Накануне нового сезона весенне-посевных работ ниже мы публикуем одну из глав (в сокращении) самого крупного сочинения «Народная Русь» русского бытописателя, поэта, журналиста, переводчика Аполлона Аполлоновича Коринфского (1868-1937).
Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии (по первому изданию: Коринфский А.А. Народная Русь: Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа. - М.: Изд. книгопродавца М.В. Клюкина, 1901) подготовил профессор А. Д. Каплин. Постраничные ссылки заменены концевыми.
+ + +
Непосредственное участие коня в земледельческом труде народной Руси заставляет ее относиться с особенным вниманием к этому животному. В памятниках изустного простонародного творчества, дошедших до наших забывчивых дней в письменных трудах пытливых собирателей-народоведов, а также разлетающихся и до сих пор по светлорусскому простору из уст сказателей-краснословов, все еще не вымерших, несмотря на истребительную работу времени, то и дело ведется речь о нем. И былины, и песни, и сказки, и пословицы, и загадки, и всякие поговорки-присловья; создававшиеся долгими веками простодушной мудрости, отводят в своих рядах почетное место этому вековечному слуге народа-пахаря, составляющему первое его богатство после земли-кормилицы. Гуляя по отведенному для него в живой летописи словесному полю, вы как бы сопутствуете потомкам крестьянствовавшего на Руси богатыря Микулы Селяниновича в самобытном перерождении условий их трудовой - подвижнической жизни на земле и «у земли». Вместе с постепенным развитием крестьянского быта подвергался видоизменениям и взгляд посельщины-деревенщины на коня. <...>
Издавна воображение русского простолюдина рисовало весну, возвращающеюся на белом коне. Таким же являлся и Овсень - Новый Год, привозящий первую весть о возврате весны. Празднование древнерусской Коляды - праздник возрождающего солнца - сопровождался (и теперь по глухоморью захолустному сопровождается) песенкой-колядкою, вроде: «Ехала Коляда накануне Рождества, в малеваном возочку, на белéньком (по иному разносказу - «на вóроном») конечку! Заехала Коляда, приехала молода, ко Василью (новогоднему святому) на двор» и т. д. В старину эта песня распевалась-выкликалась на Святках даже в стенах Москвы Белокаменной, где, по суровым словам благочестивых, умудренных книжным начетчеством, людей, в это самое время «накладывали на себя личины и платье скоморошеское и меж себя, нарядя, бесовскую кобылку водили».
Можно найти целый ряд старинных русских сказаний, в которых представляются в образе коня и месяц, и звезды, и ветры буйные, облетающие «всю подсолнечную-всю подселенную» óт моря дó моря. Даже и тучи, заслоняющие свет солнечный, и быстролетная молния являются иногда в том же самом воплощении. «У матушки жеребец - всему миру не сдержать!» - говорит старинная загадка о ветре; «У матушки коробья - всему миру не поднять!» - о земле; «У сестрицы ширинка - всему миру не скатать!» - о дороге. Громовой гул представляется, по одним народным загадкам, ржанием небесных коней. По другим - «Стукотит, гуркотит - сто коней бежит». Русские сказки упоминают о конях-вихрях, о конях-облаках; и те, и другие наделяются крыльями, подобно бурому коню удалого богатыря Дюка Степановича, ясным соколом - белым кречетом вылетевшего-выпорхнувшего на Святую Русь «из-за моря, моря синяго, из славна Волынца, красна Галичья, из тоя Корелы богатыя». «А и конь под ним - как бы лютой зверь, лютой зверь конь - и бур, и космат»... - ведет свою речь былинный сказ: «у коня грива на леву сторону, до сырой земли... За реку он броду не спрашивает, которая река цела верста пятисотная, он скачет с берега на берег»...
Из возницы пресветлого светила дней земных, из воплотителя понятий о звездах, ветрах, тучах и молниях конь мало-помалу превращается в неизменного спутника богатырей русских - этих ярких и образных воплощений могущества святорусского, служащих верою-правдою Русской земле с ее князем (осударем) - Солнышком, обороняющих рубеж ее ото всякого ворога лютого, ото всякой наносной беды. Трудно представить богатыря наших былин древнекиевских без «верного коня» («доброго», «борзого» - по иным - разносказам), - до того слились эти два образа, выкованных стихийным песнотворцем в горниле живучего народного слова. И кони богатырские у нас у каждого богатыря - на свою особую стать. У Ильи Муромца, матерого казака, конь не то что у горделивого Добрыни Никитича; а и Добрынин конь не под-стать, не под-масть откормленному коню Алеши Поповича, «завидущего бабьего перелестника». Нечего уж и говорить, что в стороне ото всех них стоит та «лошадка соловенька», на которой распахивал свою пашенку «сошкой кленовенькою» богатырь оратай-оратаюшко, пересиливший своими крепкими кровными связями с матерью-землею могуществом кочевую-бродячую силу старшого богатыря Земли Русской - Святогора. А у этого, угрязшего в сырую землю, представителя беспокойного стихийного могущества, отступившего перед упорным крестьянским засильем, конь был всем коням конь: сидючи на нем, старейший из богатырей русских «головою в небо упирается». Под копытами коня Святогорова и крепкая Мать-Сыра-Земля дрожмя-дрожит. «Ретивóй» конь Ильи Муромца, по словам былины, «осержается, прочь от земли отделяется: он и скачет выше дерева стоячево, чуть пониже облака ходячево»... У него, у этого коня ретивого, даже и прыть-то - богатырская:
«Первый скок скочит на пятнадцать верст,
В другой скочит - колодезь стал,
В третий скочит - под Чернигов-град»...
О Добрынином статном коне былинные сказатели отзываются наособицу любовно-ласково. «Как не ясный сокол в перелет летит: Добрый молодец перегон гонит»... - говорят одни. «Куда конь летит, туды ископыть стает, и мелки броды перешагивал, а речки широки перескакивал, а озера-болота вокруг ехал»... - продолжают другие. «Конь бежит, мать-земля дрожит, отодрался конь от сырой земли, выше лесу стоячего»... - подают свои голоса третьи. Хорош добрый конь и у богатыря Потока Михайлы Ивановича - «первого братца названного» дружины богатырей-побратимов. Вот в каких, например, словах описывает былина Потокову поездочку богатырскую:
«А скоро-де садился на добра коня,
И только его и видели,
Как молодец за ворота выехал, -
Во чистом поле лишь пыль столбом»...
Об иную пору приходится и богатырскому добру коню выслушивать такую нелестную речь своего разгневанного хозяина: «Ах ты, волчья сыть, травяной мешок! Не бывал ты в пещерах белокаменных, не бывал ты, конь, во темных лесах, не слыхал ты свисту соловьинаго, не слыхал ты шипу змеинаго, а того ли ты крику зверинаго, а зверинаго крику туринаго!» («Первая поездка Ильи Муромца в Киев»).
Изо всех былинных коней выделяется конь Ивана гостиного сына - близкий по своему норову к сказочным «сивкам-буркам, вещим кауркам», о которых ведут на сотни ладов-сказов свою пеструю речь русские сказочники. Об этом коне спелась-сказалась в стародавние годы целая былина. «Во стольном во городе в Киеве, у славнаго князя Владимира было пированье, поместной пир, было столованье, почестней стол на многи князи, бояра и на русские могучие богатыри и гости богатые»... - начинается она, по примеру многих других наших былин. В половину дня, «во полу-пир» хлебосольный князь-хозяин «распотешился, по светлой гридне похаживает, таковы слова поговаривает», - продолжает стихийный певец-народ. «Гой еси, князи и бояра и все русские могучие богатыри!» - возглашает князь: «Есть ли в Киеве таков человек, кто б похвалился на триста жеребцов и на три жеребца похваленые: сив жеребец да кологрив жеребец и который полонен воронко во Большой Орде, полонил Илья Муромец, сын Иванович, как у молода Тугарина Змеевича; из Киева бежать до Чернигова два девяноста-то мерных вёрст промеж обедней и заутренею?» Вызов, брошенный ласковым князем стольнокиевским, может служить явным свидетельством того, что конские состязания были на Руси одною из любимых потех еще во времена киевских богатырей. Многие из них могли - не хвастаясь - похвалиться своими конями, своею посадкой, своим уменьем справиться с конским норовом: но тут, - гласит былина, - произошло нечто неудобосказуемое: «как бы меньшой за большаго хоронится, от меньшого ему тут князю ответу нет». Но вот - выручил всех побратимов-богатырей один: из того стола княженецкаго, из той скамьи богатырския выступается Иван гостиной сын и скочил на свое место богатырское да кричит он, Иван, зычным голосом»... Принял он вызов княжеский, соглашается биться об заклад. «Гой еси ты, сударь, ласковой Владимир-князь!» - возговорил он, - «Нет у тебя в Киеве охотников, а и быть перед князем невольником: я похвалюсь на триста жеребцов и на три жеребца похваленые: а сив жеребец да кологрив, да третий жеребец полонен воронко, да который полонен во Большой Орде, полонил Илья Муромец, сын-Иванович, как у молодца Тугарина Змеевича; ехать дорога не ближняя, и скакать из Киева до Чернигова, два девяноста-то мерных верст, промежу обедни и заутрени, ускоки давать конные, что выметывать раздолья широкия: а бьюсь я, Иван, о велик заклад, не о сте рублях, не о тысяче - о своей буйной голове!» Взвеселил Иван сердце княжее, пришлась Красному Солнышку по душам смелая речь сына гостиного. А за князь-Владимира согласились держать «поруки крепкия» все, кто был на пиру («закладу они за князя кладут на сто тысячей»), - все, кроме одного владыки черниговского: держит он за Ивана. А тот, недолго думав, прямо к делу: выпил за един дух «чару зелена вина в полтора ведра» да и пошел «на конюшню бело-дубову ко своему доброму коню...» А конь-то у Ивана, гостиного сына, не как у других богатырей: он - «бурочко, косматочко, трое-леточко». Вошел богатырь в конюшню, припал к бурочке («падал ему в правое копытечко»), - припал, а сам слезами заливается, плачет, по словам былины, что река течет, - плачет, причитает: «Гой еси ты, мой добрый конь, бурочко, косматочко, троелеточко! Про то ты ведь не знаешь, не ведаешь, а пробил я, Иван, буйну голову свою с тобою, добрым конем; бился с князем о велик заклад, а не о сте рублях, не о тысяче, бился с ним о сте тысячей; захвастался на триста жеребенцов, а на три жеребца похваленые: сив жеребец да кологрив жеребец и третий жеребец полонен воронко, бегати-скакати на добрых на конях, из Киева скакати до Чернигова, промежу обедни, заутрени, ускоки давать кониные, что выметывать раздолья широкия!» Народ-сказатель наделяет богатырских коней не только силой-мочью, но и способностью «провещать голосом человеческим». Это встречается и в былинах, и в сказках, и в песнях. Так и здесь было. «Провещится» Ивану «добрый конь бурочко-косматочко-троелеточко человеческим русским языком», - продолжает безвестный сказатель, затонувший в волнах моря народного. Следом - и самая речь коня: «Гой еси, хозяин ласковый мой!» - говорит он сыну гостиному: «Ни о чем ты, Иван, не печалуйся: сива жеребца того не боюсь, кологрива жеребца того не блюдусь, в задор войду - у воронка уйду! Только меня води по три зари, медвяною сытою пои и сорочинским пшеном корми. И пройдут те дни срочные и те часы урочные, придет от князя грозен посол по тебя - Ивана гостинаго, чтобы бегати, скакати на добрых на конях, - не седлай ты меня, Иван, добра коня, только берися за шелков поводок, поведешь по двору княжецкому, вздень на себя шубу соболиную, да котора шуба в три тысячи, пуговки в пять тысячей, поведешь по двору княжецкому, а стану-де я, бурко, передом ходить, копытами за шубу посапывати и по черному соболю выхватывати, на все стороны побрасывати, - князи, бояра подивуются и ты будешь жив - шубу наживешь, а не будешь жив - будто нашивал!...» Выслушал богатырь речи своего коня доброго, выслушав - не преминул исполнить все «по сказанному, как по писанному». Был ему зов на княжий двор. Привел Иван своего бурку за шелков поводок; начал-принялся Иванов косматочко-троелеточко все выделывать, как и «провещал» своему хозяину. И вот:
«Князи и бояра дивуются,
Купецкие люди засмотрелися -
Зрявкает бурко по-туриному,
Он шип пустил по-змеиному, -
Триста жеребцов испугалися,
С княжецкого двора разбежалися:
Сив жеребец две ноги изломил,
Кологрив жеребец - так и голову сломил,
Полонен воронко в Золоту Орду бежит,
Он хвост подняв, сам всхрапывает»...
Сослужил конь своему господину службу немалую. «А князи-то и бояра испужалися, все тут люди купецкие, окарачь они по двору наползалися», - подолжается подходящий к концу былинный сказ: «А Владимир-князь со княгинею печален стал, кричит сам в окошечко косящатое: - Гой еси ты, Иван, гостиной сын! Уведи ты уродья (коня) со двора долой; просты поруки крепкия, записи все изодраны!» Былина кончается сказом про то, что поручитель выигравшего заклад богатыря - «владыка черниговской» - помог Ивану получить выигранное: «велел захватить три корабля на быстром Днепре, велел похватить корабли с теми товары заморскими, - а князи-де и бояра никуда от нас не уйдут»...
Глубоко трогательное впечатление производит старинная песня, в которой ведется речь о том, как «не звезда блестит далече в чистом поле, курится огонечек малешенек»... У этого огонечка, по словам песни, раскинут-разостлан «шелковый ковер», а на этом ковре лежит «удал-добрый молодец, прижимает платком рану смертную, унимает молодецкую кровь горючую»... Неизменный спутник богатырей русских - «добрый конь» - стоит подле раненого, стоит - «бьет своим копытом в мать-сырую землю, будто слово хочет вымолвить»... Песня приводит и самое «слово» коня доброго:
«Ты вставай, вставай, удал-добрый молодец!
Ты садись на меня, своего слугу;
Отвезу я добра молодца на родиму сторону,
К отцу, матери родимой, к роду-племени, -
К малым детушкам, к молодой жене!»
Услыхал удал-молодец таковы слова, вздохнул так глубоко, что растворилась его рана смертельная, пролилась ручьем кровь горючая». Держит он ответную речь своему коню доброму, именует его и «товарищем в поле ратном», и «добрым пайщиком службы царской», завещает ему передать молодой жене, что женился он «на другой жене», «взял за ней поле чистое», что «сосватала (их) сабля острая, положила спать калена стрела»...
Встречаются в былинном и сказочном народном слове рассказы о могучих конях, выводимых богатырями из подземелий, где они стояли в течение целых веков прикованными к скалам. Подбегают кони, провещающие голосом человеческим, к сказочным царевичам и добрым молодцам на распутиях, сами вызываются сослужить им службу верную. И, впрямь, верною можно назвать эту службу: они не только увозят своего любимого хозяина от лютых ворогов, а и сами бьют-топчут их; не только переносят его на себе за леса и горы, но и стерегут его сон, и приводят его к источникам живой и мертвой воды и т. д. В народе до сих пор еще ходят стародавние сказания о выбитых из земли ногами богатырских коней ключах-родниках. Близ Мурома стоит даже и часовня над одним из таких источников, происхождение которого связано в народной памяти с первой богатырскою поездкой богатыря, сидевшего, до своего служения Земле Русской, сиднем тридцать лет и три года в том ли во селе Карачарове. В кругу русских простонародных сказок далеко не последнее место принадлежит коньку-горбунку, обладавшему силою перелетать во мгновение ока со своим седоком в тридевятое царство, в тридесятое государство. Появляется этот, напоминающий косматку-троелетку Ивана гостиного сына конек - как лист перед травой, - на клич: «Сивка-бурка, вещий каурка, встань передо мной...» и т. д. Влезет Иван-дурак ему в одно ухо серым мужиком-вахлаком, вылезет из другого - удалым добрым молодцем. Чудеса творит - всему миру на диво - хозяин-всадник такого конька-горбунка, добывает все, что ему ни вздумается, не исключая ни жар-птицы, ни раскрасавицы Царь-Девицы. Не может с ним поспорить-померяться в этом отношении наш современный конь-пахарь, но за последнего горой стоит его прямое происхождение от соловенькой лошадки могучего богатыря, с Божьей помощью крестьянствовавшего на Святой Руси в старь стародавнюю.
Поздние потомки песнотворцев сказателей, воспевавших богатырского добра-коня, современные краснословы деревенские именуют лошадь «крыльями человека». Другие же, не залетающие воображением за грань отошедших в былое веков, величают коня на особую стать. «Не пахарь, не столяр, не кузнец, не плотник, а первый на селе работник!» - говорят они про него. Этот первый на селе работник кормит держащийся за землю сельский люд, - по его же собственному крылатому слову: «Наш Богдан не богат, да тороват: трех себе дружков нажил - один его поит (корова), другой (лошадь) кормит, третий (собака) добро охраняет!» Псковичи - из сметливых краснобаев: заприметили они, что у коня - «четыре четырки (ноги), две растопырки (уши), один вилюн (хвост), один фыркун (морда) и два стеклышка (глаза) в нем». На симбирском Поволжье про лошадь загадывают загадку: «Родится - в две дудки играет: вырастет - горами шатает; а умрет -пляшет!» В Ставропольском уезде Самарской губернии записана Д. Н. Садовниковым такая загадка в лицах: «Шел я дорогой: стоит добро, и в добре ходит добро. Я это добро взял и приколол, да из добра добро взял!» (лошадь с жеребенком в пшенице). Конские ноги с мохнатыми пучками на щиколотках представляются любящему загадать загадку словоохотливому люду четырьмя дедами, и все четыре - «назад бородами». Записано собирателями памятников словесного богатства народного и такое крылатое слово про лошадь (в сообществе с коровою и лодкой): «Прилетели на хоромы три вороны. Одна говорит: - Мне в зиме добро! - Другая: - Мне в лете добро! - Третья: - Мне всегда добро!» Ходит по светло-русскому простору и на иной лад сложившаяся, родственная только что приведенной загадка: «Одна птица (сани) кричит: - Мне зимой тяжело! Другая (телега) кричит: Мне летом тяжело! Третья (лошадь) кричит: - Мне всегда тяжело!».
Конь, по древнейшему произношению, - «комонь». Лошадь считается словом татарского происхождения, но едва ли не ошибочно. Еще во времена Владимира Мономаха, - когда про татар не доносилось на Святую Русь ни слуха, ни духа, - ходило это слово. «Лошади жалуете, ею же орет смерд...» - писал удельным князьям русским этот великий князь. Встречается оно и в древних грамотах новгородских - по свидетельству Н. М. Карамзина[i], не говоря уже о позднейших памятниках нашей старинной письменности. По тем местам, где оберегается-соблюдается родная старина, еще и теперь можно услышать в живой речи древнейшее название коня-пахаря. «На горы казаки, под горой мужики»... - поется, например, и в наши дни по селам-деревням Великолуцкого уезда Псковской губернии записанная покойным П. В. Шейном песня: «под горой мужики: все посвистывають, погаманивають, - меня, молоду, поуговаривають. У меня, молодой, свекор-батюшка лихой! Ен на горушки меня не пущаить. А я свекру угожу, три беды наряжу»... - продолжают певуны затейливые. Песня кончается словами:
«Три беды снаряжу;
Подошлю воров,
Чтоб покрали коров;
Подошлю людей,
Чтоб покрали клетей;
Подошлю куманей,
Чтоб увели комоней»...
В другой, псковской же, до сих пор играющейся песне на «комонях» разъезжает широкая боярыня - Масленица. Вероятно, есть и по другим местам такие песенные выражения, но нельзя не заметить, что чем дальше, тем все менее и менее понятной великороссу становится это древнее слово, помнящее дни Гостомысла[ii]. «Ах ты, конь мой конь, лошадь добрая!» - поет современная деревня, сливая оба имени своего вековечного помощника. «Кляча воду возит, лошадь пашет, конь - под седлом!» - наряду с этим оговаривает она самое себя.
Многое множество пословиц, поговорок и всевозможных прибаутков-присловий о коне-лошади, вылетело из словоохотливых уст русского народа, перехвачено по дороге из одних - в другие зоркими да чуткими калитами-собирателями, занесено ими на страницы живой летописи народного слова. Не только пахарем-работником был конь, а и верным другом родной удали. Он является в представлении народа-краснослова воплощением здоровой бодрости: «Он ходит - конь-конем!» - говорят у нас. Отголосок богатырских времен слышится в таких изречениях вольного казачества, как: «Конь мой конь, ты мой верный друг!», «Вся надежа - верный конь!», «Конь под нами, а Бог - над нами!», «Господи, помилуй коня и меня!», «Конь не выдаст - и смерть не возьмет!, «Добрый конь из воды вытащит, из огня вынесет!», «Счастье на коне, бессчастье - под конем!», «Счастливый на коне, безсчастливый - пеш!» и т. д. « Поглядим - вывезет ли конь!» - замечают о надеющихся на счастье. Про неудачливую случайность говорят в народе: «Хотелось на коня, а досталось под коня!» С кем приключится несчастье, - к тому сплошь да рядом применяются поговорки: «Пришла беда, отворяй ворота, выпускай добра-коня!», «Пропал конь - так и оброть в огонь!», «Увели конька, так не нужна и оброть!» и т. п. Безлошадный двор - убогая семья; обезлошадеть - попасть в нужду невылазную. Потому-то и говорится в народе: «Мужик без лошади - что дом без потолка!», «Без коня - не хозяин!», «Без лошади - не пахарь!», «Есть на дворе лошадка да конек - и сыт, и одет!», «Без хлеба с голоду помрешь; без коня - и с хлебом намыкаешься горя!» Знает народная Русь, что «Счастье не кляча - хомута не надвинешь!»; но - и знаючи - готова, как и в стародавнюю пору, повторять свои пословицы-поговорки, вроде: «Хорош конь - счастлив и детина!» Древнерусские богатыри не только ударяли своих добрых коней по крутым бедрам, а и становились на отдых у Сафат-реки, засыпали им в торока пшена сорочинского, запускали их на луга поемные-бархатные, давали им тела нагуливать. Так и теперь твердо помнят коневоды русские, что погонять коня надо не кнутом, а овсом (кормом). «Не накормлен конь - скотина, не пожалован молодец - сиротина!» - ходит по светлорусскому простору народное слово. «Конь тощий - хозяин скупой!» - приговаривает народ: «Гладь коня мешком - так не будешь ходить пешком!» Хорошая лошадь без хозяина не останется, по слову старых людей. «Добрый конь - не без седока, с седоком - не без корму!» - добавляют иные. Но и корм - корму рознь; недаром обмолвился сельскохозяйственный опыт пословицами: «Вола гущей откормишь, коня - только раздуешь!» Не один корм, а и уход за конем нужен: «От хозяйского глаза и конь добреет! Как в езде, так и в рабочем обиходе, советуют хозяйственные, заглядывающие вперед люди беречь коня.
«Одним махом всего пути не проскачешь!» - говорят они: «Одним конем поля не покроешь!» «Выше меры и конь не протянет!», «Пахать - паши, да оглядывайся, погонять - погоняй, да остерегайся!» Не так-то легко завести доброго коня. По дедовскому поверью, идущему из далеких глубин старины стародавней, покупать лошадь надо с большой оглядкою, с немалой опаскою. «Одними деньгами добра коня не укупишь! - гласит простонародная мудрость: «Не пришелся ко двору конь, так хоть живого под овраг вали!» Повсеместно можно услышать в деревнях-селах рассказы о том, как домовой («соседко» - по иным разносказам) того, либо другого коня не взлюбил. Народ верит, что этот хранитель домашнего очага каждую ночь разъезжает по двору на лошади: не придется ему по нраву новый конь - загоняет до полусмерти, приглянется - сам, старый, гриву заплетать зачнет, холить примется, корму подкладывать станет. «Наших лошадок домовой любит!» - говорится сплошь да рядом в крестьянском быту при взгляде на коней, которым, что называется, впрок корм идет. Один домовой любит одну масть, другой - иную. Не придется какая шерсть «ко двору», - лучше и не заводить таких в другой раз: все равно, толку не будет. До сих пор старые, прочно сидящие «на своем кореню» хозяева придерживаются обычая водить лошадей одной масти, чтобы не досадить «дедушке», живущему в печке - что ни ночь, обходящему дозором все клети, все сараи. «Чей конь - того и воз!» - сложилась в народе поговорка о работящих людях, наживающих достаток трудом праведным; но ее же иногда применяют и к тем, кто не особенно чист на руку. «Даровому коню в зубы не смотрят!» - оправдываются любители до поживы на даровщину. Но таким зазорным хлебоедам того и гляди придется услышать отповедь: «С чужого коня - среди грязи долой!» Зачастую говорят они сами себе: «И прыгнул бы на коняшку, да ножки коротки!» Свое добро - всякому дорого. Из этого понятия и сложилась поговорка: «Непродажному коню - и цены нет!» Об увальнях, неповоротливых разумом, тяжелых на соображение работниках обмолвилась народная Русь словцом: «На коне сидит, а коня ищет!». «Волк коню - не товарищ!» - говорит она, сопоставляя рабочую силу с хищником, вырывающим кусок чуть не изо рта у соседа. «Чешись конь с конем, свинья с углом!» - оговаривает простодушная деревня напрашивающихся на свойство, не приходящихся ей по сердцу чужаков. Ничего силком с человеком не поделать, как ни учи его - не приручишь; так и с конем неезженым. А «обойдешь да огладишь - так и на строгого коня сядешь!» - говорит народ. Нет человека без недостатка, люди - не ангелы, жизнь - не рай. «Конь о четырех ногах - и тот спотыкается!» - гласит вещее, пережившее века слово: «Кабы на добра коня не спотычка, кабы на хорошего работника не худа привычка - цены бы им не было!» Опыт - великое дело в житейском обиходе: вооружась им, понабравшись его по жизненной путине, не надо уже и по семи раз ко всему приглядываться, по семи раз отмеривать, - смело иди, режь - не бойся!.. «Старый конь борозды не портит!» - применяет народная Русь к этому случаю свою крылатую молвь. Но не великая радость и старая опытность, если ей суждено - волей-неволей - дряхлеть год от году. «Укатали сивку крутые горки!» - пригорюнивается не одна седая голова, на Божий мир глядючи, былое вспоминаючи: «Был конь, да изъездился!» Приходит пора, что и тряхнул бы прежний удалец стариной, да спина не разгибается; и принялся бы за дело, да ноги ломит: как ни корми такого работника - все «не в коня корм»... Знает-помнит об этом народ, - недаром к слову молвит: «В худого коня корм тратить - что воду лить в бездонную кадушку!»
Дорожит хорошими работниками русский народ, в поте лица по Божию завету - вкушающий хлеб насущный. «Он работает - как лошадь хорошая!» - ходит молва о такой ворочающей горы силе, «Что ни сделал - все из-под кнута!» - о работниках иного склада, противоположного этому. «Лошадка в хомуте - везет по могуте!» - отговариваются слабняки, ссылаясь на свое малосилье. Как в работе за столом вокруг чашки со щами «ложкой, а не едоком», - так и в дороге - «не лошадью, а ездоком», берут. Ко всяким случайностям своего домашнего обихода применяет коневод поговорки-пословицы, связанные с понятием о коне-пахаре, коне-скакуне. «Кобыла с волком тягалась - хвост да грива осталась!» - говорит он о непосильной борьбе с кем-либо. «Не бери у попа дочери, у цыгана - лошади!» - приговаривает он, недоверчиво вслушиваясь в хвастливые речи. «Большая лошадь нам не ко двору - травы недостанет!» - посмеивается деревенский люд, перебивающийся с хлеба на воду, в ответ на предложение неподходящего к его засилью дела. «Шутник - покойник: помер во вторник, а в среду встал - лошадку украл!» - отзываются в народе смешливым прибауткой на ложные слухи, распространяемые любителями их. «Пеший конному не товарищ!» - отвечают сытые своим потовым трудом, серые с виду пахотники-мужики, когда их спрашивают, почему они не водят дружбы с горожанами-бархатниками, у которых, по пословице: «На брюхе шелк, а под шелком-то - щелк»...
Горе горькое хлеборобу без своей родимой полосы, но не в радость земля, если нет у него коня-пахаря на дворе. Краснослов-народ, умудренный тысячелетним опытом трудовой жизни, идет и дальше в своих определениях причин зажиточности: «Не дорога и лошадь, коли у кого во дворе бабушки нет («кому бабушка не ворожит» - по иному разносказу)!» - говорит он. Бабушкой зовется в просторечье иногда слепое счастье, иногда вызволяющий изо всякой беды богатый (или сильный) родственник. «Счастье - не лошадь: не везет по прямой дорожке, не слушается вожжей!» - замечают старые люди, перешедшие поле жизни. Лишиться лошади - в быту русского крестьянина великое горе: ничуть не меньшее, чем пожар, если только не большее. Оттого-то и причитают, голосят на всю деревню бабы-хозяйки над павшим конем, называя его «кормильцем», «родимым» и другими ласковыми именами-величаниями. «Ой, что-то мы, горькие, станем делать! На кого-то ты, кормилец, нас спокинул?!. Пойдем мы по миру с сумою, под окнами Христа-ради... Намыкаемся мы горюшка, насидимся без хлебушка - со малыми детушками... Кто-то нам пашеньку запашет? Кто полосоньку взборонует?» - голосом вопят, что над покойником, деревенские плакальщицы, на все лады выхваляя его «статьи» - достоинства. «Ты по пашеньке соху водил легче перушка», - хватающим за душу голосом продолжают они, - «бороздочки-то бороздил глубокие, нé глядя - шел прямохенько, не погоняючи - любехонько! Твои быстры ноженьки не знали устали; помнил ты все пути да все дороженьки. Побежишь - не угнаться ветру буйному»... - Немало и других, кроме этого - подслушанного на симбирском Поволжье - причитанья над павшим конем-пахарем, ходит и в наши дни от села к селу по народной Руси.
Весной-летом, вплоть до поздней осени - работа коню в поле (то пахота, то бороньба, то сев, то сноповоз); зимой - извоз начинается, тянутся по дорогам обозы. И там, и тут сближается пахарь-человек с конем-пахарем. Как же не слагаться в стихийно широкой душе первого всяким словам крылатым да певучим про нрав-обычай его вековечного помощника! И ходят они по людям из века в век, из года в год, видоизменяясь сообразно с местными условиями жизни. Ямской промысел, существующий на Руси не один и не два века, придал этим «словам» свой особый цвет. Дорога представляется русскому ямщику «брусом» («бревном»), растянувшимся через всю Русь. «Кабы встал, я бы до неба достал; руки да ноги, я бы вора связал; рот да глаза, я бы все увидал, все рассказал!» - влагает он свою мысль в уста дороги. Верстовой столб, по народному слову, «сам не видит, а другим указывает, нем и глух - а счет знает». Поддужный колокольчик, веселящий сердце и ямщику, и седоку, и даже лошадей подбадривающий (волков пугающий), - по народной загадке - «кричит без языка, поет без горла, радует и бедует, а сердце не чует». Покровителем лошадей является, по народному представлению, святая двоица Флор и Лавр (память - 18-го августа), о которых в свое время говорилось уже (см. гл. XXXII). Дорожные люди отдаются под защиту св. Николая-чудотворца. «Призывай Бога на помощь, а Николу в путь!» - гласит народное благочестие. «Где дорога - там и путь», - приговаривает мужик-простота, - где торно, там и просторно!» Ямская гоньба, почтовая езда создали-выработали своих лихачей, не лишенных своеобразной удали, напоминающей отдаленный пережиток богатырства. Любят они тешить сердце молодецкое, птицею летать; заливаются песнями удалыми, погоняют сжившихся с ними коней не кнутом - не овсом, а посвистом да выкриком. «Тело довезу, а за душу не ручаюсь!» - подсмеивается иной ямщик над своим бесшабашным молодечеством. «С горки на горку, барин даст на водку!» - покрикивает он, разгоняя птицу-тройку. «Эй вы, соколики!» - бодрит коней его голос, как начнут уставать они. Словно и усталь не берет их, чуть только крикнет удалец-молодец, сидящий на козлах, свое: «Грабят! Выручай!» Шажком поедет - песню за песней поет ямщик, особенно если порожнем приходится ехать в обратный путь. Самые голосистые запевалы по большой дороге - из ямщиков. И песен никто столько не знает.
Пригляделся народ к нраву-обычаю своего вековечного работника, коня доброго, за многовековую жизнь бок-о-бок с ним. Отсюда - и множество всяких примет пошло по народной Руси разгуливать. Ржет конь - к добру, ногою топает - к дороге, втягивает ноздрями воздух дорожный - дом близко, фыркает в дороге - к доброй встрече (или к дождю). Закидывает лошадь голову - к долгому ненастью, валяется по земле - к теплу-ведру. Споткнется конь при выезде со двора в дорогу - лучше, по словам старых приметливых людей, вернуться назад, чтобы не вышло какого-нибудь худа; распряжется дорогой - быть беде неминуемой. Хомут, снятый с потной лошади, является в деревенской глуши лечебным средством: надеть его на болящего лихорадкой человека - как рукой, говорят, всю болезнь снимет. Вода из недопитого лошадью ведра - тоже, если верить ведунам-знахарям, может облегчать разные болезни, если ею умыться со словом наговорным. Конский череп страшен для темной силы-нечисти. Оттого-то до сих пор во многих деревнях можно видеть черепа лошадей, воткнутые на частокол вокруг дворов. Друг-слуга пахаря-народа конь-пахарь остается верным ему даже и после своей смерти.
[i] Николай Михайлович Карамзин - знаменитый историк, автор «Истории Государства Российского». Он родился в сельце Богородицком (Карамзины тож) Симбирского уезда 1-го декабря 1766 года в семье богатого помещика. Детство он провел в деревне, 13 лет был отдан в один из частных московских пансионов, затем посещал лекции Московского университета. В 1783-м году он уже печатал свои первые литературные (стихотворные и прозаические) опыты. Вскоре после этого он сближается с баснописцем И. И. Дмитриевым, затем поступает в военную службу, выходит в отставку, уезжает на родину, чтобы вскоре вновь вернуться в Москву и примкнуть к кружку Н. И. Новикова. Путешествию заграницу, совершенному им в 1789-90 годах, русская литература обязана его известными «Письмами русского путешественника». После этого мы видим его то издателем «Московского журнала» (1790-92 гг.), то автором повестей («Бедная Лиза» и др.), то стихотворцем, то просто светским человеком, то собирателем образцов русской литературы, то переводчиком иностранных классиков, проводящим через дебри суровой цензуры римских и греческих философов, историков и ораторов. В 1802-3 годах Н. М-ч выступает с изданием нового журнала «Вестник Европы» и с увлечением отдается историческим исследованиям. В октябре 1803 года, при содействии товарища министра народ. просвещ. М. Н. Муравьева, он получает звание «историографа» и 2000 руб. ежегодной пенсии, прекращает издание журнала и начинает писать свою «Историю». В 1816-м году вышли первые восемь томов этого обессмертившего его имя труда, в 1821-м - 9-й, в 1824-м - 10-й и 11-й. Через два года, 22-го мая 1826 г., великий писатель скончался, не успев дописать 12-го тома своего гигантского труда, которому посвятил более 20 лет жизни. Похоронен Н. М. Карамзин в С.-Петербурге (где провел последние 20 лет, за которые судьба сблизила его с императорской семьею) - в Александро-Невской Лавре. На родине, в гор. Симбирске, воздвигнут - повелением императора Николая I, - памятник автору «Истории Государства Российского».
[ii] Гостомысл - первый посадник новгородский, убедивший старейшин отправить послов к варягам для призвания князей. О нем существуют и другие предания, называющие его сыном Буривоя, князя славянского (потомка Вандала). По этим преданиям, он перед смертью своей завещал призвать князей на Русь из родственного ему дома князей варяжских. Рюрик,- если верить сказанию, - приходится внуком Гостомыслу со стороны матери.
