«Я изменил Диане Кан с землячкой Светой...»

Это строчка из моего шуточного четверостишия:

«С утра, налив нектар в стакан, читал поэтов.

Я изменил Диане Кан с землячкой Светой».

Это надо объяснить. Мне, конечно, очень нравились стихи Дианы Кан, но постепенно симпатия моя склонилась к Светлане Сырневой. И не только от того, что она моя землячка. Хотя мне всегда была далеко не безразлична судьба вятских писателей. Многим писал предисловия, рекомендации для вступления в Союз писателей. И всегда поражало такое явление вятской поэзии, как обилие в ней женских имён. Чебышева, Снегова, Коростелёва, Смертина, Перминова, Суворова, Столярова, Кустенко, Котомцева, Юрлова... нет числа Теперь уже идёт новая поросль, сильный подрост, о котором, даст Бог, услышим.

Но вот как получилось, что самое яркое дарование русской вятской поэзии я, прямо сказать, прокараулил? А вот великие наши критики и литературоведы Кожинов и Палиевский не прокараулили, заявили всесветно: в русскую литературу вошёл русский поэт.

Но это было в 90-х, а ведь я увидел Свету в 81-м году на совещании молодых писателей Кировской области. У меня был семинар прозаиков, а у друга моего Анатолия Гребнева поэты. В конце первого дня он восхищенно говорил о поэтессе из Уржума Светлане Сырневой. Уржум, по отцу, это тоже мой родной город. Только это и выяснили. Ещё меня впечатлил рост Светланы. А так, стыдно сказать, ничего тогда у неё и не прочёл, доставали свои, «прозаические», семинаристы.

Но вот, а вскоре, слава Богу, меня настигло стихотворение «Прописи». Оно теперь, как и знаменитые «Гибель «Титаника», «Синь и золото», «Поле Куликово», «Осенняя оборона», «Ветви черёмухи белой», «Кривая берёзка», «Свадебная фотография», «Марийский певец», «Утро да стебли сухого бурьяна», «Скачет телега по стылой стерне», «Шиповник»... хрестоматийно известны. Любящие поэзию Сырневой назовут десятки других, но «Прописи» для меня были ключом к надежде, что литература наша не потеряла Россию, не оторвалась от неё. «Помню, осень стоит неминучая, восемь лет мне, и за руку - мама: «Наша Родина - самая лучшая и богатая самая»... Нас возьмёт грузовик попутный, по дороге ползущий юзом, и опустится небо мутное к нам в дощатый гремучий кузов. И споёт во все хилые рёбра октябрятский мой класс бритолобый: «Наша Родина - самая вольная, наша Родина - самая добрая».

А ведь это написано в годы, когда гадить на Россию становилось модным. Христопродавец Хрущёв это очень допускал, стуча по трибунам то ботинком, то початком кукурузы. В литературе 60-х было явное пресмыкание перед литературой западной. Свитера носили «под Хэма», писали «под Лорку». Форма стиха, эпатаж считались достоинством «Тело нагое...Гойя!» И тут же лизоблюдство перед идеологией (холуйские вирши «Казанский университет», «Уберите Ленина с денег, он для сердца», «Шаги к мавзолею»...) Но если в сердце не любовь к Отчизне, а Ленин, то это всё то же большевистское «Вместо сердца пламенный мотор». Но шестидесятники были знамениты, а для следующих молодых желание известности - это наркотик. Сколько было их, несчастных, подражавших тому же Вознесенскому. Вспомним евангельскую притчу о слепых вождях, которые ведут слепых и все вместе падают в яму.

Обезбоженная литература вела в тупики бездуховности. И что б было, если бы не Рубцов, не Кузнецов, не Куняев, и их братья и сестры в поэтической русской горнице.

Шестидесятники, которых доселе своими уже угасающими голосами славят либералы, не все были западники, но все почти были глухи к судьбе России. Ещё немного держались фронтовики поколения Наровчатова, но их уже сметали эстрадники типа вознесенско-евтушенко-ахмадулиной. Их успеху, славе молодые поэты завидовали. А ведь желание знаменитости для начинающих авторов - это наркотик. Тем более многие вдобавок были «сражены булатом», и забрякали по стране гитары. Романтики хотелось, эпатажа.

В прозу въехал издевательский войновиче-аксёновский стиль. Опять же не русский. Тут впору было усомниться: какую же литературу они наследуют? В какой стране живут и пишут, если такие претензии на общемировое значение? Нет, ребята, нельзя стать интернациональным, не будучи прежде всего национальным. Космополитизм даже в политике плох, а уж в литературе губителен. И мы видим, что не прошло и полувека, а что такое для письменности полвека? взмах ресниц. И булькают когда-то громкие имена в чёрные воды забвения. Работы шестидесятников - это приманка в западню бездуховности.

Не будет в России настоящей литературы без любви к России. И вот эта-то любовь, помноженная на талант от Бога, вынесла Светлану Сырневу в лидеры современной русской поэзии. И она высока и ростом, и значением для русской словесности.

«Мы, Россия, ещё поживём, не сломали нас ветер и дождь. В запустении грозном твоём есть ничейная, тайная мощь». Стихи её часто доводят до слёз, в них такое страдание за русский народ, за Россию, такое соединение души и Бога, земли и небес, такое влияние стихий на наши судьбы, такая боль за судьбы простых людей, такое понимание русской женской доли, что только и говорю: «Слава Тебе, Господи, за такую рабу Божию Фотинию». «Я проходила сквозь парк. Хоть глаза завяжи, по замиранию сердца смогла б угадать серые между последних стволов этажи дОма, где жили сестра моя, дочка и мать».

Про маму Светы Софию Александровну надо сказать самые сердечные слова. Она учительница литературы, очень одарённая, небольшая её книга о жизни поражает простотой рассказа о невыносимых, кажется, страданиях в войну и послевоенные годы. Это от неё и от её брата, Анатолия, поэта замечательного, но так рано ушедшего из жизни. От них такое в Светлане предельное чувство честности и мужества, живущее в ней как норма жизненного поведения.

И вот - роман в стихах «Глаголев». Это событие. Это такая дерзость в современной словесности - роман, да ещё со своей строфой, со своими героями, роман, который не мал размером, а держит в напряжение от начала и до конца. Это роман-прощание автора с юностью, с теми порывами, надеждами, которые питали начинающих авторов в семидесятые-восьмидесятые годы. Вот отрывки, из которых ясны корни творчества Светланы, они и народны, они и из классики:

Прощайте, друзья, мне осталось

Всех разом оплакать и жить.

И песню слагать, что слагалась,

И влажную ризу сушить...

Прощайте, прощайте! И в шумном застолье

Не надо меня поминать поневоле.

Жестоко моё ремесло.

Лампада каморку мою осветляет,

Я слышу, я знаю, что девки гуляют:

Гуляют и мне веселО.

Сказал, что роман велик, но если учесть то количество действующих лиц, то изумляешься, как же в него поместилось столько судеб, имён, событий. Тут есть и подлинные имена, и изменённые, тут судьба поколения одарённых молодых людей, жизни которых были искалечены именно шестидесятниками, той эпохой, которая расставляла нерусские ориентиры. «Верлибр» - такое было литературное объединение в Вятке (Кирове).

Всё в прошлом! Но разве забуду

Наивные пробы пера

И юности вольной причуды -

Твои, о «Верлибр», вечера...

А эти умные парни провинции наивно подражали «центру». Не Иван, а Джон, не «Калинушка», а битлы.

Ах, эти полночные сидки,

Покуда колхозники спят!

И Кафка, и Ницше, и Шнитке,

«Лолита», «Улисс» и де Сад,

Брошюра Ципко, анекдоты, поллитра,

И Ленин, и Леннон, и «Шипка» без фильтра...

Судьбы несостоявшихся авторов проходят пред нами. И жалко их: заморочили их, задурили, но и понимаешь, что и их вина тут есть. Зачем было так вязнуть в современности? Разве недоступны были Пушкин и Тютчев, Гончаров и Державин, Есенин и Блок, Твардовский и Заболоцкий (А уж кто-кто, а великий Заболоцкий, он же вятский, и опять же уржумский. Может, он и спас Светлану?), кто мешал «Верлибру» учиться у русской классики? Какие там Кафки, глупость всё это. Уже и русская философия становилась доступной, и богословская. Но она как бы была в стороне, тяги к ней не было, а эти кумиры на виду.

И вот в наше сознание входят новые герои: Глаголев, Шитов, Горшков, Истомин, Зинаида, Евдокия, конечно, Эмма (в конце так горько о них: «И Эмма ещё не спилась без работы... и Лёшка ещё не подался в бандиты»»), Сухарский, Портков, Либерзон, Тамара, Ухов, Абдрахманыч, Голиков, вот сколько. Да ещё и не всех перечислил.

Перечитываю роман. Хорошо. Нужно. Нужно осмысливать пройденное, видеть, как легко поддаётся молодёжь на приманки, как шатаются её убеждения под влиянием извне. Всё от того, что в душе и сердце нет главного - любви. Не земной, а духовной. К Богу, к Родине, к России.