Интерес современных исследователей к эпохе русского «лихолетья» - революции 1917 года и последовавшей за ней Гражданской войне - вполне закономерен и объясняется не столько изменившимися социально-историческим условиями конца XX - начала XXI веков, стремлением пересмотреть устоявшиеся концепции, как желанием прояснить «белые пятна» в отечественной истории, извлечь уроки из прошлого, «чтобы подобные катастрофы не повторились в нашей истории» [2, с. 13].
В истории Гражданской войны Крым, в силу целого ряда обстоятельств, стал последним очагом Белого сопротивления на юге, началом изгнания и русского «рассеяния» по всему миру. Поражение и эвакуация из Крыма Русской армии под командованием генерала Врангеля, получившие прямо противоположные оценки в литературе метрополии и русского зарубежья, - особая боль, особая память.
В осмыслении сложной и противоречивой темы Гражданской войны в России изучение «крымских страниц» творчества Ивана Савина (Саволайнена), которого русское зарубежье впоследствии по праву называло певцом Белой лиры, представляет несомненный интерес.
В статье исследуется крымский дискурс реализации концепта «дом» в творчестве И. Савина как одного из ярких представителей «младшего» поколения литераторов первой волны русской эмиграции, непосредственного участника и очевидца вооруженного противостояния «красных» и «белых» в Крыму.
Именно с концептом «дом» как одним из ключевых концептов в национальной, языковой и художественной картинах мира многих народов связан ряд социокультурных вопросов, поднятых в литературе русского зарубежья, когда становится очевидным крушение прежних устоев, культурных и этических ценностей, веры.
В данной статье нами использовано понимание концепта как многомерного ментального явления, которое представляет собой составную часть культурной памяти и является выражением индивидуальной мировоззренческой позиции автора.
Анализ стихотворений «Это было в прошлом на юге» (1923), «Братьям мои Михаилу и Павлу» (1925), «Кто украл мою молодость» (1925), «Когда палящий день остынет» (1924), «Оттого высоки наши плечи» (1923) и очерков «Плен» (1922), «Правда о 7000 расстрелянных» (1920-е) показывает, что специфика реализации концепта «дом», восприятие Крыма как ада в индивидуально-авторской картине мира И. Савина обусловлены как кризисной ситуацией эпохи, так и трагическими фактами биографии.
Едва окончив гимназию, Иван Савин, как и его старшие братья, вступил в Добровольческую армию, испытал горечь поражений и трагедию Новороссийска, кровопролитные бои в составе 3-го сводного кавалерийского полка Крыму, перенес тяжелую болезнь, едва не погиб в плену. «Крым, благословенная земля, давшая столько России, стала для поэта и его братьев адом» [4, с. 124].
Стихотворение «Это было в прошлом на юге...», написанное в 1924 году, уже в эмиграции, - это живой отклик участника Белого движения на события Гражданской войны в России, воссозданный с помощью ретро-картин: «Закипело рвущимся эхом / Небо мертвое! / В дымном огне / Смерть хлестала кровью и смехом каждый шаг наш...» [4, с. 150]. Поэт не дает четких топографических маркеров места исторической усобицы: «Это было в прошлом на юге...». Бесконечные бои, ноющий гул канонады, птицей несущийся взмыленный конь, тонко плачущие пули, хриплые крики: «Огонь!», актуализирующие концепт «война», приводят к трансформации обобщенно-национального понимания Дома как места, дающего ощущение безопасности и защищенности. Детство в провинциальном тихом городке Зенькове Полтавской губернии осталось в прошлом. Дружная многодетная семья распалась. «Семья Савиных была сметена ураганом революционных событий и гражданской войны. Сестры умерли во время войны. Расстреляны в Крыму два старших брата. Младшие - Николай и Борис также погибли» [3, с. 197]. Трагические обстоятельства общественной и личной жизни привели к трансформации основного значения концепт «дом» («убежище», «приют», «люди, живущие в одной семье»): в индивидуально-авторской картине мира поэта эксплицитно реализуется концепт «анти-дом», одним из концептообразующих символов которого является бьющееся лебединое крыло «в окруженном плахой круге». Символический подтекст лирического стихотворения при отсутствии четких пространственных маркеров и помогает отнести его к «крымским»: окруженный с трех сторон морем и не получающий поддержки извне Крым как последний оплот Белого движения, истекал кровью под натиском противника. Этот натиск подобен девятому валу, несущему смерть. Себя лирический герой сравнивает с хрупкой шлюпкой, которой суждено погибнуть: «А я на коне, / Набегая, как хрупкая шлюпка / На девятый, на гибельный вал...» [4, с. 150]. Аллюззивна отсылка к одноименному полотну И. Айвазовского усиливает понимание обреченности, жертвенность защитников Белой идеи. Помыслы их чисты, в сердцах нет ненависти и злобы. Даже перед лицом смерти, в «черном грохоте боя» лирический герой ищет рифму «к голубому слову - голубка», аллюзивно отсылающему к библейскому образу, символизирующему мир.
Восприятие Крыма как «анти-дома», ада манифестирует и стихотворение И. Савина «Братьям моим Михаилу и Павлу» (1925). В прологе - обращение к матери, сыновья которой погибли в Крыму: «Ты кровь их соберешь по капле, мама, / И, зарыдав у Богоматери в ногах, / Расскажешь, как зияла эта яма, / Сынами вырытая в проклятых песках» [4, с. 150]. Трагедия братоубийственной войны осмысливается лирическим героем в библейском контексте: земная мать, чьи сыновья приняли мученическую смерть, обращается за поддержкой к матери Божьей, историческая реальность тесно сопряжена с вечностью.
Ключевые составляющие «анти-дома» - могила, вырытая самими пленными воинами Белой армии; пулемет на камне, ждущий «угрюмо» расстрела; голый мальчик, который «чтоб уже не думать, над ямой стал и горло проколол гвоздем» - на такой отчаянный поступок его толкнули мужество, смертельная усталость от побоев, нежелание принять смерть от врагов, унижающих и грабящих беззащитных пленных; старший брат, гладящий перед расстрелом руку младшего, чтобы поддержать и придать ему силы в конце его недолгой жизни перед последним испытанием - это единственная помощь, которую он, на правах старшего брата, мог оказать младшему; старый прапорщик «во френче рваном, с чернильной звездочкой на сломанном плече». В лаконичной форме, всего две строки, автор дает нам целую картину жизни одного из пленных. Пожилой воин - скорее всего, выходец из народа, потому что за долгие годы военной службы дослужился только до звания прапорщика (младший офицерский чин). Но своим воинским званием гордился, отсюда - нарисованная чернилами звездочка на месте сорванных офицерских погон. В плену он подвергался постоянным зверским избиениям, свидетельство тому - его сломанное плечо. Смерть старый воин встречает достойно: «Вдруг начал петь - и эти бредовые / Мольбы бросал свинцовой брызжущей струе / Всех убиенных помяни, Россия, / Егда приидеши в царствие Твое...» [4, с. 150]. Эти заключительные строки поэтического текста звучат пророчески и становятся лейтмотивом всех стихов И. Савина о Гражданской войне.
Использование библейской старославянской лексики не случайно. Художественный текст максимально приближен к молитве. Таким образом, поэт, следуя православной христианской традиции, отдает последнюю дань всем безвестным защитникам Белой идеи, погибшим в братоубийственной войне.
Попутно отметим, что пророческие предвидения поэта сбылись: эта цитата из Библии выбита на его могильной плите, под которой он покоится на русском православном кладбище в Хельсинки, встречаем мы ее и на надгробии памятника казакам-сынам славы и воли, воздвигнутом «стараниями казачьего союза в лето 1975 года» на русском православном кладбище Сент-Женевьев-де-Буа в предместье Парижа.
Образы «победителей» поэт создает, используя прием антитезы и эллипса: «тот, в бушлате», скорее всего, моряк, в предвкушении предстоящего кровопролития, звонко кричит: «Что, начнем?». Частые расстрелы пленных белогвардейцев стали для него чем-то обыденным. Его не мучат угрызения совести. Им не движет сострадание. В пленных он не видит своих соотечественников - только врагов. Отсюда звонкий крик, нетерпение. Вид крови, ощущение абсолютной власти над беззащитными, измученными людьми, по всей вероятности, доставляет ему удовольствие, как и пьяному конвоиру, вырывающему лопату из рук «сестры в косынке» и приказывающему ей лечь в собственноручно вырытую могилу. Поэт не дает открытых характеристик «бойцам революции», читатель сам составляет мнение о них, читая полные боли и горечи строки очевидца русского «лихолетья».
Смерть, утрата, боль, моральные и физические страдания актуализируют концепт «война» в лирическом стихотворении, являются неотъемлемыми составляющими авторского сознания и мировидения.
Крымские реалии, представленные в художественном тексте имплицитно, - «проклятые пески», стылая «глинистая слизь» под ногами, ноябрьские туманы, чуть желтеющий тополь в невидимом луче скрытого за облаками солнца - все же дают понимание места и времени описываемых событий. На то, что действие происходит уже после того, как Русская армия эвакуировалась из Крыма, указывает временной маркер - «ноябрьские» туманы. Расстрелы пленных часто происходили на берегу Сиваша, отсюда - «глинистая слизь».
Крым, ставший для лирического героя «острожным краем», «перекопским полоном», «черным светом» воспринимается им как «анти-дом», ад и в стихотворении «Кто украл мою молодость...». Метафора украденная молодость становится эмоциональной доминантой переживаний лирического героя: «Увели ее ночью из дому / На семнадцатом детском году. / И по вашему стал, по седому, / Глупый мальчик метаться в бреду» [4, с. 151]. О душевной усталости от «людской неправды», глубоком внутреннем надломе свидетельствуют следующие строки: «Я рассказывал Богу о краже, / Я рассказывал людям о ней. / Я на паперти бился о камни. / Правды скоро не выскажет Бог...» [4, с. 151].
В значении «анти-дом» исследуемый концепт актуализируется и в серии очерков «Плен». Автор описал все, что с ним произошло, какими были в то страшное время и победители, и побежденные.
В автобиографическом очерке «Плен» ключевая ситуация обозначена уже в названии произведения: потеря социального положения, вынужденное нахождение на самой низкой ступени общества, неопределенность будущего и растерянность перед хамством, силой, бескультурием, физические и моральные муки, болезнь. Отдельно рассматривается в этом очерке и вопрос веры, сохранения чувства собственного достоинства.
Не случайно домом становится то место, где тепло и ощущается забота женщины. Сестра милосердия, упоминаемая автором мама, которая подарила крест, немецкая женщина, которая приютила героя хоть на несколько минут - все эти образы соотносятся, пусть и косвенно, с фигурой Богородицы. Типологически они связаны с образами медсестры Серафимы из романа «Москва под ударом» А. Белого и Елены из «Дней Турбиных». Герои этих столь не похожих романов видят в Доме последнее убежище от страхов окружающего мира.
Концепт «анти-дом» связан с дорогой, несвободой личности - будь то боевые действия, лишение стабильности, плен: «Теперь я знаю: если у человека отняли дом, семью, а завтра возьмут жизнь, то ему уже все равно что делать - идти бессмысленно вперед, бежать назад, лечь в придорожный овраг...» [4, с. 141-142]. Фигура, к которой апеллирует автобиографический герой - «Бог сильный», поэтому он отмечает камень веры в своем сердце, который укрепился. Постоянно вводятся аллюзии к библейским ситуациям, в частности, к последним дням жизни Христа. Бог в этой ситуации выступает как строгий и несгибаемый образец поведения, это последняя надежда в условиях плена.
В пейзажных зарисовках нарратор предельно лаконичен, стремится изображать окружающий мир как отражение внутреннего. Савин неоднократно подчеркивает, что выжить ему помогло убеждение, что все происходящее - страшный сон. Выжженная страданиями душа была готова оторвать от себя такой страшный мир, что дает основание утверждать, что внутренняя эмиграция (желание уехать, недовольство новой властью, бесперспективность и разочарование) началась у героя значительно раньше.
Провинциальный городок Крыма Джанкой превращается в ключевую точку, переломный момент войны, с которого начинается поражение белого воинства и отступление. Доминирует чувство потерянности, оставленности.
Одной из самых трагических фигур можно считать образ самого автора. Он не просто рассказывает о людях и событиях, но и оценивает их с известной точки зрения. Он не лишен человеческих качеств и вместе с тем достаточно типичен: он выступает как бы носителем особого отношения к жизни, когда «в нас, попавших в красный плен, он (разгром белых) убивал и эту надежду и самую жизнь» [4, с. 138]. Весь лексический строй очерка ориентирован именно на идею мученичества, которую автор подсознательно ощущал в конкретной ситуации плена.
Знаменательно, что в этом контексте определение «белое движение» выступает не просто антагонистом «красных», а соотносится с символическим планом. Это значение чистоты, невинности, святости подчеркивается не только ситуативно (израненные о камни ноги, покорно склоненные под ударами головы, ежеминутные оскорбления и избиения, кровь на лицах и телах, которую никто не вытирает), но и общей тональностью повествования, содержащей евангельские реминисценции: «Только тогда, в те воистину голгофские года, я почувствовал в себе, осязал и благословил камень твердости и веры, брошенный мне в душу белой борьбой. Если человек несет в себе внутреннюю правду, всякое насилие извне только усиливает ее тайную сопротивляемость насилию, приближает ее к святости...» [4, с.139]
Читатель представляет себе автора как человека несгибаемой воли (еще не оправившийся от тяжелой болезни, раздетый, избитый, он осознанно выбирает более опасный, но, несомненно, более честный путь - к «чисто-белым»). О его высочайшей культуре (в том числе и писательской) свидетельствуют меткие сравнения: «здание комендатуры похоже на гигантский гроб»; «одна за другой, как огненные слезы, выступали из тьмы звезды» [4, с. 136]; а также лаконичные эпитеты и метафоры: «те звериные дни» [4, с. 139], «мутный калейдоскоп лиц» [4, с. 139], «стремительно ограбленный Джанкой» [5, с. 137], «наглая ложь большевистских прокламаций» [4, с. 138]. Подобно И. Бунину, И. Савин несколько раз приводит в тексте очерка объявления, написанные представителями «новой власти», свидетельствующие о безграмотности, ограниченности, тупости пишущих.
Иногда позиция автора проявляется в так называемых лирических отступлениях, в риторических восклицаниях. Например: «До какого раскаленного ужаса должна была дойти жизнь, чтобы даже эта бесшабашная душа дрогнула?» [4, с. 137] или «Когда и чем отплачу я за помощь, мне и многим оказанную?» [4, с. 139].
Образы захватчиков изображены подчеркнуто негативно, они лишены всякого сострадания, а их жестокость зачастую бессмысленна.
«Жестокий мир» в небольшом по объему очерке достаточно широко представлен топографически: это и Джанкой, где располагаются лазарет и комендатура, и рубежный Перекоп, и несколько раз возникающие в повествовании степи Северной Таврии, «ключевой пункт» - Симферополь и «конечный пункт» - Мелитополь. И везде раздаются выстрелы, слышны брань и пьяный хохот. Однако И. Савин - не документалист, поэтому его художественный талант раскрывается и в немногочисленных пейзажах, которые соотносятся с характером повествования.
Пытаясь осознать причины глубокого социального и политического раскола некогда единой страны на два враждующих лагеря, И. Савин много внимания уделяет психологической характеристике героев (в том числе и авторского), показывает, как власть и унижение человеческого достоинства в совокупности с бескультурьем уродуют души и палачей, и жертв. Некоторая эсхатологичность, присущая его рассуждениям, в то же время сочетается со здравым смыслом и четкими, лаконичными описаниями. Специфика военного труда (близкий контакт со смертью, опасностью) накладывает свой отпечаток на способ мировосприятия нарратора: им движет не страх за собственную жизнь, а страх офицера и человека умереть недостойно. Это автобиографическая проза военного писателя, который находит духовные ценности в человеческом милосердии и вере.
Таким образом, мы можем сделать выводы, что Крым, охваченный пламенем братоубийственной войны, стал для Ивана Савина адом. Место, где погибли его братья, где сам он испытал горечь поражения, унижения плена, он воспринимает как «анти-дом». Трагедия Гражданской войны становится эмоциональной доминантой авторского сознания и мировидения. Аллюзии на Библию, библейские цитаты в «крымских страницах» творчества свидетельствуют о желании автора осмыслить трагедию исторической усобицы в библейском контексте. Крымский дискурс в цикле лирических стихотворений и автобиографических очерках Ивана Савина представлен рядом легко узнаваемых крымских реалий, топонимами (Джанкой, Перекоп, Симферополь, Мелитополь).
ЛИТЕРАТУРА
1. Афанасьева С.И. Крымский контекст концепта «дом» в поэзии эмигрантов первой волны И. Бунина, И. Савина, Н. Туроверова, С. Бехтеева // Международная заочная научно-практическая конференция «Филология и лингвистика: современные тренды и перспективы исследования»: сборник материалов конференции (30 сентября 2011 г.). - Краснодар, 2011. - С. 3-12.
2. «В поисках утраченного единства...»: Материалы Памятных Дней, посвященных 85-летию окончания Гражданской войны в России (1917-1920) (13-16 ноября 2005 г. Крым) / Автор, разработчик проекта и председатель Оргкомитета В.П. Казарин. - Симферополь: Крымский архив, 2005. - 56 с.
3. Горячева Ю.Ю. Поэт белой мечты // Русская диаспора и изучение русского языка и русской культуры в инославянском и иностранном окружении: материалы международного научного симпозиума (1-2 июня 2011 г.). - Белград, 2011. - 366 с.
4. «И гнал ...над белым Крымом морозный ветер облака». Иван Савин (Саволайнен). Всех убиенных помяни, Россия. Очерки «Плен», «Правда о 7000 расстрелянных». Стихи. (Предисл. В. Леонидова) // Крымский альбом: Историко-краеведческий и литературно-художественный альманах. Выпуск 3 / Сост., вступ. замет. к публ. Д.А. Лосева. - Феодосия-Москва: Издательский дом «Коктебель», 1998. - С. 124-151.
5. Резник О.В. Великий Раскол: взгляд с того берега. Автобиографическая проза первой волны русской эмиграции: монография. - Симферополь: «Доля», 2010. - 336 с.
6. Резник, О.В. Типология и поэтика персонализма в автобиографической прозе первой волны русской эмиграции: дис. ...д-ра филол. наук. - Симферополь: ТНУ им. В.И. Вернадского, 2010 . - 430 с.
Светлана Ивановна Афанасьева, соискатель научной степени к.фил.н.
Оксана Владимировна Резник, доктор фил.н., профессор
