Библиографическая заметка[i]
Ниже к очередной годовщине со дня кончины Л.Н. Толстого (+ 7 (20) ноября 1910) мы помещаем практически неизвестную современным читателям статью православного мыслителя Д. А. Хомякова (1841-1919) (См. подробнее о нем: К 90-летию со дня кончины Дмитрия Алексеевича Хомякова).
Публикацию, специально для Русской Народной Линии, по единственному изданию (Хомяков Д. А. (подп.: Д. Хомяков.) Граф Л.Н. Толстой. Предисловие к рассказам Мопасана. Библиографическая заметка // Русский Архив.- 1898.- №3.- С. 441-444), правилам современной орфографии, с заменой (по техническим причинам) постраничных ссылок на концевые, подготовил проф. А. Д.Каплин + + +
Одно из свойств произведений великих
талантов состоит в том, что интерес и значение их не преходящи. Время есть
действительно наилучший судья достоинства всех дел человеческих и
художественно-мыслительных по преимуществу. Четыре года тому назад (в 1894 году)
вышла в свет книга рассказов Гюи-де-Мопасана в русском переводе
с предисловием графа Л. Н. Толстого. Весь интерес книги, конечно, заключается в
предисловии. О рассказах Мопасана не стоило бы упоминать так долго спустя после
их появления; но предисловие графа Толстого
не утратило нисколько своего значения и вероятно никогда его не утратит. Книга
озаглавленная «На воде»,
сделалась мне известной только
на днях; сказать же несколько слов о предисловии графа Толстого кажется мне не
неуместным и сейчас, не смотря на четырехлетнюю давность со времени
обнародования оного.
Предисловие это в
настоящее время получает даже сугубый интерес, благодаря возможности
сопоставить его с статьями графа об искусстве, появившимися в течение прошедшей
зимы. Оно может служить
как бы продолжением к ним, хотя и написано гораздо раньше. Статьи
об искусстве излагают принципиальное воззрение на искусство, как таковое; а
предисловие к рассказам Мопасана служит наглядным применением этих принципов к
отдельному художественному явлению, не совсем заурядному. Взгляд свой на
искусство автор статьи о нем видимо
довел до совершенной зрелости и полноты только в последнее время;
он выработал его продолжительным
анализом множества отдельных
художественных произведений всех видов искусства. В предисловии к
Мопасану заключается один из тех критических этюдов, которые послужили для
позднейшего обобщения взгляда графа Толстого на искусство, в настоящее время
это предисловие получило то значение, которое имеют этюды и подготовительные
работы, после того, когда сделались известными законченные произведения, для
которых они были сделаны.
Как известно, граф Толстой основывает искусство на начале исключительно-этическом, подчиняя вполне идею красоты понятию добронравственного. Искусство, не имеющее твердых нравственных основ, есть искусство мнимое; мнимое же искусство не только не полезно, но в высшей степени вредоносно[ii]. Во сколько искусство истинное служит облагорожению духа, просветлению его, во столько мнимое искусство развращает ум и чувство, вводя в них всей силой своих чар начало самой низкой, грубой чувственности, вытравливающей в душе человека все начала высшие, духовные.
Это
воззрение, столь верное и вместе с тем столь простое, впервые
высказано у нас графом Толстым и высказано с тем мастерством
и ясностью, которые дают всем вообще его произведениям их увлекательность и
заманчивость. Тоже воззрение, давно начал проводить, в английской литературе
известный Рöскин (Ruscine); но он, в своих
слишком многочисленных (это их главный недостаток) сочинениях
ограничивается, кажется, областью одного искусства образовательного и не
всегда отличается достаточной точностью основных положений[iii]. В на-,
шей литературе он почти неизвестен.
Предисловие к книге Мопасана применяет к оценке этого писателя именно эти самые начала этически-художественной критики, и на конкретном примере одного художника слова показывает с необыкновенной силой и ясностью все неизбежные для самого художника последствия совершенного в нем отсутствия твердых, нравственных основ, благодаря чему его недюжинный талант мог дать лишь одно или два произведения сколько-нибудь порядочных и только потому, что в них проглядывает то прирожденное чувство нравственной правды, которое, по апостолу, послужит оправданием в день суда даже не ведущим закона Христова. На затем и эти обрывки нравственного запроса все более и более стушевывались в уме и в душе Мопасана, и его произведения обратились в грубую апологию чувственности, отнявшую всякий смысл у самой формальной, внешней талантливости, посвятившей себя, в угоду низким и грубым похотям читающей толпы, описанию таких явлений жизни, которые, известным образом освещенные, возбуждают лишь самые низкие страсти и тем самым утрачивают всякое право на художественное значение. Таковым является Мопасан в своих романах. Но он вместе с тем является продуктом воздействия на него среды, утратившей всякие понятия об истинном смысле жизни, даже утратившей всякий запрос на какое бы то ни было понимание оного. До чего не доходили никогда никакие из народов древности, часто извращавшие смысл жизни, но всегда по своему с ним считавшиеся, до того дошли современные народы высшей будто бы культуры. Лишь в мелких своих рассказах Мопасан сохранил некоторое непосредственное чувство жизненной правды, по причинам очень хорошо объясненным у гpaфa Толстого, и вот к сборнику таковых рассказов, переведенных на русский язык, он счел возможным написать это чудное предисловие, имеющее целью показать, как отсутствие нравственного начала доводит талант почти до самоубийства.
Хотелось бы, так оно хорошо, посоветовать каждому любителю изящной литературы ознакомиться с этим предисловием, глубоко вдуматься в него; хотелось бы, более того, дать его в руки юношеству, как верное и благое руководство в заманчивой, но столь опасной области искусства словесного, более всех других искусств захватывающего ум и душу, как по силе того орудия, которым оно владеет, так и потому, что оно доступнее, распространеннее всякого иного искусства. Но исполнению именно такого пожелания препятствует пока одно выражение, употребленное графом в заключении своего предисловия. Оно, конечно, не может отнять у всего рассуждения его великих достоинств. Так сказать, справочное значение статьи останется; но практическая общеполезность ее значительно изменится, если это выражение будет сохранено в будущих изданиях либо всей книги, либо одного предисловия, когда оно включится в периодически появляющиеся полные собрания сочинений графа Льва Николаевича.
Никакого сомнения (говорит граф) в смысле жизни не может быть с тех пор, как он открыт в полной ясности и чистоте назад тому 1800 лет христианством; и, конечно, великий смысл этого открытия или, пожалуй, откровения, не мог бы затемниться до той степени, как мы это теперь видим, по примеру той среды, к которой принадлежат Мопасаны и ему подобные, если бы не явились злые люди, которые затемнили это истинное христианство и изменили его до такой степени, что оно обратилось в источник совершенного извращения понимания того, чтό само по себе оно призвано было на веки уяснить и осветить. Эти злые люди обратили постепенно христианство в нечто ненавистное, а все теперешнее кривоблуждание умов есть ничто иное, как протест возмущенной человеческой души, бросающейся во всякие отвратительные крайности, лишь бы избежать общения с этим лжехристианством. Извратитель чистого христианства есть, по мнению графа, римский католицизм, которого атрибутами или симптомами он почитает, Лурд (то есть чтимое католиками святилище этого наименования, с чудесами там будто бы совершающимися), папу, догмат безсеменного зачатия (sic) и т. д. Первые два составляют действительно принадлежность одного римского католицизма; но последний (автор не может этого не знать) есть учение, на котором основана вся христианская догматика, без различия исповеданий; а, следовательно, не есть отличительное учение одного Рима и папы. Судя по контексту, надо бы думать, что граф хотел сказать «непорочное зачатие», то есть упомянуть о догмате действительно исключительно-римском, чтό послужило бы к вящему определению того, чтό он почитает пагубным лжеучением. Но напечатано очень отчетливо «безсеменное зачатие». Видеть ли в этом описку (опечатки быть не может по совершенному несходству слов) или сознательное употребление выражения, определяющего не одно римское, но и все христианское догматическое учение? Все эти извращения христианства, говорит дальше граф (поясняя свою мысль необычайно пластическим уподоблением, на каковые он такой великий мастер), обратили христианство из чистой кристальной воды в «вонючую грязь».
Для всякого будет, конечно, ясно, что рассуждение, заключающееся таким отзывом о христианстве, проповедующем догмат безсеменного зачатия, весьма не удобно для обращения между православными читателями, а еще менее годно для назидания русского юношества. Если же это выражение есть описка, и оно должно быть заменено другим, почерпнутым из одной римско-католической догматики, то этим устранится само собою препятствие к признанию этой статьи общеполезной; хотя, конечно, из этого нельзя заключить, что можно подписаться под обвинениями, возводимыми графом хотя бы на один римский католицизм, так как они вовсе ничем не доказаны и по крайней мере в настоящей статье представляются вовсе не убедительными для тех, которые не «jurant in verba magistri».
Хотелось бы верить в описку. Но тогда ее надо прежде всего оговорить и исправить[iv].
Сноски
[i] Историческое значение сочинений графа Л. Н. Толстого так велико, что они уже теперь входят в область «Русского Архива» и его библиографии. П. Б. III, 29. Русский архив, 1898.
[ii] В статьях об искусстве граф Толстой произносит строгий суд над своими собственными беллетрическими произведениями, исключая очень немногие; большинство из них он относит к разряду произведений мнимого искусства. Едва ли многие с ним в этом согласятся. Но, во всяком случае, нельзя не выразить удивления, зачем же он, почитая свои произведения вредными, допускает их распространение путем полных изданий.
[iii] Замечательно, что, перечисляя выдающихся английских писателей об искусстве, граф не упомянул о самом выдающемся и самом известном Джоне Рöскине. Такое умолчание о нем не объясняется ли его религиозной ортодоксальностью, малоодобряемой, как увидим ниже, графом Толстым?
[iv] Сейчас только я справился с последним изданием сочинений графа Л. Н. Толстого 1897 г. Указанное мною выражение оставлено в оном без изменения (ч. XIV, стр. 160).
