Неисправность, хотя и работали при одной керосиновой лампе, устранили быстро. Помогал ему пленный афганский лейтенант Голь Мохаммад, или просто, Моммад. Генератор несколько раз чихнул, затарахтел с перебоями, снова чихнул и, наконец, заработал в густом ровном режиме. Николай включил рубильник, и тусклый свет идущий от привязанной к потолку небольшой покрытой густой пылью лампочки, осветил помещение.
Выждав какое-то мгновение, он с наглой ухмылкой подошел к Саиду и попросил две сигареты:
- За работу, - коротко бросил он, и нагло уставился в пышущую ненавистью багровую рожу охранника.
Саид в растерянности посмотрел на своего начальника, явно не зная, что предпринять. Абдурахмон скривился, и в знак согласия кивнул головой.
Николай, подмигнув Моммаду, который, зная, что его друг не курит, с удивлением смотрел за его действиями, спрятал сигареты в карман шаровар, и, убрав улыбку, вопросительно посмотрел на Абдурахмона.
Абдурахмон подошел к работающему генератору, и с важным, ничего не понимающим, видом, осмотрел его со всех сторон, затем, переведя взгляд на Николая, процедил сквозь зубы:
-Оба до утра останетесь здесь. Будете дежурить. И Аллах свидетель, - Абдурахмон закатил глаза к потолку,- если эта машина снова остановится, я живьем сдеру с вас ваши вшивые шкуры.
- А ты не боишься, что мы сбежим, оставляя нас одних? - бросил вслед уходящим Николай, явно желая проверить, оставит Абдурахмон с ними охранника, или нет.
- Не боюсь,- не оборачиваясь, со злобой ответил тот.- Охранник будет снаружи, и если что-то будет не так, он пристрелит вас, как паршивых баранов.
Зная Абдурахмона, Николай понял, тот не шутит.
Покосившись на закрывшуюся за моджахедами дверь, он подошел к Моммаду, и полуобняв за плечи, протянул тому доставшиеся ему от Саида, сигареты.
- Вот, дружище, забирай. Я их попросил только ради тебя.
Моммад растроганно улыбнулся, дрожащей рукой взял сигареты. Одну аккуратно заложил за отворот нуристанки, вторую прикурил от непотушенной еще керосиновой лампы. С наслаждением затянувшись, он устало опустился на корточки около стены, и прикрыл глаза. Рядом примостился Николай. Он вытянул уставшие ноги, и прислонился спиной к прохладной стене. Оба молчали. Каждый думал о чем-то своем.
Голь Мохаммад хорошо помнит свое знакомство с этим шурави. Тогда в камеру, в которой он находился, привели новичка. Перед пленными предстал высокий, физически крепкий, с прямым взглядом, довольно симпатичный человек. Короткая черная бородка делала его похожим на Мефистополя. Подождав, пока закроется за охранником дверь, он улыбнулся широкой располагающей к себе улыбкой и, поздоровавшись, пожелал всем здоровья. Все слова приветствия и пожелания прозвучали сначала на фарси, потом на дари. И никто тогда и подумать не мог, что этот человек, шурави. Содержались в тюрьмах и тогда, да и сейчас, практически все вместе. И шурави, и афганцы. А поскольку все были одеты в афганскую национальную одежду, и у всех советских пленных были мусульманские имена, а многие из них знали в совершенстве, и фарси и дари, отличить их от пуштуна, или нуристанца, было практически невозможно. О выходцах же среднеазиатских республик, и говорить было нечего. Их этнических земляков в Афганистане было довольно много.
Никто никогда не слышал настоящего имени этого человека. Позднее, когда Моммад познакомился с ним ближе, тот представился Николаем. А тогда, когда он назвался Абдурахмоном, все были в шоке. В лагере был только один Абдурахмон-начальник охраны лагеря, и поэтому восприняли это представление за неудачную шутку. Поверили только утром, когда новичка охранник назвал Абдурахмоном.
А вскоре о нем заговорили все. И пленные, и моджахеды. Он скрывал от всех, что владеет приемами восточных единоборств. Но, поскольку умение это требует ежедневных тренировок, он и решил легализоваться. В целом же преследовалась и другая цель. Но об этом знали всего несколько человек, и среди них он, Моммад.
Все произошло на одном из складов стрелкового оружия. Тогда убирали смазку с поступивших на склад автоматов «Калашникова» китайского производства. Проходя мимо одного из охранников, он неожиданно предложил тому разбить ногой на потолке электрическую лампочку. Или, хотя бы, просто достать ее рукой. Тот, как ни старался, ничего сделать не мог. И не удивительно - лампочка висела на высоте двух с половиной метров.
Тогда Николай присел на корточки, сжался, словно пружина, и вдруг, резко выпрямившись, в мощном прыжке сшиб ногой лампочку. Со всего лагеря сбежались моджахеды. Пришел и начальник охраны Абдурахмон. По просьбе моджахедов Николай повторил трюк с лампочкой.
Пленные аплодировали, а моджахеды угрюмо молчали. Вот тогда Абдурахмон, испугавшись, что этот опасный шурави может сбежать, или, принести другие неприятности, приказал заковать его в кандалы. Не даваясь, Николай дрался профессионально. Он раскидывал охранников, как котят. Ухитрялся дать сдачи даже тогда, когда ему заковали в кандалы и руки и ноги. Пять охранников с трудом скрутили взбунтовавшегося Николая и бросили его в карцер. И только по истечении двух дней Абдурахмон освободил своего тезку, а еще через день, вынужден был снять с него кандалы.
Все случилось тогда для всех довольно неожиданно. В результате словесной перепалки между двумя Абдурахмонами, в которой начальник охраны обозвал Николая дохлым ишаком, тот неожиданно предложил обидчику померяться силами, с условием, если он победит, то шурави получат право сыграть с моджахедами в футбол. Если нет, то он готов носить кандалы и далее.
Разговор слышали, как моджахеды, так и пленные, поэтому Абдурахмон вынужден был согласиться.
Схватка была короткой. Николай бросил начальника охраны через себя с такой силой, что тот даже заплакал, не столько от боли, сколько от стыда. Все пленные, и шурави и афганцы свистели и прыгали от восторга, как дети.
Абдурахмон оттолкнулся от песка, поднялся на ноги и, вытирая кровь и слезы с лица, спросил с ненавистью:
-А кто мне даст слово, что вы не разбежитесь во время матча?
-Сами не разбежитесь, - по-русски ответил Николай, и нагло улыбаясь, добавил на фарси, что это в их планы пока не входит.
Футбольный матч состоялся в воскресенье, ровно через две недели после состоявшегося уговора. Болеть за свою команду собрались почти все моджахеды: и постоянный состав, и курсанты. За пленных болеть было не кому, кроме узбека Азида, которого не взяли в команду (он не умел играть в футбол), и Исломуттдина, уроженца одной из закавказских республик, который не захотел выступать против моджахедов.
Перед матчем Николай собрал команду. Обступив его кружком, все с напряжением ждали, что он им скажет. Николай обвел всех тяжелым взглядом и тихо произнес: «Ребята, надо сделать все, чтобы победить духов. - Затем, немного помолчав, добавил. - В 41-м футболисты киевского «Динамо» победили футбольную команду фашистов. И мы должны доказать, что достойны памяти этих героев. Может быть и про нас, когда-нибудь также вспомнят».
И вдруг, широко улыбнулся. - Чего носы повесили, хлопцы?! Живы будем, не помрем! Веселее, веселее смотреть! Вот так! - обнял он за плечи улыбающихся Виктора и Кольку Федорова, и обведя всех веселым взглядом, спросил: «Победим?».
-Конечно, победим! - засветились уверенными улыбками ребята и, построившись, побежали на свисток судьи к центру футбольного поля.
И хотя могло показаться, чтопроизнесенные им перед командой слова наполнены пафосом, Николай произнес их совершенно искренне. Да иначе быть и не могло - все они были точно в таком же положении, как те герои, и это обращение к ним, было, как никогда, кстати.
И они победили. Победили, не смотря на то, что в отличие от пышущих здоровьем моджахедов, были измождены. Не смотря на то, что не имели возможности тренироваться, как их противники, которые играли в футбол почти каждый вечер. Они победили с разгромным счетом 7:2! Четыре мяча в ворота моджахедов забил Николай, он же Абдурахмон.
Победители радовались как дети. Со слезами на глазах они поздравляли друг друга с
победой.
Выслушав Абдурахмона, выдавшего идею футбольного матча с пленными шурави, как свою, Раббани дал разрешение на его проведение. Он был уверен, что победа моджахедов, в которой он не сомневался, поднимет их моральный дух в борьбе с неверными. Когда же стало известно о поражении их команды, он пообещал отправить Абдурахмона рядовым моджахедом в Афганистан.
После этого случая, условия содержания советских пленных были резко ужесточены. За малейший проступок было одно наказание - ночь в глубокой яме - зиндане, в которой было поколено жидкой грязи. Создавалось такое впечатление, что Абдурахмон боится, что пленные договорятся между собой, и совершат побег. А вот тогда его точно отправят в Афганистан. И он делал все, чтобы не допустить этого...
Николаю было известно, что его друг занимается уборкой служебных помещений коменданта лагеря Мушаррафа и его заместителя Рахматулло. И как только появлялась возможность, Моммад всегда делился с ним полученной там информацией.
Выкурив половину сигареты, Моммад осторожно положил окурок за отворот нуристанки, туда, где уже лежала одна из подаренных ему сигарет, и посмотрел на впавшего в дрему друга.
В это состояние Николай впал сразу, как только оказался сидящим на полу рядом с Моммадом. Давали знать тревоги последних дней, и, практически, бессонные ночи. Усталость свинцовой тяжестью наполнила тело, и тянуло в сон. Это случалось всегда, как только он начинал расслабляться. Почувствовав на себе взгляд, он собрал всю свою волю, встряхнул головой и, как ни в чем, ни бывало, улыбнулся Моммаду
-Вот что, Николай,- без предисловий начал тот. - Вчера слышал разговор Рахматулло с Абдурахмоном. Речь шла о патронах к «Кашниковым», которые должны поступить на склад. Помнишь, протирали автоматы? Вот как раз к ним.
-Значит все-таки скоро выпуск - Николай знал, что после выпуска моджахеды получали вооружение, и только потом осуществлялась их отправка в Афганистан.- Как твои ребята, не подведут?- Он положил руку на плечо товарища.
-Нет,- Моммад посмотрел в глаза Николаю. - Хотя тем, кому я доверяю как себе, не так уж много. Ты бы лучше к своим шурави присмотрелся. Не нравится кое-кто из них. Я тебе уже говорил об этом.
-Да, ты прав, дружище, - вздохнул Николай, - думаешь, я не понимаю, почему нас на ночлег определяют каждый вечер по новым тюрьмам? - Все понимаю, дорогой мой рафик Моммад, все понимаю.... Я знаю, кто стучит Абдурахмону, но пока трогать их нельзя. Пусть стучит....Уберешь, найдут другого. Потом снова вычисляй. Ты думаешь, я всем доверяю? Нет. Верю, как себе, только троим.
-Ты мне вот, что скажи. Когда Мушарраф бывает в лагере? Я за все время, что здесь, видел его лишь пару раз. Насколько мне известно, комендант лагеря он.
Моммад бросив на Николая пристальный взгляд, задумался.
-Чего молчишь? Думаешь, хочу шлепнуть его? - усмехнулся Николай.
-Нет, не думаю, Коля. Ты же не самоубийца. Тем более майор всего лишь маленькая пешка. Думаю, когда удобнее тебе его перехватить. Ты хочешь выдвинуть ему наши требования? Так?
-Да именно так. Эта Торн, когда была здесь, обещала сообщить о нас Красному Кресту. Но видишь, время прошло, а вокруг нас как была тишина, так и есть. Я один раз прорвался к Рахматулло, да ты же знаешь, - Николай покосился на друга, - все ему выложил. Тот обещал передать своему начальству, и все. Тишина. Единственно, чем он меня успокоил, - сказал, чтобы я молил аллаха, что оказался в этом лагере, а не в лагере Хекматиара.
-Что верно, то верно, - горько усмехнулся Моммад. - В лагерях Хекматиара пленные долго не задерживаются. У них там два пути: или с моджахедами против неверных, или к всевышнему, - он поднял глаза к потолку. - А насчет Мушаррафа... - как только он появится в лагере, сразу дам тебе знать.
Рано утром, когда стало известно, что неисправность на линии устранена, они заглушили дизель, и их увели. И что было удивительно - Абдурахмон разрешил им до обеда отдохнуть, правда, в разных камерах.
Моммад в камере был один. Всех пленных уже давно увели на строительство стены.
Он долго ворочался на лежанке, и никак не мог заснуть. Мысли роились в его уставшем мозгу, унося его в не так уже далекое прошлое...
В плен он попал под Шиндантом, хотя и контуженным, но довольно глупо. Сдали его моджахедам его же подчиненные, которые перебежали на их сторону. Пять человек. Ударили чем-то тяжелым по голове, и все.... Очнулся уже в лагере Аманулло Шаха, одного из полевых командиров Ахмад шаха Масуда. На удивление, его не били. Предложили воевать против неверных. Он отказался. Тогда его просто отправили в этот лагерь.
А ведь так все хорошо тогда начиналось.... Он в тот день помогал отцу в автомастерской. Хотя город только просыпался, они уже закатывали под навес очередную, пригнанную для ремонта, автомашину. И вдруг сигнал грузовика, протяжный, басовитый. Это друг Моммада, Салех, уже год, работавший кучи (шофером) на богатого автовладельца Фатеха.
-Случилось! Случилось!- Кричит он, высунувшись из кабины.- Революция!
... Было обычное утро трудового Кабула. Толкали впереди себя тяжелые, груженые тележки хазарейцы, прибивали пыль водой из чайников около своих мастерских портные и сапожники, женщины, спрятавшие свои лица под паранджу, замачивали ковры в мутной воде одноименной реки Кабул.
-Ты что, пошутил насчет революции? - Моммад подбежал к Салеху.
-Нет, Моммад, сейчас не до шуток.... Поехали к танкистам...
Моммад знал, что старший брат Салеха танкист, большой начальник и ему льстило, что он сейчас увидит его.
-Постой, постой, ты куда, Моммад?... А машина? - Отец в растерянности смотрел на убегающего сына.
-Дочиним после революции! - вместо Моммада со смехом ответил Салех, отпуская сцепление.
Они приехали в танковую бригаду, которая дислоцировалась в Пули - Чурхи, вовремя. Салеха тут знали, и пропустили обоих беспрепятственно. Митинг начался в 9 часов утра. Перед танкистами выступал рафик Аслан Ватанджар, один из лидеров революции. Его сообщение о начале революции танкистами было встречено с ликованием.
Оба остались в бригаде. Брат Салеха, начальник штаба бригады, определил обоих подвозить к танкам со склада боеприпасы. И уже, через час, бригада вышла за пределы городка и маршем пошла в сторону Кабула. Над городом кружатся самолеты и вертолеты...
Моммад сел, прислонившись к холодной стене камеры. Ему вдруг показалось, что он явственно слышит сообщение «Радио Афганистана»...
«Радио Афганистан», находящееся пол полным контролем революции, сообщает: «Время - 18 ч.00 м. Восставшими взят президентский дворец. Дауд пытался оказать отчаянное сопротивление и тяжело ранил офицера, который предложил Дауду сдаться в плен. Разгневанные революционные солдаты расстреляли врага народа Мохаммеда Дауда»... «Время - 19 ч.00 м. Ура! «Радио Афганистан» сообщает своему народу, всему миру, о победе революции!»... Этот день 7 саура 1357 года(27 апреля 1978 года) запомнился ему на всю жизнь...
Моммад зажал уши, и снова откинулся на лежанку. Сон не шел. Всплывали новые и новые воспоминания...
... Вот он курсант Ташкентского военного училища, где проходит учебу с такими же, как он, молодыми афганцами. Он с удивлением узнает, что в этой советской республике, простой мусульманин имеет право на бесплатное образование, медицинское обеспечение, получение жилья. Для детей бесплатные детские садики. Здесь нет бездомных, нищих, безработных. Нет беспризорных детей, как у них, в Афганистане.
И вот, когда Афганистан решил построить такое же свободное общество, как в соседней стране, началась война.
В 1979 году, как и все простые афганцы, он с благодарностью воспринял приход советских войск, чтобы помочь им защитить Апрельскую революцию, открывшую простым людям путь в счастливое будущее...
Разве мог он, сын простого ремесленника, что будет офицером такого элитного подразделения, как «коммандос»? Конечно, нет.
Дом отца стоял у подножия выжженной, мрачной вершины. С его плоской крыши хорошо, как на ладони, был виден Кабул. Моммад и сейчас, с закрытыми глазами видит эту панораму - широкий проспект Майванд, площадь Спинзар, утопающие в зелени белоснежные виллы богатых людей. Усмехается, и снова перед ним эта гора, у подножия которой один к одному лепятся обыкновенные глиняные дома... Скорее гнезда, а не дома, в которых ютится многосемейная кабульская беднота. А рядом, даже трудно в это поверить, обыкновенные, выдолбленные в горе киркой и лопатой норы, где и живут люди вместе со скорпионами, блохами и змеями. Это уже потом, после революции, многие семьи этого Гарлема получили квартиры в Новом микрорайоне города. Получила квартиру тогда и семья отца.
И, кажется, еще совсем недавно у него, босоного, в грязной порванной одежде, мальчишки, была несбыточная мечта стать шофером - кучи.
Моммад помогал тогда отцу, работавшему на одного очень богатого автовладельца. Из индустриально развитых стран в Афганистан всегда поступают автомобили. Легковые автомобили иногда перекрашивали в желтый цвет под такси, а грузовики хозяин требовал переоборудовать на сугубо афганский лад.
Универсальным транспортным средством в Афганистане всегда был и остается верблюд. Это животное издревле считается не только транспортным средством. Он еще и друг, и не просто друг, а надежная опора, да и вообще, как известно - живое существо.
И вот, когда в стране появился автотранспорт, суеверные афганцы посчитали, что и машина, которая в какой-то степени заменила верблюда, тоже имеет душу. А раз так, то и она является другом, и поэтому ее нужно оживить.
Машина обрастает огромным кузовом, на стенках которого появляются живописные виды Мекки, водные пейзажи, крылатые кони, фантастические птицы. В кабине, где только можно, развешиваются разные бляшки, мониста, флажки с изречениями из Корана, и точно такие же кисточки, какими украшаются верблюды. А над ветровым стеклом, с внешней стороны, рисуются от сглаза два больших ока.
И чтобы стать водителем именно такой машины, Моммад, за определенную плату, становится учеником. Обучение было два года. И не простых два года. Без преувеличения можно сказать - опасных два года.
Дело все в том, что ученик сидит не в кабине, как это принято в других странах. Он висит, в прямом смысле этого слова, на заднем бампере. Только так, по мнению шоферов-кучи можно научиться смотреть в глаза опасности, без страха заглядывать в глубокие пропасти, стойко переносить и жару, и холод, а если нужно, то и спасть машину...
Учебу Моммад не успел закончить. Произошла революция. Он вступает в демократический союз молодежи Афганистана.
Ему тогда повезло - он был грамотным. Отец отдавал часть заработанных денег мулле, и тот учил мальчишку грамоте. А когда пришла новая власть, правительство начало борьбу с безграмотностью. И Моммад, владевший уже письмом, чтением и азами математики, придя в ликбез, сразу сдал экзамен на аттестат зрелости.
От демократического союза молодежи Афганистана его, как активиста, посылают на учебу в военное училище в СССР, в город Ташкент. А после завершения учебы и возвращения на родину, он получает назначение на должность командира взвода бригады «коммандос»...
...Самым ярким днем в своей жизни Моммад считает день празднования первой годовщины Апрельской революции.... Когда ему становится очень тяжело, он всегда вспоминает этот день. Вот и сейчас.... Закроет глаза и видит площадь Чаман.... Трибуны заполнены праздничным народом. На центральной трибуне Бабрак Кармаль.... Кругом красный кумач, цветы, счастливые улыбающиеся лица. По площади проходят парадные расчеты войск, техника, проносятся истребители. А затем народные гуляния. Особенно красиво было в тот самый вечер.... Мириады разноцветных лампочек горят на фасадах зданий, над тротуарами, в кронах деревьев. В воздухе зажигались и гасли гейзеры фейверков, громыхал артиллерийский салют. По небу метались яркие лучи прожекторов. А на следующий день - снова бой...
Почему-то на память приходит знаменитый кабульский базар. Настоящее людское море, пестрое, шумное. И никто там не молчит, все говорят разом, друг друга перебивают, торгуются, ругаются, зазывают к себе в лавку. Женщин здесь не услышишь. Не их дело вести серьезные сделки, шататься по базарам. А вот мальчуганов - грязных, сопливых, ноги в цыпках, на теле лохмотья, в компании которых частенько приходилось бывать и Моммаду - много. Случалось, что и он с чайником или кувшином предлагал прохожим за одну афгани кружку холодной воды. Сколько раз приходилось с лотком на шее вертеться чуть ли не юлой в этой разноголосой толпе, предлагая, где сигареты, а где спички, а если попадаются европейцы - то и презервативы. Он с улыбкой вспомнил, как они толпой цеплялись к прохожим, хватали за полы халатов, толкали в нос всякую рухлядь, умоляя взять во имя аллаха, чтобы спасти от смерти голодного сироту...
Семья Моммада была одной из сотен, которую государство обеспечило благоустроенным, нормальным человеческим жильем. Он вспомнил, каким счастьем светились лица его близких, соседей, которые из землянок, сараев, будок попадали в собственные квартиры. С деревянным полом под ногами, с надежной крышей от дождя и палящего солнца, с электричеством, газом, кухней, ванной и уборной. Было ли что-то подобное при короле Махуммаде Захир-шахе или принце Мухаммеде Дауде? Может ли кто сейчас из лидеров мятежников - тот же Раббани, или Хекматиар, обещать такие квартиры простым людям? А вот новая власть сумела это сделать....
Он снова, будто на экране, видит горы Кухе Асман и Шер Дарваза, разделяющие Кабул на две части, и взбирающиеся по их склонам глинобитные, лепящиеся друг над другом домики, которые ночью кажутся светящимися небоскребами.... И, незаметно для себя, проваливается в тяжелый сон.
Едва успели проглотить свой завтрак - ячменные лепешки и оставшийся от моджахедов вчерашний чай, в камере появился охранник Саид.
-Выходи на работу!
В защитной куртке подпоясанной офицерским ремнем, сытый, самодовольный, он медленно прошелся вдоль строя. В правой руке сжимал толстый, из воловьих жил, хлыст. Из расстегнутой кобуры угрожающе темнела рукоятка пистолета. Поймав взгляд, который бросил на нее один из пленных, Саид резко остановился и, ощерившись, замахнулся плетью.
-Саид, - напряженная тишина была нарушена глуховатым голосом Николая, который также перехватил взгляд своего соседа, - Изобьешь Ахмата, кто будет кирпичи для стены лепить? Ты?
Саид от неожиданности замер. Не привыкший к таким выпадам, он с трудом сдержался, чтобы не броситься на Николая. С полминуты он смотрел в холодные глаза пленного, который победил самого Абдурахмона, и только потом, медленно опустив хлыст, дал команду двигаться на работу.
-Ты с ума сошел, Мишка, - тихо пробормотал Николай, толкнув в бок идущего рядом с ним пленного. - Хочешь, чтобы он тебя, как Витьку покалечил? Ты мне здоровый нужен...
-Пробач, Микола, - вже нема терпиння...
-Надо, Миша, надо. Скоро все закончится....
Дальше шли молча. Кто-то скрипнул зубами, кто-то тяжело вздохнул. Михаил, нагнув голову, тупо смотрел на мелькавшие перед ним рваные американские ботинки, в которые был обут бредущий перед ним узбек Азид. Он даже не знал, настоящее это имя, или нет. Хотя, в принципе, ему давно уже было все равно.
Солнце припекало. Начинался жаркий весенний день. Вот так всегда. Ночью колотун, а днем - жара. Он тяжело вздохнул. На душе было холодно и до слез обидно. Обидно за себя, за своих товарищей. Стыдно было смотреть на свое недавнее прошлое, и на горькую действительность плена. Он шел, презирая себя, презирая идущих рядом с ним, таких же, как он, пленных.
Неожиданно вспомнилось детство. С каким восхищением смотрел он в день Победы на ветеранов Великой Отечественной. А сколько было радости, когда ему, вместе с такими же мальчуганами удавалось прошагать с ними в праздничной колонне!
И вот он сам солдат, но пленный солдат.... Эх, если бы не тот последний бой...
Над Недавибабой, такая была фамилия у Мишки, посмеивались не только во взводе, но и в роте. Конечно, не последнюю роль в этом играла и его фамилия, доставшаяся от своих предков - запорожских казаков, по воле судьбы и императрицы, оказавшихся на плодородных землях Кубани. Посмеивались в основном над его нескладностью и чудаковатостью. Добродушный и отзывчивый, он никогда не обижался на шутки сослуживцев. А когда все же кто-то становился на его защиту, улыбаясь, басил:
-Та хай пожартують хлопцы,- и принимался в который раз проверять содержимое своей медицинской сумки.... Недавибаба был санитаром.
Михаил вспомнил, как ротный, когда он прибыл в батальон с молодым пополнением, критически, но все же с уважением окинув его нескладную, источающую немалую силу, фигуру, сразу решил его судьбу:
- В первый взвод санитаром.
Это решение командира роты было воспринято им, как само собой разумеющееся, без обиды. Недельку подучился в медсанбате, и уже через пару дней получил боевое крещение. В том бою он спас жизни четверым раненым солдатам, притащив их с поля боя прямо к эвакуационной вертушке.
Приходилось участвовать и в рукопашной.... В бою его нельзя было узнать. Прямо на глазах он превращался в крушащего все на своем пути, разъяренного зверя. А после боя, это снова был добродушный и нескладный увалень.
Последний бой перевернул всю его судьбу.... Вот он бежит, подхватив под руки двух раненых ребят. Добежав за валун, падает с ними на землю. Быстро перевязывает, и снова бросается в огнедышащий ад. Вот он лежит и никак не может поймать в прорезь прицела мечущуюся фигуру душмана - то ли рука дрожала, то ли земля. Моджахеды били по ним из базуки. Ударил неподалеку снаряд, пришлось вжаться в землю. Только приподнялся, другой хлестнул левее. Не успел выпрямиться, прямо над головой просвистела автоматная очередь, а потом, где-то рядом, новый разрыв снаряда. И, все.... Очнулся от боли в правом боку. Словно из тумана выплыла фигура бородатого человека, который был почему-то в чалме. Бородач пинал его кованым ботинком в правый бок. Окончательно придя в себя, и поняв, что перед ним душман, он попытался вскочить на ноги, но тут же от сильной боли в затылке, упал. С большим трудом сел. Голова гудела. Левая ее сторона кровоточила. Перед глазами плясали красные мухи. Как узнал позднее, осколок снаряда по касательной прошелся по левой стороне затылка. Еще немного, и он лишился бы половины своей головы.
Подошел еще один моджахед. Подняв с земли лежащую рядом с шурави санитарную сумку, раскрыл ее и, показав содержимое своему товарищу, что-то сказал. Затем перевел взгляд на Недавибабу, и с интересом посмотрев на него, на довольно приличном русском спросил: - ты доктор?
Недавибаба сразу не понял, что обращаются к нему. И только когда моджахед повторил свой вопрос, он, с большим трудом ворочая языком, глухо пробормотал: - санитар я...
(Продолжение следует)
