся власть советам; Да здравствует всемирный пролетариат; Смерть буржуям» и т.д. Музыкальное училище вместо флага имело декорированный портрет Чайковского.
Каждый должен был иметь в петлице красную ленточку, иначе он был бы растерзан коммунистами. Было стыдно участвовать в этой процессии, но люди шли хотя и красными от стыда. Процессия была величественная, грандиозная, но гадкая, страшная, чудовищно-безобразная.
На каждом шагу, на проволоках через всю улицу, на фонарных и телеграфных столбах, на балконах, на заборах, на специально устроенных помостах были пристроены громадные плакаты и целые картины возмутительного содержания. «Бей буржуя!». Мужик убивает дубиной толстого господина. Эта картина в ярких красках была гвоздем торжества. Дальше рабочий кузнец в фартухе убивал молотом господина в цилиндре на голове. Потом солдат, прокалывающий штыком грудь своего офицера и т.д.
Одна картина была страшнее другой и становилась кошмаром перед глазами. Красные флаги, ковры с балконов (главным образом из еврейских домов), гирлянды - все это пахло сырой кровью и весь колорит празднества носили зловещий характер. Изображение рабочего, хватающего за горло толстого господина, вызывало хохот простонародия и солдат-красноармейцев, показывавших пальцами на смешную фигуру падающего на спину господина с выступившими от страха из орбиты глазами.
Но эти картины совершенно иначе воспринимались детьми и подростками из учащихся, в особенности девочками гимназистками. Они, конечно, тоже впивались глазами в эти картины, но впечатления их были другие. На их личиках был ужас. Они еще не видали картину убийства. Кровь для них была отвратительна и действовала на них отталкивающе. Они не отвернулись от этих плакатов, потому что они стояли перед глазами. Лица детей были серьезны; они не смеялись и не улыбались, но ужас приковал их взгляд к этим картинам. Глаза детей точно остановились и сделались большими. Выражение лица их было недоумевающее, точно они спрашивали, что все это значит. Они понимали, что нельзя спрашивать и нельзя плакать, и дети застыли со своим вопросом на безмолвных устах. Их вели поклассно.
Родители не решились оставить своих детей дома. Детям было приказано прийти к 9 часам в гимназию. Шли дети, отцы которых сидели в тюрьме и дети, родители которых уже были расстреляны. Они должны были участвовать в этой тризне и участвовали в этом народном кровавом празднестве.
Манифестация закончилась грандиозным митингом, но этот аккорд праздника был не обязательным и все, кто только мог, ушли домой. На балконе дома Шлепянова по Шоссейной улице процессию встретил оркестр под управлением преподавателя нашего музыкального училища В.А. Юркевич. Оркестр исполнял «Интернационал».
Конец этой вакханалии пролетариата был на концерте-митинге на «Валу». После каждого оркестрового номера, исполнявшегося под управлением С.В. Вильконского, выступал с речью оратор-большевик. Это были страшные речи, от которых кровь застывала в жилах, говорил нам С.В. Вильконский. Речь комиссара Коржикова вызвала даже протест простонародия. Раздавались крики «Довольно!», когда Коржиков призывал к убийству и доказывал, что Бога нет - его выдумали попы и буржуи.
Этот кровавый праздник народа был страшен. Страшен своей силой и моральным гнетом. Какая-то сила заставила пойти всех. Пойти со стыдом и краснея. Это была сила террора. Гнали всех и все шли. Было страшно не только нам. Приехавшие из окрестных сел на базар крестьяне сначала с любопытством смотрели на эту манифестацию, но смотрели из-за угла, а затем им сделалось страшно и они поторопились уехать. Это говорили сами крестьяне, да оно и должно было так быть. Ни одного крестьянина не было на этой манифестации.
Большевики показали свою силу и доказали, что умеют заставить подчиниться своей воле. Становилось жутко и страшно за всю Россию. Неужели нельзя вырваться из рук этой кучки людей террористов, схвативших власть и действующих при посредстве отбросов русского народа.
Повсюду, во всех городах было тоже. В Киеве, как потом мы узнали, манифестация была еще грандиознее и плакаты и картины еще в большем количестве, но для обывателя там было лучше. Там можно было не пойти на манифестацию. Там люди не были так на виду.
+ + +
Мы имеем громадный материал о праздновании 1 мая в тюрьмах Черниговской губернии. Этот материал с рисунками, фотографиями, программами, афишами, чертежами хранится в Чернигове у М.Я. Лукиной. Это было сплошное издевательство над людьми.
По приказу из Наркомюста из Киева было предложено во всех тюрьмах отметить 1 мая устройством чтений, лекций, концертов и возможно торжественнее обставить это празднество. Мы читали потом донесения начальников тюрем. Тюремные здания были украшены зеленью, гирляндами, красными флагами. Всюду фигурировал портрет Ленина и убитого Урицкого. Эти портреты в гравюрах были убраны и утопали в зелени.
И кто же их убирал этой зеленью! Конечно те, кто сидел в тюрьме за контрреволюцию и через несколько дней после этого были расстреляны. Молодой Панченко (офицер) предвидел это и говорил со слезами на глазах, что убирает цветами своего убийцу. Отказаться от участия в торжестве означало ускорить свою смерть. Хор буржуев из арестантов, пение «Интернационала», хор балалаечников, гитаристов, отдельные номера солистов, составляли везде программу концерт-митинга.
В иных тюрьмах были приглашены артисты и любители музыки. Инструменты, конечно, были реквизированы у обывателей. После каждого отделения или номера выступали ораторы из Чрезвычайки или Исполкома и, конечно, призывали к уничтожению буржуазии и контрреволюционеров. Заключенные сквозь слезы и с ужасом участвовали в этом празднестве, предчувствуя свою гибель.
Любопытно, что впоследствии я спросил тюремного надзирателя Довженко, был ли он на этом празднестве, и он ответил, что все старослужащие не были на этом концерте, потому что было как-то страшно. Мы имеем фотографию группы балалаечников из буржуазной молодежи, студентов и офицеров, участвовавших в этом хоре и отметили тех, кто скоро после этого был расстрелян. Это было в Черниговской губернской тюрьме.
К участию в тюремном концерте были приглашены лучшие музыкальные силы Чернигова. Это были преподаватели нашего музыкального училища. Они пели и играли сквозь слезы. Они исполняли музыкальные номера людям, замурованным в склепах тюрем и приговоренным к расстрелу. Они это знали и не смели смотреть им в глаза, чтобы заключенные не прочитали в их взгляде своего приговора.
Было неловко, натянуто, грустно и тяжело на душе. Хотелось плакать. Присутствие комиссара и чекистов делали это свидание исполнителей с заключенными донельзя тяжелым.
