Советские мифы русской литературы

 

 

Часть I. Лермонтов и Бестужев-Марлинский

 

Тревожное, ноющее чувство закралось в сердце и с годами только растет. В потоке православной публицистики всплывают имена классиков русской литературы, которых поодиночке или группами предлагается сбросить с корабля современности. Уважаемые авторы в своих публикациях, зачастую посвященных различным актуальным проблемам, в негативном контексте, походя, упоминают имена великих русских писателей. Причем, речь не идет о каких-то новых исследованиях их творчества. Просто православные публицисты удивительным образом демонстрируют хорошо знакомую методологию советского литературоведения. В основе ее лежит ленинский подход к русской литературе: сначала - «страшно далеки от народа» и «узок круг революционеров», потом - «срывание всех и всяческих масок» и тут же «недопонимание», а уж затем как вершина - разделение писателей на «врагов, авангард и попутчиков».

Мифы советского времени о русской литературе оживают в православном дискурсе. Только знаки меняются. Чернышевский, Некрасов, Белинский, Чехов, Лев Толстой и «примкнувший к ним Михаил Булгаков» и др. переведены в разряд коварных революционеров и врагов Отечества. Плохо, когда в расставленные мифологические ловушки попадают миряне - богословы, экономисты, «физики-лирики» и т.п., но еще хуже, когда под неосторожными памфлетными строчками стоит подпись священника или дьякона. Апофеозом такого подхода стал для меня мыслительный кульбит одного автора, сумевшего побить Лермонтова Пушкиным.

Так вот, не писал М.Ю. Лермонтов строк: «Прощай, немытая Россия...». С известной степенью можно утверждать - это масонская провокация. Доподлинно известно одно - стихи эти в прижизненный сборник поэта не вошли, строки выплыли на свет спустя десятилетия после смерти Михаила Юрьевича, когда стали нужны для открытой революционной пропаганды. Кстати, использование чужих текстов, в том числе и религиозного содержания для революционной пропаганды - прием старый и хорошо обкатанный. Всем знакома песня «Мы смело в бой пойдем...», как ее первоначальный текст с «Русью Святой», так и вариант с «советами», которые все как один погибнут в борьбе «за это».

Однако, даже признавая отсутствие лермонтовского автографа строк о «стране рабов, стране господ», публикаторы и комментаторы повторяют злонамеренный миф о ненависти Михаила Юрьевича к «немытой России». Этот миф, рожденный в декабристских масонских кругах, прошел через советское литературоведение и перекочевал в комментарии нынешних юбилейных лермонтовских сборников. К великому сожалению, бытует эта мифологема, наряду с другими подобными ей, и в современной православной публицистике.

В будущем думаю подробнее остановиться на жизни и творчестве Н.Г. Чернышевского и Л.Н. Толстого, которым ныне более всего достается от нашего православного брата-публициста. Меня давно мучит вопрос: почему в узилище, буквально накануне злодейского убийства святой Царь-страстотерпец Николай перечитывает Толстого? Или другой вопрос: почему, принимая покаяние и возвращение в лоно Матери-Церкви Достоевского, Тихомирова и других, мы отказываем в этом большому русскому писателю Чернышевскому? Почему тупо вслед за марксистской критикой числим его лишь по разряду демократов, да еще и вкладывая в это понятие современный смысл, замешанный на отвращении к либералам?

За свои юношеские увлечения Н.Г. Чернышевский заплатил, как и Ф.М. Достоевский, каторгой и ссылкой. Он отказался оттуда «смыться» заграницу, испил чашу страданий до конца, пересмотрел свои взгляды. По воспоминаниям политкаторжан, на принадлежащем Чернышевскому томе марксовского «Капитала» было написано: «Сентиментальная водица». Чернышевский выдирал из него страницы, делал кораблики и пускал по Вилюю. Умер он как православный христианин под отходную молитву приглашенного иеромонаха, провожал его в последний путь церковный хор, а в монастыри были сделаны значительные пожертвования на помин души.

Та же мифологическая песня с Чеховым - «певец сумерек», «уходящая натура», порубка «Вишневого сада» и прочая богемная белиберда. Писатель нам прямым текстом говорит: «Мой любимый рассказ - «Студент». О чем рассказ? О студенте православной семинарии, о Страстной Седмице, об искушениях и воскресении человека и России.

Боголюбивый читатель, давайте всем миром беречь русскую литературу, не отдадим наших великих писателей коварному врагу! Будем за них драться. Сегодня встану спина к спине с поручиком Лермонтовым, чтобы защитить его от пули и клеветы, летящей сквозь время из прошлого.

...На филфаке Ленинградского университета мы учились в одной группе с потомком Михаила Юрьевича Лермонтова. Это был застенчивый, вежливый и прекрасно начитанный юноша. Мы знали, что его привлекали к участию над Лермонтовской энциклопедией, готовящейся к изданию. Тогда же спецкурс и спецсеминар «Анализ художественного текста» читал у нас выдающийся русский филолог-литературовед Юрий Константинович Руденко, которого считаю своим учителем и благодарен ему всю жизнь. На занятиях мы по строчкам, рифмам, буквам разбирали поэтические произведения. Поэтому, когда однажды Юрий Константинович дал задание проанализировать ставшее классическим стихотворение М.Ю. Лермонтова «Парус», к делу приступил с особым чувством. Ведь было что-то романтическое и вдохновляющее в том, что рядом на студенческой скамье сидит тот, чьим гениальным предком восхищается Россия и весь читающий мир. Перед глазами сплеталась цепь событий и времен, лермонтовские строки напоялись красками, звуками, образами. К тому же Володя, как звали потомка поэта, удивительно живо и духоподъёмно рассказывал нам о жизни, творчестве Лермонтова, о том, как продвигается работа над энциклопедией.

Мой скромный труд преподаватель отметил и предложил подготовить статью для академического журнала «Русская литература», но она так и осталась лежать невостребованной в редакционном портфеле. В конце 70-х - начале 80-х годов прошлого века опубликоваться в «первом и единственном в стране периодическом издании, посвященном истории русской словесности на всех этапах ее развития», как сказано в редакционном анонсе на сайте, простому русскому студенту было трудно. Возможно, и потому не напечатали, что вывод, к которому пришел автор в результате построчного анализа текста, не укладывался в ту мифологическую схему о творчестве Лермонтова, которая бытовала в советский период русской литературы - о поэте как борце с «проклятым царским режимом», чуть ли не революционере-декабристе.

Сейчас думаю, что это и хорошо, что тогда не опубликовали мою статью. Так бывает: написанное должно, что называется, «отлежаться» для правки и добавлений. Недавно прочел в новой книге «Однажды Гоголь...» моего старшего коллеги, профессора МГУ Владимира Алексеевича Воропаева заметки о том, как работал над своими произведениями великий писатель. Он советовал литераторам по много раз переписывать текст через большие промежутки времени. Сам Гоголь до восьми раз правил начальный вариант. Таким усердием, как у Николая Васильевича, к сожалению, не обладаю. Но по своему небольшому опыту могу засвидетельствовать: когда текст «отлежится»; ошибки, недочеты, слабые места будут исправлены, и ему, наконец, «как драгоценным винам, настанет свой черед» (М. Цветаева), и можно будет смело отвечать за каждое непраздное слово, ибо тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою (1 Кор.15, 54).

 

I

 

Во многих изданиях произведений М.Ю.Лермонтова в примечаниях к стихотворению «Парус» указывается на совпадение первой строки стихотворения с 19 строкой ХV строфы I главы стихотворной «повести» А.А. Бестужева-Марлинского «Андрей, князь Переяславский»[1].

Составители ограничиваются одним этим указанием, вероятно, считая вопрос полностью решенным ввиду идентичности совпадающих стихотворных строк. Однако любые текстуальные совпадения нуждаются в объяснении. Чем они вызваны? Что они должны означать с точки зрения автора, включающего чужую цитату в свой текст? И о каком характере творческой взаимосвязи двух поэтов могут свидетельствовать объективно?

В большинстве исследований, посвященных сравнительному анализу произведений Лермонтова и Марлинского, сопоставляются их прозаические произведения. Только две работы касаются нашего вопроса; причем обе относятся к началу века. Это - статья Л.П. Семенова «К вопросу о влиянии Марлинского на Лермонтова» в воронежских «Филологических записках» за 1914 г. выпуск V-VI, стр. 614-639 и статья Б.В. Неймана «К вопросу об источниках поэзии Лермонтова» в ЖМНП за 1915 г. N 4 стр. 283-284 (глава о Марлинском).

Для того, чтобы работа имела более или менее исчерпывающий характер, уместно поставить ряд следующих вопросов: существует ли доказательство того, что Лермонтову было известно творчество А.А. Бестужева-Марлинского и, в частности, его поэма «Андрей, князь Переяславский»? Если - да, то какое влияние оказало творчество Марлинского и данная поэма на Лермонтова, и место «Паруса» в этом влиянии? Как соотносятся между собой окончательный текст «Паруса», его два варианта (ГПБ и ИРЛИ) и I глава поэмы Бестужева-Марлинского? В каком направлении развивался художественный метод Бестужева-Марлинского и Лермонтова? Без представления этих вопросов в целостной системе трудно сделать какой-либо частный анализ. Но данные вопросы будут оговорены ввиду их обширности и многогранности для того, чтобы более ясно представить себе окончательную цель работы - сравнительный анализ стихотворения М.Ю. Лермонтова «Парус» и I главы поэмы «Андрей, князь Переяславский» А.А. Бестужева-Марлинского.

ΙΙ

 

Прямых сведений о том, что М.Ю.Лермонтову была известна поэма Бестужева-Марлинского «Андрей, князь Переяславский», как кажется, нет ни в переписке Лермонтова, ни в мемуарной литературе о нем. Имя этого поэта - Бестужева-Марлинского - как одного из видных деятелей декабризма было под запретом. Но и Л.Семенов в своей статье «К вопросу о влиянии Марлинского на Лермонтова» и Б.Нейман в работе «К вопросу об источниках поэзии Лермонтова» склоняются к предположению о том, что личность и творчество Бестужева-Марлинского были хорошо известны юному Лермонтову. Свое предположение исследователи подкрепляют текстологическим анализом произведений Бестужева-Марлинского и Лермонтова.

Первая глава поэмы «Андрей, князь Переяславский» была опубликована в 1828 г. анонимно. Выход первой главы поэмы в свет вызвал широкий резонанс в печати[2]. «Надо заметить, что поэма, которая по мысли автора должна была состоять из шести глав, включает в себя законченную первую главу, незаконченную вторую (опубликована в 1830 г.) и два отрывка из пятой главы (опубликованы в 1831 г.). В том же 1828 году, когда вышла в свет первая глава «Андрея, князя Переяславского», Лермонтовым были написаны его первые поэмы - «Кавказский пленник» и «Корсар», в которых наряду с влиянием и заимствованиями из А.С. Пушкина и других поэтов ясно прослеживается и влияние Бестужева-Марлинского, о чем говорят прямые заимствования из только что опубликованной анонимно главы поэмы.

 

А. Марлинский. «Андрей, князь Переяславский» I глава[3].

Хребта Карпатского вершины

Пронзали синеву небес,

И оперял дремучий лес

Его зубчатые стремнины.

Обложен ступенями гор,

Расцвел узорчатый ковер. (С. 65)

 

М.Ю. Лермонтов. «Кавказский пленник»[4].

Хребта Кавказского вершины

Пронзали синеву небес,

И оперял дремучий лес

Его зубчатые вершины

Обложен степенями гор,

Расцвел узорчатый ковер. (С. 22)

 

А. Марлинский. «Андрей, князь Переяславский». I глава.

Ездок все силы напрягает,

Стремит - и снова поскакав

С утеса падает стремглав,

И шумно в брызгах исчезает. (С.74).

 

М.Ю. Лермонтов. «Кавказский пленник».

Близ берегов они мелькают,

Стремят - и снова поскакав,

С утеса падают стремглав

И...

... шумно в брызгах исчезают. (С. 25).

 

А. Марлинский. «Андрей, князь Переяславский». I глава.

И сводов гордое чело

Травой и мохом поросло. (С. 66).

 

М.Ю. Лермонтов. «Корсар».

Его высокое чело

Травой и мохом заросло. (С. 43).

 

Интересно, в частности, первое обращение Лермонтова к образу «паруса», заимствованного из поэмы.

 

А. Марлинский. «Андрей,...» I глава.

Белеет парус одинокой,

Как лебединое крыло (С. 72).

 

М.Ю. Лермонтов. «Корсар».

Порою корабли водами

На быстрых белых парусах

Летали между островами,

Как бы на лебедя крылах. (С. 43).

 

Многочисленные текстовые заимствования не оставляют сомнений в том, что I глава поэмы Бестужева-Марлинского «Андрей, князь Переяславский» была известна юному Лермонтову сразу после ее опубликования.

Итак, образ «паруса» заимствован из поэмы Марлинского и появляется в наиболее ранних произведениях Лермонтова. Но вот в 1832 году Лермонтов пишет стихотворение «Парус», где вновь обращается к этому образу, сохраняя дословно строку из поэмы Марлинского. Стоит напомнить, что Лермонтов не включил «Парус» в единственный прижизненный сборник своих произведений (впервые «Парус» был опубликован в «Отечественных записках» за 1841 год, т. 18, N 10, отд. ΙΙΙ, С. 161). Вышеупомянутые Л. Семенов и Б. Нейман склонялись к тому, что это случайное совпадение, так как Лермонтов, по их мнению, был уже сформировавшимся поэтом. Опираясь только на факт текстовых заимствований, количество которых с годами уменьшается, исследователи приходят к выводу о том, что влияние Марлинского на творчество Лермонтова со временем ослабевает и исчезает. Но если рассматривать процесс влияния не только с точки зрения количественной, но и качественной, то уже нельзя будет согласиться с выводом Л.П. Семенова: «От всего этого «романтизма» он (Лермонтов - А.Х.) отрешился еще на школьной скамье и у того же Марлинского брал образы, обличенные печатью художественной правды и простоты»[5]. Тогда и строчка: «Белеет парус одинокой», - окажется не простым совпадением.

 

ΙΙΙ

 

Существует два варианта автографа стихотворения М.Ю. Лермонтова «Парус». Первый - это вариант автографа ГПБ (письмо к Лопухиной М.А. от 2 сентября 1832 г.); второй - вариант автографа ИРЛИ (казанская тетрадь)[6].

Обратимся к первому варианту. В письме к М.А. Лопухиной (это - возлюбленная поэта, которая осталась в Москве после переезда Лермонтова в Петербург. Отношения между поэтом и Лопухиной нашли отражение в сюжете повести «Княгиня Лиговская») Лермонтов пишет: «Вот еще стихи, которые сочинил я на берегу моря»[7], - а дальше в письме идет текст стихотворения, который отличается от окончательного варианта незначительным образом, а именно:

 

стих 9. Струя под ним светлей лазури (вместо: Под ним струя светлей лазури).

стих 11. А он, мятежный просит бури (без запятой после слова «мятежный»)

 

Отсутствие запятой в 11-ом стихе вообще не является, по существу, вариантом текста - это пунктуационное различие, не влияющее на смысл. Вариант 9-го стиха важен и в художественном, и в смысловом отношении. В окончательном тексте перестановка существительного и местоимения с предлогом приводят к построению правильного синтаксического параллелизма в двух первых стихах заключительной строфы:

 

Под ним струя светлей лазури,

Над ним луч солнца золотой...

 

Внутри параллелизма, и благодаря ему, акцентируется тем самым еще одна поэтическая фигура речи, так называемый, «меризм» - соединение антонимов для обозначения всего целиком[8]. В данном случае это значит «повсюду вокруг», в расширительном смысле - «повсюду в мире».

Приняв во внимание адресат письма, объяснения поэта по поводу места написания стихотворения (берег моря), можно было бы сделать вывод об установке на философскую медитацию как на лирическую тему стихотворения, что вполне согласуется с эстетической системой романтизма, не увидев в стихотворении никакого другого содержания. Но этот вывод был бы неполным, если учитывать ту обстановку, в которой находился Лермонтов в период 1831-32 годов. Вынужденный уйти из Московского Университета, не принятый в Петербургский Университет, поэт поступает в школу гвардейских подпрапорщиков. Начинается процесс возмужания, а вместе с ним и изменения в мировоззрении поэта. Обострились отношения Лермонтова с обществом. Начало тридцатых годов для него - время перелома[9]. Поэтому объяснение мотивов написания стихотворения, данное в письме (на берегу моря), нельзя считать исчерпывающим.

Рассмотрим теперь вариант автографа ИРЛИ:

 

Стих 1. Белеет парус отдаленный (затем исправлено: Белеет парус одинокой).

Стих 7. Начато: Увы! он нич(его) (недописано, зачеркнуто, исправлено: Увы! он счастия не ищет).

 

Значимость поэтического зачина, можно сказать, обратно-пропорциональна размеру произведения. Поэтому особое внимание привлекает вариант первого стиха «Паруса». Именно в окончательном варианте стихотворения Лермонтов дословно воспроизводит 19 стих ХV строфы I главы «Андрея, князя Переяславского». Если сравнить оба варианта первого стиха «Паруса», то окажется, что они дополняют друг друга. В первом варианте эпитет «отдаленный», являясь самостоятельным авторским текстом, все же не скрывал «цитатности» стиха в целом и мог, поэтому, напоминать читателю о судьбе поэта-декабриста А. Бестужева, который в 1832 году, отбыв ссылку в Сибири, служил рядовым на Кавказе. Но, по-видимому, образ «паруса» показался Лермонтову слишком многозначным, и поэт начинает стихотворение строчкой из I главы поэмы Марлинского, не выделяя, однако, специально ее ничем, как это было принято в то время.

Надо отметить тот факт, что юный Лермонтов никогда не начинал своих произведений заимствованиями из других поэтов. Следовательно, цитата из поэмы Бестужева-Марлинского, которой Лермонтов начинает стихотворение «Парус», должна была явно отсылать читателя к широко известной I главе поэмы поэта-декабриста, достоинства и недостатки которой бурно обсуждались в печати («Московский вестник», «Московский телеграф», «Обзор российской словесности за 1828 год» О. Сомова). Если учитывать те слухи и предположения об имени автора поэмы со времени опубликования I главы, и то, что в 1832 году стало, наконец, известно имя создателя - А. Марлинского, в ту пору уже находившегося в зените славы после выхода в свет таких повестей, как «Испытание», «Наезд», «Лейтенант Белозор» и др., то можно предположить, что стихотворение «Парус» Лермонтов посвятил судьбе одного из выдающихся деятелей декабрьского восстания.

Итак, для читателей Лермонтова трактовка стихотворения могла быть двоякой: первая - пейзажная зарисовка как повод к философской медитации романтического типа; вторая, идущая подтекстом, - судьба декабриста Бестужева, а вместе с ним и всего поколения революционеров-дворян. Но возможен и еще один вариант прочтения стихотворения М.Ю. Лермонтова «Парус».

 

IV

 

Если, следуя отсылке Лермонтова, обратиться к I главе поэмы Бестужева-Марлинского «Андрей, князь Переяславский», то окажется, что в «Парусе» можно найти многие мотивы и темы, имеющиеся в поэме (точнее, в ХV, ХVI, ХVII строфах). Это мотивы и темы «паруса», «бури», «счастья». Но Лермонтов смещает все акценты и совершенно иначе строит само произведение. У Бестужева-Марлинского главный герой этих трех строф (ХV, ХVI, ХVII) - некое третье лицо (Световид, сын Любомира), у Лермонтова - «парус» как символ человеческой судьбы и одновременно лирический герой. То, что у Марлинского являлось метафорой («Белеет парус одинокой, Как лебединое крыло») в системе лермонтовского стихотворения становится метонимией; у Марлинского буря несет гибель, смерть, у Лермонтова «парус» просит бури. Тема счастья оказывается ключевой в понимании связи двух произведений, двух поэтов. В понятие счастья у Бестужева-Марлинского включалось:

 

... веселие столицы,

Любовь родных, друзей, мечты

И Лады светлые зеницы. (С. 73-74).

 

В это же понятие счастья входило служение родине, любовь к гражданам, что является характерным для поэзии декабризма в целом.

В варианте автографа ИРЛИ 7-ой стих начинается: «Увы! он нич(его)». Возможно, Лермонтов первоначально собирался написать: «Увы! он ничего не ищет». Но этот вариант нарушил бы систему отсылок и переклички с Бестужевым-Марлинским. Ничего не искать, ничего не делать, ничего не видеть - это удел разочарованных романтиков-декабристов, намеревавшихся разрушить вековые устои Российской Империи, но потерпевших поражение. Лермонтов зачеркивает этот вариант 7-го стиха и поступает по-иному: акцентирует внимание на слове «счастье», употребив его дважды в одинаковой позиции в соседних стихах:

 

стих 7. Увы! он счастия не ищет!

стих 8. И не от счастия бежит!

 

Тем самым достигается желаемый эффект: понятие названо - «счастье», но не определено в системе стихотворения, хотя становится ясным, что не счастья, как оно понимается Mapлинским, ищет «парус» «в стране далекой» и «кинул в краю родном». «Парус» Лермонтова в отличие от «ловца» Марлинского «просит бури», хотя не знает, принесет ли она ему счастье, успокоит ли мятущуюся душу. Стихотворение Лермонтова, таким образом, ставит насущные вопросы современной поэту действительности, но это делается не впрямую, а опосредованно, путем художественных отсылок к Марлинскому.

 

V

 

Сопоставление и анализ стихотворения Лермонтова «Парус» и I главы поэмы Бестужева-Марлинского «Андрей, князь Переяславский» помогает увидеть общность и различие поэтик двух авторов, при кажущейся идентичности приемов и художественного метода, помогает поставить еще раз вопрос о характере влияния Бестужева-Марлинского на Лермонтова. Будучи современниками, они по сути дела были представителями двух разных эпох. Вот что писал о Лермонтове времен Московского университета Герцен: «Он (Лермонтов - А.Х) полностью принадлежит к нашему поколению. Все мы были слишком юны, чтобы принять участие 14 декабря. Разбуженные этим великим днем, мы увидели лишь казни и изгнания. Вынужденные молчать, сдерживая слезы, мы научились, замыкаясь в себе, вынашивать свои мысли и - какие мысли!.. то были сомнения, отрицания, мысли, полные ярости»[10]. Как тут не вспомнить о том, что «декабристы разбудили Герцена». Если Марлинский и в своих повестях полностью будет оставаться на романтических позициях, то в прозе Лермонтов начнет осваивать новый художественный метод - реализм. Первым противопоставил повести Марлинского и «Героя нашего времени» В.Г. Белинский[11]. Интересно, что декабристы, в своем большинстве, роман не приняли. Известно и то, что Лермонтов очень тяжело сходился с находящимися в Кавказской ссылке декабристами.

Начав как подражатель и ученик Марлинского, Лермонтов в конце своего творчества превратился в его идейного оппонента. В этом долгом и сложном процессе стихотворение «Парус» - этапное произведение, показывающее на изменение в мировоззрении поэта, на отказ от романтических штампов времен литературного ученичества, на отстаивание своей самобытности, задолго до появления романа «Герой нашего времени»[12].

 

+

Убитого на дуэли у подножия горы Машук поручика Михаила Лермонтова отпел протоиерей Скорбященской церкви о. Павел Александровский. Первоначально поэт был упокоен в Пятигорске на общем кладбище, по обряду православной церкви, но в апреле 1842 года его останки были перезахоронены в родовом имении, в селе Тарханы.

Среди оставшихся вещей были иконы: образ Святого Архистратига Михаила в серебряной вызолоченной ризе; образ Святого Иоанна Воина и образ Святого Николая Чудотворца, еще одна небольшая икона, не названная в описи, маленький серебряный крест с частицами мощей святых.

Интересно, что большинство из тех людей, которые провожали Лермонтова в последний путь, сами похоронены на Пятигорском кладбище. Мое внимание привлекла личность поручика Куликовского, который упоминается в статье П.К. Мартьянова «Поэт М.Ю. Лермонтов по запискам и рассказам современников», опубликованной в 1870 году в журнале «Всемирный труд».

Автор статьи пишет: «Поручик Куликовский говорил мне, что он помнит Лермонтова. Встречал он его на бульваре и у источников. Всякий раз, как появлялся поэт в публике, ему предшествовал шепот: «Лермонтов идет!» И все сторонились, все умолкали, все прислушивались к каждому его слову, к каждому звуку его речи». Сведения эти важны, потому что свидетельствуют о прижизненной популярности Лермонтова, в то время как участники дуэли, оправдываясь, утверждали, что Лермонтов ничем не выделялся из среды товарищей, а они не представляли его значимости как поэта.

Кто же такой поручик Куликовский? И был ли он в действительности? В Лермонтовской энциклопедии сведения о нем отсутствуют. В «Некрологе» же приводится запись:

Отставной штабс-капитан

Алексей Иванович Куликовский,

80 л., 1903 июля 30, Пятигорск.

По всей видимости, это и есть тот самый Куликовский, с которым 1870 году беседовал Мартьянов. В 1841 году ему было 18 лет, и в таком возрасте он, вероятно, частенько бывал на бульваре, где и мог видеть Лермонтова». (С. Чекалин. Кадетская перекличка (Нью-Йорк). N 57, июль 1995. С. 98-99).

Ясно одно: Алексей Иванович Куликовский - представитель древнего и славного рода Куликовских. В начале 90-х годов прошлого века мне довелось познакомиться с воспоминаниями о своем роде Тихона Николаевича Куликовского-Романова, внука Императора Александра Третьего и родного племянника святого Царя-мученика Николая Второго. Кстати, в своих записках Тихон Николаевич мимоходом замечает, что в его «жилах течет кровь несчастной Шотландской королевы Марии Стюарт»... Великий русский поэт, как известно, возводил свой род к шотландским Лермонтам... Всё так близко и переплетено в русской истории и литературе. И двести лет - ни срок, и никого уже невозможно сбросить с корабля под названием Россия.

Примечания

 

[1] Например: Лермонтов М.Ю. Соч. в IV-х тт. т. 1, М., 1965. Примечания Андроникова И.Л.; Лермонтов М.Ю. Соч. в VI-ти тт. т. II. М-Л. 1954. Примечания; Лермонтов М.Ю. Соч. в IV-х тт. т.1. Л. 1980. Примечания Мануйлова В.А.

[2] См. Мордовченко Н.И. Примечания. В кн. А.А. Бестужев-Марлинский. Библиотека поэта. Сов. писатель. 1948. С. 206-208

[3] Здесь и далее по: А.А. Бестужев-Марлинский. Библиотека поэта. Сов. писатель. 1948. Под редакц. Мордовченко Н.И.

[4] Здесь и далее по: М.Ю. Лермонтов. Соч. в VI тт. т. III. М.-Л. 1954.

[5] Семенов Л.П. «К вопросу о влиянии...» С. 639.

[6] Ссылки на редакции даются по: Лермонтов М.Ю. Соч. в VI-ти тт., т.II, М.-Л., 1954. С. 268.

[7] Лермонтов М.Ю. Соч. в IV тт. Т. IV. М. 1964. С. 378.

[8] Этот прием встречается еще в древнейших литературных текстах и характеризует важную черту исконного художественного сознания: расширение масштаба события до размеров всего мыслимого Космоса. См. об этом: С. Гордон. Ханаанейская мифология. - В кн.: Мифология древнего мира. М. 1977. С. 213-214.

[9] См.: Жизнь и личность М.Ю.Лермонтова по его письмам и указатель имен, встречающихся в письмах. «Филолог. записки». Воронеж. 1914. Вып. V-VI. С. 715.

[10] Герцен А.И. Соб. соч. в 8-ми тт. т. 3. М. 1975. С. 442-443.

[11] См. например: В. Вацуро. Лермонтов и Марлинский. В сб. Творчество М.Ю. Лермонтова. 150 лет со дня рождения. 1814-1964. М., 1964. С. 341-361.

[12] Интересно, что к тому же году, что и «Парус» (1832), относится стихотворение «Нет, я не Байрон», которое Лермонтов вместе с «Парусом» не включил в единственный прижизненный сборник своих произведений.