1-2. Обвинение в хлыстовстве. Заблуждение архиепископа Феофана
5. Епископ Гермоген и иеромонах Илиодор
6. Новоселов М.А. Гучков А.И. Гектографические копии (годы 1910-1914).
Несчастья Григория Ефимовича не закончились разоблаченными россказнями Тютчевой и Вишняковой. Не закончились они и после того, как Государь при поддержке Св. Синода решительно пресек безумные поползновения Гермогена и Илиодора в 1912 году. И того, и другого больше не было в Петербурге, но поднятая ими «обличительная» волна действовала разрушающе на духовное состояние столичной общественности, жадно внимавшей любым сплетням, не гнушаясь и гадкой клеветы, затрагивающей честь и достоинство Русских Самодержцев. Яд вброшенной в общество лживой информация продолжал отравлять души людей.
Как пишет В. Н. Коковцов, «инцидент казался исчерпанным, но печать не унималась. Все описанные эпизоды переносились на газетные столбцы, которые не переставали твердить о роли Распутина, а члены Государственной Думы постоянно твердили о необходимости удалить его из столицы, чтобы положить конец всему возбуждению».82
Итак, к делу подключилась пресса. Собственно, по поводу Григория Распутина она никогда не унималась, были ядовитые выпады в его адрес и ранее. Так в 1910 году сплетни Тютчевой и Вишняковой о Распутине активно тиражировала газета «Речь» - печатный орган партии конституционных демократов (кадетов), которая уже тогда опубликовала ряд «обличительных» статей против Григория Ефимовича.
Но в тот период времени в прессе еще раздавались трезвые голоса, возмущенные откровенно заказным характером газетных публикаций против Распутина. Так, газета «Новое время», «отметив неопределенность выдвигаемых фактов, писала (18. VI. 1910): «На всю обличительную кампанию «Речи» трудно смотреть иначе, как на темную и в высшей степени опасную игру», - и само намекало на «высокопоставленных вдохновителей» этой кампании».83
Личности Тютчевой и Вишняковой (как не пытались сделать из них страдалиц за правду), их нелепое поведение, весьма странные и сомнительные обвинения не могли придать достаточного веса всей кампании вокруг Григория Распутина. Деятельностью еп. Гермогена и иеромонаха Илиодора был достигнут тот же эффект. Они добились только того, что скомпрометировали сами себя.
Для достижения желаемого результата следовало ввести в действие более тяжелые фигуры, т. е. в разговор о Распутине должны были вступить люди, обладающие и достаточным общественным положением, и необходимой силой убеждения, и нравственным авторитетом, наконец, просто умом. Такой деятель, к несчастью для Григория Ефимовича и для Царской Семьи, нашелся. Особую роль в травле старца Григория посредством печатных изданий сыграл приват-доцент Московской Духовной Академии, специалист по делам сектантства и редактор-издатель «религиозно-философской библиотеки» Михаил Александрович Новоселов.
На поприще обличения Распутина он вступил еще в 1910 году. С. С. Ольденбург считает, что именно тогда в «Московских ведомостях» была опубликована «разоблачительная» статья М. А. Новоселова «Духовный гастролер»84
Скорее всего, здесь неточность, статья вышла двумя годами позже. А в конце 1910 года, по свидетельству Родзянко, который был весьма неравнодушен к теме Распутина и отслеживал любую информацию о нем, Новоселов «выпустил в свет брошюру, в которой он, шаг за шагом следя за деятельностью Распутина, документально изобличает его в хлыстовстве»85.
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что выступление Новоселова совпало по времени с активными попытками Тютчевой и Вишняковой очернить Распутина. В начале того же 1910 года епископ Феофан получает «анонимную исповедь» и предпринимает действия против Распутина. Таким образом, в 1910 году, как по мановению волшебной палочки, практически одновременно, с трех сторон посыпались удары на голову старца Григория.
В 1912 году Новоселов вновь вступил в игру, подхватив эстафету из рук Гермогена и Илиодора. По всей видимости, именно в этом году, уже в январе, по горячим следам недавнего скандала в газете «Московские ведомости», № 49, появилась та самая статья Новоселова «Духовный гастролер Григорий Распутин», о которой упоминает Ольденбург.
Не сложно вычислить, кто снабжал Новоселова информацией о Распутине, и какова степень достоверности тех источников, которыми он пользовался при написании своих обличительных сочинений. Сплетни, о которых много говорится в разных воспоминаниях, могли служить лишь психологическим фоном, но не могли являться фактологической основой. По-настоящему достоверные факты и веские аргументы, к каким только и мог прислушаться человек серьезный, могли быть почерпнуты из источников, которые обладали определенной степенью достоверности. У Новоселова таких «надежных» (в кавычках) источников было три. Первый - мнение уважаемого, авторитетного епископа Феофана, в руках которого был документ - анонимное письмо-исповедь. Второй источник - материалы Тобольского дела, возбужденного против Распутина Тобольской Духовной Консисторией еще в 1908 г. К тобольским материалам Новоселов, несомненно, имел доступ. Третий источник - рассказы, устные и письменные, иеромонаха Илиодора, хорошо знавшего и дружившего с Распутиным. Других источников правдоподобных сведений просто не существовало. Еще раз подчеркнем, что салонные сплетни, а также россказни Тютчевой и Вишняковой, оценка которым уже была дана, любой серьезный человек в расчет брать бы не стал.
Рассмотрим коротко те самые источники, на которые опирался Новоселов. Начнем с владыки Феофана. В данном контексте речь может идти не столько о нем самом, сколько о все том же анонимном послании, которое громко названо Феофаном исповедью. Оценка этому псевдо документу уже была дана в соответствующем месте (см. подраздел 2, посвященный деятельности епископа Феофана). Служить основой обвинительному доказательству этот письменный поклеп не мог и не может. Тем не менее, именно он явился причиной творческого экстаза Новоселова, поскольку в своих статьях и брошюрах Новоселов практически полностью воспроизводит сюжет исповеди.
Теперь о тобольском деле. Тобольская Духовная Консистория, несмотря на пристрастное разбирательство, из материалов, что были в ее распоряжении, и которые были известны Новоселову, так и не смогла вынести обвинительного решения ни в 1908 году, когда дело было начато, ни в 1910 году, когда появились первые публикации Новоселова, ни в 1912 году, когда дело было прекращено. Более того, вынесенное решение было оправдательным. Отсюда вывод, очевидный для каждого здравомыслящего и честного человека - эти материалы не могут служить доказательной базой мнимых преступлений Распутина (материалы Тобольской Духовной Консистории, о которых идет речь, в виде приложения даны в конце книги).
Именно поэтому материалы Тобольского дела использованы Новоселовом только вскользь, для заполнения фактологических брешей своих писаний, для придания им некоего правдоподобия, для вынужденного приведения их в соответствие с реальностью, чтобы его домыслы не выглядели пустым теоретизированием.
Стремясь избежать обвинения в голословности, Новоселов в своих статьях и брошюрах рисует жизнь Григория Распутина в селе Покровском. Но какова же степень правдоподобия той картины, которая изображена Новоселовым? Уже одно то, что описание бытовых сторон, поведения как самого хозяина, т. е. Григория Распутина, так и его домашних и гостей в брошюрах Новоселова находятся в совершенном противоречии с тем, что известно об укладе, заведенных обычаях и правилах жизни в доме Распутиных, доказывает, что весь труд Новоселова - грубое искажение реальности. Документальными свидетельствами, опровергающими брошюры Новоселова, могут служить воспоминания и Анны Александровны Танеевой (Вырубовой), и Юлии Александровны фон Ден, и Матрены Григорьевны Соловьевой-Распутиной, а также показания свидетелей в материалах Тобольского дела.
Ясно, что Новоселов опирался на вымышленный кем-то сюжет. Этот загадочный «кто-то» уже назван нами. Основной упор в статьях, как на доказательную базу своих выводов, Новоселова делает на россказни и писульки вероотступника и вора, лжеца и предателя, расстриги Труфанова (бывшего иеромонаха Илиодора).
Труфанов до времени не выступал с открытым забралом. Он не только скрывал свою подлинную личину ото всех, кому поставлял лживую информацию, но действовал скрытно и по отношению к самому старцу Григорию, выставляя себя преданным его другом. Григорий Ефимович со своей стороны, хотя, несомненно, видел все отрицательные стороны Труфанова и трезво оценивал его как личность, все же не подозревал открытого предательства и, по всей видимости, не имел веских оснований не доверять Илиодору, а может быть, просто жалел его, надеясь пробудить в нем совесть. Старец Григорий помогал ему и словом, и делом, ссужал его деньгами, заступался за него перед Царем, выпутывая его из самых безнадежных ситуаций, в которых оказывался самонадеянный, не знающий края Илиодор. Илиодор же действовал как подлец и предатель, каковым он и был на самом деле: подло обманул и предал своего друга, предал Царя, предал Бога.
Что же касается Новоселова, то по всему видно, что он пребывал в полном бесчувствии, которому вполне подходит более жесткое определение - духовное обольщение. Он просто не желал замечать, с кем имеет дело, кто ему поставляет «товар», какого он качества и какие будут последствия его духовной неразборчивости.
Ничто не смогло остановить ревностного приват-доцента в его бурной деятельности по борьбе с ветряными мельницами. Его брошюры с крикливыми названиями - «Духовный гастролер Григорий Распутин», «Прошлое Григория Распутина», «Еще нечто о Григории Распутине», «Распутин и мистическое распутство» наделали много шума и подняли клубы черной пыли вокруг имени старца Григория. В брошюрах содержался ряд «сенсационных» материалов, представляющих Григория Ефимовича грубым развратником, и, видимо, призванных, дать неопровержимые доказательства того, что он хлыст.
Но Новоселову этого показалось мало. Он решил привлечь на свою сторону крупных политических союзников в борьбе с Распутиным. Однако, вновь странный выбор был сделан Новоселовым, его неразборчивость в тот период просто поражает! И тут мы подходим к самому удивительному и необъяснимому в деятельности Новоселова, которое состоит в следующем. В 1912 году материалы своих брошюр вместе с анонимной исповедью Новоселов переслал не кому-нибудь, а личному врагу Государя Императора Николая II и непревзойденному мастеру по части политических интриг А. И. Гучкову. Итак, печатная компания против Распутина была возобновлена с новой силой благодаря объединенным усилиям Михаила Александровича Новоселова и лидера партии «Октябристов» Александра Ивановича Гучкова.
Уделим два слова личности Гучкова, которому было оказано столько трогательной доверчивости со стороны Новоселова. А. И. Гучков был известен своим амбициозным характером, самолюбивым, гордым нравом и личной неприязнью к Государю. Государь вопреки своему обычаю холодно принял Гучкова 9 марта 1910 г во время первой высочайшей аудиенции, которой Гучков был удостоен, как вновь избранный председатель Гос. Думы (избран 8 марта 1910 г.). Видимо, для такого приема уже тогда у Государя были вполне определенные основания, в частности, как пишет Ольденбург, Государь «считал, что Гучков стремился обходным путем урезать царскую власть». И далее по поводу личности Гучкова и его амбиций Ольденбург пишет следующее: «А. И. Гучков, человек чрезвычайно самолюбивый, - о чем свидетельствует хотя бы бесконечный ряд его дуэлей, - не простил Государю такого отношения. Он стал видеть в Нем главное препятствие не только для себя, но и для той эволюции русской жизни, к которой он стремился. Соединение политической и личной вражды к Государю сделало А. И. Гучкова весьма опасным и последовательным Его врагом».86
Итак, перипетии борьбы Гермогена и Илиодора против Григория Распутина, вынесенные на всеобщее обозрение, а также союз с видным церковным деятелем Михаилом Новоселовым предоставили А. И. Гучкову возможность для нанесения удара по престижу Верховной власти, которой он не преминул воспользоваться. Ситуация, сложившаяся в политических кругах после смерти премьер-министра Столыпина, способствовала этому. С. С. Ольденбург пишет: «Эта кампания [начатая Гучковым], состоявшая из отдельных выпадов, на первый взгляд лишенная общей руководящей нити, была по-существу направлена против Верховной Власти, и неизменно принимала характер общих, намеренно недоговоренных, неопределенных, но тяжких обвинений».87
Новоселов оказал Гучкову неоценимую услугу, передав в его руки, порочащие Григория Распутина материалы, а точнее, свою брошюру «Распутин и мистическое распутство», в которой была приведена «исповедь N» - та самая анонимная исповедь, которую получил еще в 1910 году епископ Феофан (Быстров).88
Кроме того, не дожидаясь публикации брошюры, Новоселов написал статью (или письмо в редакцию), которая под названием «Голос православного мирянина» за подписью Новоселова тут же была опубликована Гучковым в его газете «Голос Москвы» (№ 19). Как уже было отмечено, автора статьи нисколько не смущало сотрудничество с откровенным врагом Государя - Гучковым, и он, по-видимому, совершенно не задумывался о последствиях, прежде всего, для престижа Николая II и Его Августейшей Семьи, хотя задуматься над этим он должен был в первую очередь, как верноподданный Российской Империи! Статья вызвала бурную реакцию в Думе и в широких кругах общественности, что в свою очередь, послужило причиной нового грандиозного скандала вокруг имени старца Григория.
Как пишет С. С. Ольденбург: «Почитатель еп. Гермогена, церковный деятель Новоселов, поместил в органе А. И. Гучкова «Голос Москвы», неслыханное по резкости письмо к церковным властям, к С-Петербургскому митрополиту Антонию, к обер-прокурору Саблеру, обвиняя их в попустительстве «еретику» Распутину. Номер «Голоса Москвы» был конфискован».89
Что ж, давайте послушаем, о чем вещал Новоселов в своей знаменитой статье (письме), содержание которой находим в воспоминаниях Родзянко. Новоселов пишет:
«Qu usque tandem!» (До каких пор, наконец! - лат.) Эти негодующие слова невольно вырываются из груди православных людей по адресу хитрого заговорщика против святыни церкви государственной, растлителя чувств и телес человеческих - Григория Распутина, дерзко прикрывающегося этой святыней - церковью. «Qu usque tandem!» - этими словами вынуждаются со скорбью и горечью взывать к Синоду чада русской церкви православной, видя страшное попустительство высшего церковного управления по отношению к названному Григорию Распутину. Долго ли, в самом деле, Синод, перед лицом которого несколько лет уже разыгрывается эта преступная комедия, будет безмолвствовать и бездействовать? Почему безмолвствует и бездействует он, когда божеская заповедь блюсти стадо от волков, казалось, должна была с неотразимой силой сказаться в сердцах иерархов русских, призванных править словом истины?
Почему молчат епископы, которым хорошо известна деятельность наглого обманщика и растлителя? Почему молчат и стражи Израилевы, когда в письмах ко мне некоторые из них откровенно называют этого лжеучителя хлыстом, эротоманом, шарлатаном? Где его святейшество, если он по нерадению или малодушеству не блюдет чистоты веры церкви Божией и попускает развратного хлыста творить дело тьмы под личиной света? Где его правящая десница, если он пальцем не хочет шевельнуть, чтобы низвергнуть дерзкого растлителя и еретика из ограды церковной? Быть может, ему недостаточно известна деятельность Григория Распутина? В таком случае, прошу прощения за негодующие дерзновенные слова и почтительнейше прошу меня вызвать в высшее церковное учреждение для представления данных, доказывающих истину моей оценки хлыстовского обольстителя».90
Невозможно скрыть откровенно демагогический тон публикации, рассчитанный на мгновенную реакцию истерично настроенной толпы, нежели на внимательное отношение здравомыслящих, честных людей, не спешащих с выводами. Что ж, желаемый эффект был произведен. Насколько развязанная Гучковым и Новоселовым кампания достигла своей цели, можно судить по выдержке из дневника Вел. княгини Ксении Александровны от 25 января 1912 г., служащей примером всеобщих настроений: «Поехала к Анне, которую застала в постели (в ее большой комнате). Говорили о Гермогене, Илиодоре, а главное о Гр[игории] Распутине. Газетам запрещено писать о нем - а на днях в некоторых газетах снова появилось его имя, и эти номера были конфискованы.
Все уже знают и говорят о нем и ужас какие вещи про него рассказывают, т. е. про А[ликс] и все, что делается в Царском. Юсуповы приехали к чаю - все тот же разговор - и в Аничкове вечером и за обедом я рассказывала все слышанное. Чем все это кончится? Ужас!»91
Как видно из слов Ксении Александровны, по поводу Распутина печать не унималась, несмотря на запрещение властей. При этом, гадкие, газетные статейки играли роль мелких, раздражающих уколов, тогда как «тяжелой артиллерией», сеющей разрушение и хаос в умах обывателя, служили, конечно же, статьи и брошюры Михаила Новоселова, о чем свидетельствует в своих воспоминаниях В. Н. Коковцов: «Просматривая ежедневно присылаемую мне начальником главного управления по делам печати [А. А. Бельгардом] через министра внутренних дел папку с сообщениями о наиболее интересных эпизодах нашей внутренней жизни, <...> я нашел и извлечение из письма неизвестного лица к архимандриту Троице-Сергиевой лавры Феодору с рассказом о том, о чем в Москве открыто говорят: будто в одной из типографий подготовлена большая брошюра, разоблачающая Распутина, но явилась полиция, отобрала все напечатанные листы, рассыпала набор и уничтожила текст, что этим крайне раздосадована Великая княгиня Елизавета Федоровна, которая читала эту брошюру и надеялась, что ее распространение прольет истинный свет на Распутина и отдалит его от Царского Села».92
Речь, несомненно, идет о конфискации брошюры Новоселова. Конфискован был и тираж газеты Гучкова «Голос Москвы» со статьей все того же Новоселова.
По свидетельству Родзянко: «Новоселов резко обвинял в своем труде высшую церковную иерархию в попустительстве сектантству. Брошюра эта была немедленно изъята из продажи, конфискована, и за выдержки из нее в горячей статье того же автора, помещенной им в газете «Голос Москвы», газета заплатила большой штраф, и номер был полицией конфискован. Эти репрессии имели, однако, обратное действие: брошюра Новоселова и номер газеты в уцелевших экземплярах стали покупаться за баснословные деньги, а в газетах всех направлений появлялись статьи о Распутине и незаконной конфискации брошюры; печатались во всеобщее сведение письма его бывших жертв, прилагались фотографии, где он изображен в кругу своих последователей. И чем больше усердствовала цензура и полиция, тем более писали и платили штрафы».93
Санкцию на обыск и конфискацию тиражей выдал министр внутренних дел А. А. Макаров по согласованию с премьер-министром Коковцовым. Конфискация тиражей создала повод для начала новой кампании вокруг имени Григория Распутина, что, конечно, было на руку, прежде всего, личному врагу Государя - Гучкову и стоявшим за ним силам. Рассматривая цепочку событий, складывается впечатление, что все заранее было разыграно, как по нотам, самим Гучковым.
Главный результат последовавших вслед за публикациями Новоселова событий можно выразить следующим образом: фронт антираспутинских и антисамодержавных сил сомкнулся; отныне эти силы - открытые союзники в борьбе с Русским Престолом. Эта не есть громкая фраза, но совершенно точное отражение сложившейся в то время реальности, поскольку нанося удар по Григорию Распутину, его противники, какими бы благовидными предлогами они не прикрывались, наносили удары лично по Царской Семье и в целом по престижу Царской власти, тем самым прокладывали для России дорогу в ад.
Исключительно по инициативе Гучкова и, кстати, вопреки возражению многих умеренных, трезвомыслящих политиков из рядов партии октябристов, вопрос об антираспутинских публикациях был вынесен на заседание Гос. Думы. И вот 26 января 1912 года без прений и почти единогласно (против один голос) Дума приняла спешный запрос в правительство о незаконности требований к прессе не печатать статьи по поводу Распутина. В тексте запроса повторялась статья Новоселова, вызвавшая конфискацию тиража «Голоса Москвы».94
Это событие позволило газетчикам теперь уже на вполне законных основаниях помещать материалы из статьи Новоселова на страницах своих изданий, как часть отчета о прениях в Думе. Вот резюме быв. председателя Гос. Думы Родзянко по поводу сложившейся ситуации: «появлением в печати брошюры Новоселова и запроса в Г. Думе по поводу ее конфискации все разговоры, слухи и сведения о деятельности и значении при высочайшем дворе Григория Распутина были поставлены на твердую почву документа, и уже ни в ком не могло быть сомнений в истине циркулирующих о нем слухов».95
Цель была достигнута...
Но Гучков не ограничился негативным резонансом в обществе, возникшим в ответ на публикации Новоселова и Думский запрос. Он решил, что называется, дожать ситуацию до логического конца и выложил все свои козыри. По свидетельству С. С. Ольденбурга: «Вскоре после сцены между Илиодором и Распутиным, в начале 1912 г. в столицах, со ссылкой на А. И. Гучкова, стали распространяться гектографированные копии писем Государыни и Великих княжон к Распутину. Власти занялись этим делом и им удалось достать подлинники писем, относившихся к 1908 или 1909 г., ко времени, когда про Распутина еще не ходило никаких темных слухов; в письмах выражалась преданность «Божьему человеку» и вера в него. Тем не менее, копии этих писем - при том искаженные - пускались кем-то в оборот и сопровождались самыми низкими инсинуациями. Хотя распространители при этом и ссылались на имя Гучкова, - нельзя считать доказанным, что б. председатель Гос. Думы действительно был вдохновителем этой гнусной кампании, вызвавшей у Государя чувство гадливости и глубочайшего негодования.
Более, чем когда-либо, Государь после этого укрепился в убеждении, что на подобные клеветы один достойный ответ - презрение».96
Не совсем понятен смысл фразы, относительно «недоказанности» участия Гучкова. Неужели Ольденбург оправдывает Гучкова или подвергает сомнению его участие в травле Распутина и Царской Семьи? Невероятное предположение. Скорее всего, Ольденбург хотел указать на невозможность за неимением твердых доказательств, прекратить деятельность Гучкова с помощью полиции. Возможно также, Ольденбург хотел подчеркнуть, что Гучков мог служить техническим исполнителем, а истинными вдохновителями могли быть как раз те лица, кто имел прямое отношение к написанию этих фальшивок. Первое желание, которое возникает при попытке установить истину, это указать, прежде всего, на Илиодора, а также на епископа Гермогена, кто слепо доверял в то время Илиодору и не менее слепо ненавидел старца Григория. Трудно поверить в то, что сам владыка непосредственно прилагал руку к подлому сочинительству. Однако нет сомнений, что все, что исходило от Илиодора и служило к обличению Григория, принималось Гермогеном за чистую монету, без всякой критики. Сюда же следует отнести и затесавшегося в их компанию, так сказать, собрата по перу - Новоселова. Но, скорее всего, что и эти фигуры были второстепенными, а Ольденбург имел ввиду как раз тех, кто стоял за их спиной и умело манипулировал их одержимостью. Но кто же они - подлинные вдохновители? Сестры Черногорки? Вел. князь Николай Николаевич? Не всегда удается найти однозначный ответ на множество вопросов, поэтому повременим с ответом. Много и странностей вокруг событий тех дней.
Вот, например, весьма странное обстоятельство описано в мемуарной литературе. Это обстоятельство часто приводится как доказательство подлинности того текста письма, который был воспроизведен Гучковым в гектографических копиях. Речь идет о следующем эпизоде. Коковцов в своих воспоминаниях излагает несколько туманную историю о том, как мин. вн. дел Макаров напал на след подлинных писем Государыни и ее дочерей к Григорию Распутину. Якобы, Илиодор, испугавшись обыска, передал украденные в Покровском письма некоей женщине, которая проникла к нему в монастырь. Та в свою очередь отдала их опять же никому не известному мужчине, а мужчина без особых трудов и затрат со стороны Макарова согласился их отдать. Таким образом, в руках министра внутр. дел оказались шесть писем: одно от Государыни, текст которого, по утверждению Коковцова, полностью воспроизводил распространяемые Гучковым копии. Четыре письма от Вел. княжон и одно от Наследника, которое представляло собой «листок чистой почтовой бумаги малого формата с тщательно выведенной маленьким Наследником буквой «А»». Далее Макаров, вопреки совету Коковцова, все письма показал Государю, который, по словам Макарова, «побледнел, нервно вынул письма из конверта, узнал подчерк Императрицы и сказал: «Да, это не поддельное письмо». Затем открыл ящик своего стола и резким, совершенно несвойственным ему движением швырнул туда конверт».97
Так ли было на самом деле? Рассказ Коковцова, также как и истинность свидетельства Макарова, изложенного Коковцовым, можно подвергнуть сомнению, по крайней мере, в том месте, где Коковцов говорит о совпадении текстов подлинника и копий Гучкова, а также в месте, где со слов Макарова изображена реакция Государя.
К такому выводу приводит следующее рассуждение. Несмотря на утверждение Коковцова, что гектографическая копия воспроизводила оригинал письма Государыни, трудно поверить, чтобы люди нечистоплотные, к каковым мы относим, прежде всего, Гучкова, а также его сообщника Труфанова (быв. монаха Илиодора), не погнушались грязной подделкой, чтобы в максимальной степени усилить эффект. О том, что копии писем были искажены, утверждает Ольденбург. Об апокрифичном характере копий с возмущением заявляет и Курлов. Конечно, надо признать, что свидетельства Ольденбурга и Курлова противоречат утверждениям Коковцова и Макарова. Но сохранились и сами письма, которые сами по себе могут свидетельствовать об истине. Кстати, сам Григорий Ефимович, как и его дочь Матрена, утверждали, что было украдено только одно, «важное», письмо от Императрицы. О письмах Великих княжон и Наследника Григорий Ефимович ничего не говорит.
Чтобы разобраться в том, кто говорил правду, а кто лгал или заблуждался (мы имеем в виду Коковцова), обратимся к исследователю Ричарду (Фоме) Бэттсу, предпринявшему подробный анализ ситуации вокруг грязной книги Илиодора, в основе которой лежали украденные им письма, «копии» которых, размноженные на гектографе, распространял Гучков. В контексте излагаемых событий не лишнем будет вспомнить приводимый Бэттсом материал полностью, но ограничимся короткой цитатой, указав на то, что лживость книги Труфанова и всей истории с письмами разоблачил человек, который сам и инспирировал начало отвратительной травли Царского Семейства и их Друга - бывший духовник Царской Семьи, архиепископ Феофан (Быстров). Фома Бэттс приводит следующее его высказывание по поводу взаимоотношений Государыни и Григория Распутина: «У меня никогда не было и нет никаких сомнений относительно нравственной чистоты и безукоризненности этих отношений. Я официально об этом заявляю, как бывший духовник Государыни. Все отношения у нее сложились и поддерживались исключительно только тем, что Григорий Ефимович буквально спасал от смерти своими молитвами жизнь горячо любимого сына, Наследника Цесаревича, в то время как современная научная медицина была бессильна помочь. И если в революционной толпе распространяются иные толки, то это ложь, говорящая только о самой толпе и о тех, кто ее распространяет, но отнюдь не об Александре Феодоровне...»98
Теперь маленькое замечание по поводу текстов писем. Гучков получил копии писем от Илиодора. Несомненно, что те же самые копии представлены и в записке Труфанова «Гришка», и в его книге «Святой черт». Если бы тексты различались, то и самого Труфанова, и Гучкова легко было уличить в фальсификации. Значит текст «писем» и там, и там один и тот же. И по поводу этого текста, заимствованного из книги Труфанова, Фома Бэттс пишет следующее: «Письма, которые Труфанов выдает за послания Царских дочерей к Распутину, тоже написаны совершенно не соответственно стилю их собственных писем, содержащихся в Российских Государственных Архивах. Труфанов утверждает, что Царская дочь Ольга написала следующие строки: "Тяжело без тебя: не к кому обратиться с горем, а горя-то, горя сколько! Вот моя мука. Николай меня с ума сводит. Как только пойду в собор, в Софию, и увижу его, то готова на стенку влезть, все тело трясется... Люблю его... Так бы и бросилась на него. Ты мне советовал поосторожней поступать. - Но как же поосторожней, когда я сама с собою не могу совладать..." Ольге было 12 лет в то время, когда, как полагают, было написано это письмо.
Девятилетней Марии приписываются следующие слова: "Как скучно без тебя. Не поверишь ли, почти каждую ночь вижу тебя во сне. Утром, как только просыпаюсь, то я беру из-под подушки Евангелие, тобою мне данное, и целую его... Тогда я чувствую, что как будто тебя я целую..."
Императрица проверяла все, что ее дочери писали Распутину. Поскольку никто никогда не смог представить неоспоримых свидетельств того, что письма Труфанова подлинные, то и относиться к ним, по крайней мере, в том виде, в каком их выставляет Труфанов, не следует серьезно».99
Поскольку тексты писем у Труфанова и Гучкова не могли не совпадать, то и к гучковскому гектографическому варианту серьезно относиться не следует. А раз так, то нельзя серьезно относиться и к рассказу Макарова, воспроизведенному Коковцовым, относительно реакции Государя на «подлинники» писем, каким-то «чудом» попавшие к Макарову через третьи руки. Больная фантазия больных людей, «повернутых» на «теме о Распутине» и пытающихся оправдать свое недостойное поведение, и только. Но только ли «больная фантазия» была виной всех несуразиц, которые можно встретить в мемуарной литературе? Единодушие многих мемуаристов, склонных преподносить факты в определенном свете, как и явные нестыковки, видимо, призванные увести пытливого читателя подальше от правды - все это заставляют прийти к иному выводу. Уж больно все это напоминает не столько «больную фантазию», сколько злой умысел, четко спланированные действия.
Быть может, кто-то из историков укажет на то, что, по крайней мере, быв. министр вн. дел Александр Александрович Макаров был честным человеком, его рассказу, приведенному в мемуарах Коковцова, можно доверять, и наш намек неуместен. Но тогда почему же честный человек А.А.Макаров, будучи министром юстиции в 1916 году не спешил заняться прокурорским расследованием обстоятельств убийства Распутина и, в частности, причастности к убийству князя Феликса Юсупова и Вел. князя Дмитрия Павловича, как того требовали не только служебное положение и долг верноподданного, но и сугубое желание Государыни Императрицы? Историк-публицист Олег Шишкин подробно разбирает деятельность Макарова в тот момент и дает ей прямую оценку. В частности он пишет: «Макаров медлил и тормозил действия Министерства юстиции». Шишкин подчеркивает, что «результат параллельных расследований теперь зависел только от меры лояльности глав ведомств [министерства юстиции - Макарова и МВД - Протопопова - сост.] к официальной власти». И далее еще более определенно: «Министр внутренних дел Протопопов подозревал министра юстиции Макарова в преднамеренной медлительности. В этих условиях она могла быть расценена Императором как саботаж».100
Однако, нашим отступлением мы всего лишь хотим пояснить, что в событиях тех дней много странностей, и что вопрос о подлинности некоторых воспоминаний не так прост, как и вопрос о подлинных вдохновителях травли Распутина не может быть ограничен только именами Гучкова или Вел. кн. Николая Николаевича. Спектр участников, как и спектр заинтересованных сил гораздо шире. Повременим с окончательными выводами, хотя бы потому, что подробный анализ в этом направлении не является сугубой целью нашей книги. Наверное, было бы более правильным предоставить возможность сделать эти выводы другим авторам, более компетентным по данному вопросу, а читателя отослать к книгам, например, Платонова, Боханова или Фомина. Наша же цель - показать лживость и беспочвенность всех обвинений, воздвигнутых врагом рода человеческого через обольщенных им людей на старца Григория Ефимовича Распутина-Нового.
Но продолжим изложение событий. Попытку положить конец гнусной кампании с письмами предпринял П. А. Бадмаев. Используя свой личный авторитет, он попытался с чисто восточной хитростью получить подлинники писем, чтобы выяснить, какова доля правды во всей этой грязной истории. П. А. Бадмаева написал письмо иеромонаху Илиодору (Труфанову), где указал: «Я намереваюсь ходатайствовать о возвращении вас из ссылок и прошу препроводить мне подлинные письма, чтобы я мог убедиться в справедливости ваших слов...»
Человек, посланный Бадмаевым, явился к Илиодору. Но Труфанов уже передумал и тут же, в присутствии посланника, как пишет Радзинский на основании показаний Бадмаева, «подлинники заменил копиями».101
Вывод очевиден. Господа фальсификаторы оказались до крайности примитивны и неоригинальны в своих средствах. Как всегда повторяется один и тот же мотив: подлинников нет, и никто их никогда не видел, зато тучи «копий» кочуют из публикации в публикацию, тиражируя подлую ложь!
Конечно, было и подлинное письмо Государыни, которое украл Труфанов, но монах-расстрига был кровно заинтересован в том, чтобы подлинный текст этого письма никогда не стал известен людям, поскольку тогда вскрылась бы вся мера лживости и подлости аферы с письмами, затеянной Труфановым с Гучковым и их покровителями.
О том, что вся история не только была инспирирована внешними силами, но и контролировалась ими, говорит следующее немаловажное обстоятельство, подмеченное О. А. Платоновым. К начинанию Труфанова (не иначе как молодого, подающего надежды дарования) проявил интерес и горячо поддержал Труфанова апологет пролетарского романтизма и социалистического реализма Максим Горький, который в марте 1912 г. писал журналисту С. С. Кондурушкину: «Мне кажется, - более того, я уверен, что книга Илиодора о Распутине была бы весьма своевременна, необходима, что она может принести многим людям несомненную пользу. И я очень настаивал бы, - будучи на вашем месте, - чтобы Илиодор написал эту книгу. Устроить ее за границу я берусь».102
Интерес Горького, проявленный к творчеству Труфанова, свидетельствует еще и о том, что литературные фальсификации, как средство достижения политических целей в России, начались задолго до написания лжедневника, приписываемого Анне Вырубовой.
7. Попытки Государя положить конец разнузданности прессы. Репортер Дувидзон (год 1910-1914).
Надо ли говорить, что активность прессы, направленная против Их Друга, вызвала возмущение у Государя Императора Николая II и Государыни Императрицы Александры Феодоровны. Еще в 1910 г. Государь пытался через Столыпина повлиять на газетчиков. Об этом пишет начальник Главного управления по делам печати с 1905 по 1912 г. А. А. Бельгард: «Вернувшись как-то в Петербург из Тверской губернии, куда я ездил на земское собрание, я нашел у себя записку Председателя Совета Министров П. А. Столыпина, который просил меня, сейчас же по возвращении, приехать к нему по срочному делу.
Когда я приехал, П. А. Столыпин прочитал мне письмо Государя. На маленьком листке почтовой бумаги, в виде частной записки, Государь в самых решительных выражениях писал, что ему, наконец, надоела газетная травля Распутина, что никому не может быть дано право вмешиваться в его, Государя, личную жизнь и что он требует, чтобы этому был положен конец, и чтобы газетам раз навсегда было запрещено писать что-либо о Распутине».103
По мнению Столыпина и Бельгарда, введенные в 1905 г. ограничения на цензуру не позволяли на законных основаниях выполнить волю Государя. Тогда было решено лично переговорить с редакторами основных газет и просить их воздержаться от публикаций на тему о Распутине. Столыпин разговаривал с редактором «Нового времени», где сотрудничал его брат, а Бельгард имел объяснение с редактором газеты «Речь» И. В. Гессеном и с издателем «самого в то время консервативного журнала «Гражданин», князем Мещерским», который на страницах «Гражданина» публиковал свои «Дневники», где «очень резко нападал на Распутина». На какое-то время газеты замолчали, но ненадолго. Как пишет А. А. Бельгард: «Вскоре после вступления Макарова в должность министра в московской газете «Русское слово» снова появилась очень резкая статья о Распутине. <...> Государь находился в это время в Ялте, а вскоре после его возвращения Макаров показал мне, на моем очередном докладе, только что полученную им от Государя записку еще более резкого содержания: «Я уже раз приказал, - писал Государь, - чтобы была, наконец, раз навсегда прекращена травля Распутина, и я требую, чтобы мое приказание было исполнено».104
Как пишет В. Н. Коковцов в связи с думским запросом: «29 января [1912 г.], в воскресенье, в Зимнем дворце был парадный обед по случаю приезда черногорского короля. После обеда Государь долго разговаривал с Макаровым, как выяснилось потом, все по поводу Распутина, и опять высказал ему свое неудовольствие по поводу печати, опять требуя обуздать ее. Он сказал даже: «Не понимаю, неужели нет никакой возможности исполнить мою волю?», - и поручил Макарову обсудить со мною и Саблером, что следует предпринять».105
Благодаря глупости и неуемной энергии Гермогена и Илиодора, при слепоте, суетности, неосновательности и безответственности Новоселова, при намеренном раскручивании ситуации Гучковым, скандал был вынесен на всеобщее обозрение. Они и не пытались что-либо утаивать, а наоборот, старались, чтобы как можно большее количество людей могло ознакомиться с находящимися в их руках «материалами» против Распутина, видимо, не желая понять, или уже не будучи в состоянии понять, что речь идет не столько о нем, сколько о чести Государыни Императрицы Александры Федоровны, которую они порочили, и о престиже Царя, который они подрывали. Клеветническая кампания, развязанная в прессе, и повод, и фактический материал для которой были предоставлены безответственной и неразумной деятельностью еп. Гермогена, иером. Илиодора и Михаила Новоселова, достигла своей цели. Иначе, как преступлением, их деяния не назовешь. Усилия газетчиков и тех, кто пособничал им, предоставляя публике богатый материал для поношения и старца Григория Нового, и его Венценосных Друзей, не могли пройти бесследно. Разрушительный эффект превзошел все ожидания.
Мысли и настроения печати, которые формировали всеобщее мнение образованного, интеллигентного общества, составленное на основании слухов, газетных статеек и публикаций безответственных писак (сюда же следует присоединить фальсифицированные донесения агентуры) отражены в мнении А. В. Герасимова, которое хотя и в завуалированной форме, но совершенно недвусмысленно выражает взгляды широкой общественности на личность Григория Распутина и на его влияние при Царском Дворе. Герасимов пишет: «Особенно опасным для судеб России это крайне реакционное движение стало тогда, когда, ему на помощь пришли так называемые „темные силы". Иными путями, нежели пути революционеров, новому врагу русской государственности удалось пробраться к самому подножью царского трона и из этого пункта взорвать все основы существовавшего в России порядка. Опасность, которую таили в себе эти силы, я видел с самого начала - но в борьбе против них я мог участие принять только в самом начале: я пал одной из первых жертв этого нового врага, не менее страшного, чем революционеры.
Как известно, Государь Николай II отличался сильной склонностью к мистицизму. Ее он унаследовал от своих предков. Вначале его царствования многие питали надежды на то, что под влиянием своей жены - образованной женщины, одно время даже, кажется, слушавшей лекции в Оксфорде, - царь излечится от излишнего мистицизма. Жизнь не оправдала этих надежд. Не царь под влиянием недавней оксфордской студентки повернул от мистицизма к трезвому реализму - а, наоборот, царица под его влиянием вдарилась в такой мистицизм, равного которому мы не найдем в биографиях членов нашего царственного дома. Не оказали благотворного влияния на нее и события эпохи 1904-06 годов. Наоборот, вместо того чтобы заставить его серьезно заняться вопросами необходимого переустройства русской государственной жизни, тревоги, пережитые во время революции, только еще дальше толкнули ее в область мистических настроений».106
Вот так, пытаясь снять с себя и подобных себе всю ответственность за допущенные ошибки и предательскую позицию по отношению к своему Императору, Герасимов, не моргнув глазом, обвинил своего Государя в тяжких грехах. Полная безответственность и безосновательность его заявления очевидны.
Как видим, со стороны Государя было оказано все возможное противодействие распоясавшейся газетной братии. И все же главным оружием против клеветы оказалась правда и обаяние личности самого старца Григория. Беспочвенность и пустота всех обвинений постепенно становились очевидными, и отношение к нему в Петербурге начало меняться. К 1914 г. страсти и газетная шумиха вокруг имени Григория Распутина в значительной мере улеглись. Напротив, этот год был отмечен появлением в нескольких газетах материалов, рисующего личность Григория Ефимовича во вполне благоприятных тонах. Внимание к нему было приковано уже как к необыкновенному человеку из народа, обладающего удивительными способностями.
Одним из его защитников стал издатель Алексей Фролович Филиппов. Он некогда принадлежал к кругу друзей фрейлины Тютчевой, которой поначалу полностью доверял и внимал всем ее басням относительно Распутина. Однако, после непосредственного знакомства с Григорием Ефимовичем Филиппов решительно переменил свое мнение и стал последовательным защитником старца Григория, хотя многое в его личности осталось для него загадкой. Заступаясь за Григория Ефимовича, А. Ф. Филиппов писал в редактируемой им газете «Дым Отечества»: «Целая книжная литература создалась около старца Г. Е. Распутина, которому насчитывается не более 42 лет, и ворох статей "очевидцев" и "хорошо осведомленных газетных сотрудников" появляется регулярно относительно деятельности старца и его якобы необыкновенного и даже необъяснимого влияния в высоких сферах. По проверке оказывается, что книги с разоблачениями составляются неизвестными авторами, упорно старающимися скрыть от потомства даже свое имя, не говоря о происхождении, а газетные сотрудники обладают даром личной беседы с отсутствующим из Петербурга Распутиным. <...>
Распутин - обыкновенный русский мужик, экзальтированно-умный, чистоплотно-чистый, заботливо-трудолюбивый и, главное, не порывающий свои связи с простым народом и потому-то и сильный в народе и в сферах, которые близки народу или дорожат им».107
И хотя голос Алексея Филиппова, осмелившегося высказать справедливое замечание по поводу личности своего друга, потонул в нескончаемом потоке неприязненных голосов, раздававшихся отовсюду, все же известие о ранении старца Григория Ефимовича Распутина-Нового было встречено даже с известной долей сочувствия среди людей, слышавших о нем, но мало его знавших или совсем не знавших.
Ситуацию вокруг его имени в 1914 г. можно было бы назвать вообще спокойной, если бы не титанические усилия репортера Дувидзона, который лез из кожи вон, пытаясь придать отвратительный имидж сибирскому крестьянину и помещая для этого из номера в номер некоторых столичных газет пасквильные, гадкие статейки, которые привлекали внимание праздно читающей публики. Эти статейки создавали уродливый фантом бородатого, грязного и сиволапого мужика - развратника, пропойцы и пройдохи, проникшего в Царский Дворец и одурачившего глупых и безвольных Царя и Царицу. Стоит ли говорить, насколько газетные опусы Дувидзона, исполнявшего политический заказ заинтересованных политических сил, были далеки от истины. За рамками нашего обзора осталось подробное рассмотрение деятельности крещенного еврея Дувидзона по дискредитации доброго имени сибирского крестьянина, старца Григория Ефимовича Распутина-Нового. Это произошло отчасти потому, что его злохитрая писательская возня, отдающая запахом скунса, уже подробно разобрана предыдущими исследователями, на работы которых мы опираемся при написании нашего книги. Отчасти же это произошло потому, что мы решили последовать примеру Государя Императора Николая II, чьи высокие убеждения привели его к единственно правильному решению: «на подобные клеветы один достойный ответ - презрение».
Относительное затишье продолжалось недолго. С новой силой газетная шумиха вокруг имени Григория Ефимовича Распутина-Нового возобновилась в декабре 1914 г., когда на фронте наметились изменения в лучшую сторону, по крайней мере, была достигнута стабилизация положения, а Государь с Государыней прилагали все свои силы на благо армии и фронта. А. А. Танеева (Вырубова) в книге «Страницы моей жизни» подтверждает, что «самое сильное озлобление на Распутина поднялось в два или три последних года его жизни».108
Понятно, что новый виток травли был щедро проплачен. В откровенном разговоре со Спиридовичем редактор одной из газет сделал следующее признание: «Наше дело репортерское, нам тоже есть хочется. Да потом, скрывать не стану, нашу газету поддерживает ставка [т. е. Вел. князь Николай Николаевич - сост.]. Хозяину [газеты] нечего бояться».109
В 1915 г., как и прежде, продолжал с особым усердием изощряться корреспондент газеты «Петербургский курьер», крещеный еврей Вениамин Борисович Дувидзон (он же «Вениамин Борисов», он же «Паганини» - прим. О. А. Платонова). В серии статей под общим названием «Житие старца Распутина» он постарался придать облику сибирского крестьянина самый омерзительный вид. Мало сказать, что он лгал. Но он лгал нагло, беззастенчиво, не гнушаясь отвратительной похабщины: «Нарочито неряшливо ест руками за общим столом в аристократических домах и дает облизывать свои засаленные пальцы высокопоставленным поклонникам. «Смирись, смирись, графинюшка - говорит он - Смирением одолеешь беса. Ну-ка пальцы-то у меня данные от варенья твово слижь, будь другом». И графиня в присутствии многочисленной челяди обслуживала пальцы старца».110
Труды Дувидзона были перепечатаны «Сибирской торговой газетой» со ссылкой на «Биржевые ведомости». Полное отсутствие чувства меры зарвавшегося репортера привело к тому, что в публикациях были затронуты лица высокопоставленные, в частности Тобольский губернатор Станкевич, который, хотя сам и не любил Распутина, все же в ответ на явную ложь газетных публикаций вынужден был дать в той же «Сибирской торговой газете» опровержение:
«Опровержение господина тобольского губернатора.
В № 225 второго издания газеты «Биржевые ведомости» в статье «житие старца Распутина» допущен ряд неверных сведений, а также вымыслов:
1. Крестьянин села Покровского Тюменского уезда Григорий Ефимович Распутин никогда на обед к губернатору ни один, ни с кем-либо не приглашался; за последние три с половиной года был в губернаторском доме один раз на приеме по делам крестьян села Покровского.
2. Соответственно отпадает и весь фантастический рассказ о самом обеде, граммофоне и т.д.
3. Никаких встреч, тем более, торжественных, до участия вице-губернатора включительно, в Тобольске Распутиным никогда не устраивалось.
4. Никакие жалобы никого из жителей села Покровского, которые неоднократно по своим делам мне пишут и заявляют устно, в частности от какого-то «интеллигента» с разоблачениями поведения Распутина, я не получал и, соответственно, никому за это не делал и не мог делать «внушения с угрозами выжить из села».
Покорнейше прошу все газеты, перепечатавшие означенную выше статью, не отказать поместить мое опровержение. Тобольский губернатор Андрей Станкевич».111
Как уже было сказано, к обвинениям в развратном поведении прибавилось не менее тяжкое обвинение в шпионаже. Типичное мнение света по поводу шпионства Распутина, например, озвучил в своих мемуарах Родзянко. За честь своего отца была вынуждена вступиться его дочь М. Г. Соловьева (Распутина) (из протокола допроса следователем Соколовым): «Неправда то, что писали про отца, будто бы он стоял во время войны за мир с Германией. Он говорил нам с сестрой: "Меня тогда не послушались, теперь ничего сделать нельзя" <...>
У отца было много врагов. Его часто бранили в газетах. Мы иногда говорили ему, почему он при его влиянии не заставит их замолчать. Он всегда отвечал: "Я знаю, какой я. И близкие это знают. А с ними сосчитаемся на том свете"».112
Из донесений полицейских агентов:
«6 сентября Распутин сказал: «душа моя очень скорбит. От скорби даже оглох. Бывает на душе 2 часа хорошо, а 5 неладно. Потому неладно, что творится в стране, да и проклятые газеты пишут обо мне, сильно меня раздражают. Придется судиться».113
И вот однажды Григорий Ефимович все же вынужден был вступиться за свою честь. Не свойственная ему реакция была вызвана, по-видимому, тем, что «Сибирская торговая газета» поместила статью, в которой вновь прозвучали старые обвинения в конокрадстве. Безграничному терпению старца Григория Распутина-Нового пришел конец, и он отправил редактору газеты следующую телеграмму: «Тюмень, редактору Крылову. Немедленно докажи, где, когда, у кого я воровал лошадей, как напечатано в твоей газете, ты очень осведомлен; жду ответа три дня; если не ответишь, я знаю, кому жаловаться и с кем говорить. Распутин».114
Как пишут В. и М. Смирновы, комментируя этот случай, «через непродолжительное время (не превышающее ультимативных 3-х дней) опровержение было напечатано»115.
Ссылки:
7.6. Пресса. Новоселов. Гучков. Гектографические копии (годы 1910-1914).
82. Коковцов В. Н. Из моего прошлого. Минск: Харвест, 2004. С. 462.
83. Ольденбург С. С. Царствование Императора Николая II. Т II, репринт. М: Феникс, 1992. С. 65.
84. Ольденбург С. С. Царствование Императора Николая II. Т II, репринт. М: Феникс, 1992. С. 65.
85. Родзянко В. М. Крушение империи. Сборник «Гибель монархии». М: Фонд Сергея Дубова. 2000. С. 104.
86. Ольденбург С. С. Царствование Императора Николая II, Т. II, репринт. М: Феникс, 1992. С.64.
87. Ольденбург С. С. Царствование Императора Николая II, Т. II, репринт. М: Феникс, 1992. С.84.
88. Радзинский Э. Распутин: жизнь и смерть. М: Вагриус, 2001. С. 190.
89. Ольденбург С. С. Царствование Императора Николая II, Т. II, репринт. М: Феникс, 1992. С.86.
90. Родзянко В. М. Крушение империи. Сборник «Гибель монархии». М: Фонд Сергея Дубова. 2000. С. 106.
91. Мейлунас А., Мироненко С. Николай и Александра. Любовь и жизнь. М: Прогресс, 1998. С. 345.
92. Коковцов В. Н. Из моего прошлого. Минск: Харвест, 2004. С. 461-462.
93. Родзянко В. М. Крушение империи. Сборник «Гибель монархии». М: Фонд Сергея Дубова. 2000. С. 104.
94. Ольденбург С. С. Царствование Императора Николая II, Т. II, репринт. М: Феникс, 1992. С.86.
95. Родзянко В. М. Крушение империи. Сборник «Гибель монархии». М: Фонд Сергея Дубова. 2000. С. 106.
96. Ольденбург С. С. Царствование Императора Николая II, Т. II, репринт. М: Феникс, 1992. С. 87-88.
97. Коковцов В. Н. Из моего прошлого. Минск: Харвест, 2004. С. 474.
98. Бэттс Ричард (Фома), Марченко Вячеслав Духовник Царской Семьи. М: Бр-во преп. Германа Аляскинского, Российское Отделение Валаамского Общества Америки, 1994. С. 46.
99. Бэттс Ричард (Фома) Пшеница и плевелы. М: Валаамское общество Америки в России. 1997. С. 69.
100. Шишкин О. Распутин. История преступления. М: ЭКСМО, «Яуза», 2004. С. 36
101. Радзинский Э. Распутин: жизнь и смерть. М: Вагриус, 2001. С. 179.
102. Платонов О. А. Терновый венец России. Пролог цареубийства. Жизнь и смерть Григория Распутина. М: Энциклопедия русской цивилизации, 2001. С. 154; со ссылкой на: Литературное наследство. Т. 95: Горький и русская журналистика начала ХХ века. М., 1988. С. 985.
7.7. Попытки Государя положить конец разнузданности прессы. Репортер Дувидзон (годы 1910-1914).
103. Бельгард А. А. Статья «Печать и Распутин» в Альманахе «Мосты», № 9. Мюнхен , 1962 г.; цит по «Николай II. Воспоминания. Дневники». С-Пб: Пушкинский фонд, 1994. С. 97, 99.
104. Бельгард А. А. Статья «Печать и Распутин» в Альманахе «Мосты», № 9. Мюнхен , 1962 г.; цит по «Николай II. Воспоминания. Дневники». С-Пб: Пушкинский фонд, 1994. С. 98, 99.
105. Коковцов В. Н. Из моего прошлого. Минск: Харвест, 2004. С. 462.
106. Герасимов А. В. На лезвии с террористами. М: Товарищество русских художников, 1991. С. 160.
107. Фомин С. В. Так говорил Распутин. 24.03.2005. http://www.pravaya.ru/faith/16/2708.
108. Верная Богу, Царю и Отечеству. С-Пб: Царское Дело, 2005. С. 121.
109. Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. Минск: Харвест, 2004. С. 153.
110. Смирнов В., Смирнова М. Неизвестное о Распутине. P.S. Тюмень: Издательский дом «Слово», 2006. С. 50; со ссылкой на: «Сибирская торговая газета», 1915 г. 4 сентября.
111. Там же.
112. Российский Архив, Т. VIII. Н. А.Соколов. Предварительное следствие. 1919-1922 гг.». М: Студия «ТРИТЭ» Никиты Михалкова, 1998. С. 183-184.
113. Цит. по: Радзинский Э. Распутин: жизнь и смерть. М: Вагриус, 2001. С. 380.
114. Смирнов В., Смирнова М. Неизвестное о Распутине. P.S. Тюмень: Издательский дом «Слово», 2006. С. 50.
115. Там же.
.jpg)
