О Достоевском, Хотиненко и гуманитарных технологиях

1.

Отец Александр Шумский, размышляя о культуре, всегда занимает позицию Церкви воинствующей: «Да-да. Нет-нет» («Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого»). И это понятно - перед нами позиция священника, от которого в наше время всяческих диффузий и «взаимных проникновений» ждут все же определенного понимания и точной оценки. Я помню, как серьезно о. Александр критиковал даже Валентина Распутина - на мой взгляд, единственного в своем поколении писателей, живущего нравственной жизнью в литературе. Я помню, что уступила журнальные страницы «Москвы» о. Александру, однозначно поддержавшему фильм Павла Лунгина «Остров» (хотя у меня лежала статья с иным мнением и именно это «другое мнение» я разделяла). И нет никакого сомнения в том, что оценки фильму «Достоевский», данные священником, справедливы по существу.

И все же... я полагаю несправедливым так демонизировать Владимира Хотиненко, причисляя его к русофобам и врагам христиан.

Смею считать себя профессионалом в вопросах культуры (театральное образование и двадцатилетняя филологическая выучка дают мне некоторое право рассуждать). Именно Владимир Хотиненко снял фильм «Поп» и у нас нет никаких оснований считать, что и тогда он был сугубо неискренен, как и автор сценария Александр Сегень (один из номинантов на недавнюю Патриаршую премию по культуре). Фильм Хотиненко, на мой взгляд, имел безусловные достоинства. И, в любом случае, тонкое и точное христианское понимание труднейших нравственных проблем в конкретных жесточайших исторических условиях, живое христианское чувство гораздо глубже было представлено именно в «Попе», чем в умозрительном символизме режиссуры и девиантном психизме актеров фильма «Остров». Очарование православных людей фильмом Лунгина я тогда рассматривала как некую сформировавшуюся в определенной среде систему ожиданий, которую слишком щедро и нераздумчиво подарили режиссеру, немало удивленному такой повально-обрушившейся на него любовью православного народа.

Не будем казнить Владимира Хотиненко, а постараемся увидеть нечто важное в опыте его категорического провала.

Во-первых, дорогие братья и сестры, не будем забывать, что в современное кино уже давно никакой частный бизнес лично денег не вкладывает, и у режиссера нет иного пути, кроме как брать деньги телеканалов или бюджета. Поэтому упрекать Хотиненко (а работать-то хочется! ну как не работать творческому человеку!?) в том, что он берет деньги у заказчика и ставит хорошее или плохое кино (как в случае с «Достоевским») можно бесконечно, но все это страшно не плодотворно. Тут важно другое, что даже Хотиненко, входящий в обойму известных мастеров (так сказать, «людей с рейтингом») не смог справиться с той машиной, которую мы назовем гуманитарной технологией декультурации и дезориентации наших сограждан. Но мы ведь не знаем - может быть, Владимир Хотиненко был так самоуверен, что мечтал эту «машину» обмануть?

...Не было никакого сомнения в том, что Достоевского мы увидим именно таким: гламурно-сладострастным. Сразу тут скажу, что зря о. Александр ждал от актера Е.Миронова успеха. Актеры - народ не принципиальный, и нет такого актера, кто отказался бы от заглавной роли в кино, даже если бы сомневался, что сыграет толково. Нет у них способности к такой самооценке. Во-вторых, играть героя Достоевского или самого Достоевского - принципиально разные задачи. Для Достоевского у Миронова сильно не достает той подлинной мужской силы и мужественности, что позволила пройти сквозь каторгу и соблазн революцией самому писателю.

Владимир Хотиненко (волей или неволей?) пошел вслед за теми, кто уже давно и упорно занимается «реабилитацией человеческого тела» в современной культуре. И эта самая «реабилитация человеческого тела» протекает почти по тем же законам, что нынешняя «десталинизация» нашего сознания. И та, и другая приводят к оголению человека: к исчезновению его памяти о победе, а значит - к его беспомощности исторической и бессилию в проектировании будущего; к уничтожению совести и стыда, а значит - к его нравственному бесплодию, к потере культурной воли. И та, и другая «программы» культивируют сиюминутное, то есть культ чувственных удовольствий и исторической необременённости. А это значит, что мы не можем (и не сможем!) мобилизоваться для решения долгосрочных проектов и стратегических интересов, ведь у нас всеми силами «подкапывается корень» - подрываются ценностные основания жертвенности и ответственности. Мы «проедаем время», а не проживаем его. Эмансипирование чувственности, преобладание в культуре «чувственного реванша» - это серьезнейшая и большая ставка в мировой глобальной игре (как и «десталинизация»). Увы, хотел этого Хотиненко или нет (а я все же думаю, что специально-то не хотел), но и он стал соучастником этого процесса, и очень было бы желательно, чтобы он все-таки осознал, на чью мельницу воду лил. Я заведую кафедрой и преподаю в ВУЗе, и могу ответственно сказать: увы, 89 % студентов уже только такого, хотиненковского, Достоевского и могут нынче понять.

Недостаточность понимания и нежелание делать таковые усилия - наша общая беда. Мы так долго защищали «русскую душу», что забыли про «русский ум», а некоторые наши патриотические писатели так и просто-напросто говорили публично (и не раз приходилось это слышать) нечто в стиле Лютера: «Разум - первая потаскуха дьявола». Горько. Революции сознания так и начинаются: разум компрометируется, «уничтожается» с помощью брутальной чувственности; чувственность же «освобождается» и радикализируется (отсюда и асоциальное поведение наркоманов, и сексуальные отклонения как некое свободное «диссидентство чувственности»), а в результате вся эта высвободившаяся «энергия эроса» отлично ставится «на службу» анти-мобилизации новыми управленцами жизни.

Все мы знаем: никакого отвращения к человеческому телу нет в христианской традиции (это манихейство, полагать, что тело наше есть «ловушка для высоких и высших начал», а душа - «пленница тела»; и это трусливый фрейдизм, полагать, что нами движет страх перед «греховными безднами подсознания», сформированного телесно-сексуальным низом). Во Христе спасается «целое наше тело» (то есть вся личность духовная, в которой запечатлевается и жизнь тела). Но... «реабилитация человеческого тела» в современной культуре произошла как антихристианская: телесность и чувственность реабилитированы не потому, что являются носителями (платформой) более высоких начал, но вопреки им, высоким началам. Иначе говоря, не личность выступает в качестве «интерпретатора» своего тела, а тело «интерпретирует» личность: не Достоевский преодолевал в себе и героях соблазны страстей и болезни, а болезни тела диктовали Достоевскому, что и как делать, что и о чем писать, кем быть.

Именно фильм Владимира Хотиненко, обращенный к личности того человека - Достоевского, - который всех нас еще связывает воедино, который еще всех нас делает культурными родственниками (современная литература не выполняет этой миссии) и показал со всей очевидностью все результаты реальной культурной ситуации и её отравляющих плодов, которыми питается наш народ. Именно классик и классика стали лакмусовой бумагой для болезней современности, - той степени их очевидности, которую не дал бы никакой современный материал. Так пусть же наша культурная потеря в виде фильма Владимира Хотиненко станет нашим приобретением - приобретением творческого опыта понимания и распознавания, которого тоже очень недостает христианам, да и нашим священникам.

2.

 Но есть еще один важный смысловой аспект, связанный с фильмом «Достоевский»: для того, чтобы сделать актуальными споры «западников» и «почвенников», христиан и революционеров, чтобы протянуть линию мысли от XIX столетия в день сегодняшний, - для того нужно обладать высокой культурой мышления, которая категорически не востребована ни современным «неразумным эгоистом», ни любителем телесных «тайн». По существу некультурные потребности этих групп навязаны всему социуму.

С другой стороны, слепота даже ради благой цели, вряд ли даст нам силы. А потому мы обязаны видеть, что процесс диффузии сегодня затронул не только политическую жизнь, но и гуманитарные области, и непосредственно литературу.

Мы видим, что огромной затвердевшей коркой покрылись от трибунных повторений слова о «сокровенных замыслах о России», об «избранности России в океане духа», о «борьбе за национальную идею». Пользователи столь важных слов не заметили, как забетонировали ими живую русскую жизнь. И мне эта тенденция кажется более опасной, чем сочинения тех писателей, которым не дал Господь веры, но которых тянет «порассуждать» о христианстве, т.е. которые и не скрывают, что для них православие (христианство) - это только интеллектуальные «системы мысли». С другой стороны, рыночная трескотня о всяческих «угрозах», коими будто бы напичкана наша жизнь, нуждающаяся то в «десталинизации», то в борьбе «с искажениями истории», обладает исключительно мертвой хваткой (и жизнь этих мертвецов поддерживается искусно, но искусственно).

В современной России, кажется, не осталось ни одной чистой идеи. И не осталось героев, способных «умереть за идею». Мне кажется, что дошли мы до некой крайней точки «свального идейного греха», а потому редкий писатель строит сознательно и последовательно как Достоевский свое творчество - строит как национальное мироздание, где «идейность» - фундаментальное качество прозы. Прозы, в которой, звучит мощно и цельно главная мысль: если человек не подобен Богу (Христу), то он разрушаем.

Христианские корни творчества Ф.М.Достоевского очевидны. И нам не грех вспомнить о тех, кто лучше других понимал задачи писателя, например о Н.Н.Страхове. Критик, философ и публицист (о нем глубже всех написал современный философ Н.П.Ильин) говорит, что несмотря на то, что Страхов высоко ценил русскую литературу, однако смотрел на русского человека совсем не сквозь призму литературы, но напротив: судил о «русских писателях по их способности выразить правду о русском национальном характере». Для критика Достоевский предъявил нам во всей глубине русского человека в ситуациях его «трагической борьбы за самого себя». Вот это-то как никогда актуально, но напрочь отсутствует в фильме!

В частности, говоря о «Преступлении и наказании» Страхов указывал, что в Раскольникове именно что «помутился» образ русского человека (и тут мы снова вопием - о нас, о нас!). А что значит «помутился»? А это значит, что «произошла внутренняя измена самому себе». Ключ к трагедии Страхов видел в словах героини, написанной с высочайшим художественным блеском, - в словах Сони Мармеладовой: «Что вы, что вы над собой сделали!». Русский человек сам себя уступил злу - это главное, что видел Достоевский и видит современная литература, но не пожелали увидеть создатели фильма.

Но потому Достоевский и национальный гений, что там, где останавливалось и останавливается множество писателей (современных - особенно, умеющих описывать только «помутнение»), он находит развитие: после измены самому себе, Достоевский изображает «возвращение русского человека к самому себе»! Вот в этой-то точке и виден художественный гений писателя: он заключался в «изображении борьбы с властью «извращенных идей» над душою русского человека» (так наш современник Н.П.Ильин читает Достоевского в понимании Страхова - видит именно так, как следовало бы видеть и Хотиненко, чтобы не лгать на писателя). Но современные культуртехнологи требуют обратного: их воодушевляет разглядывание и получение чувственного удовольствия именно от смакования «извращенных идей». Вот и получается, как у Хотиненко, анти-Достоевский! Только справедливости ради скажу, что вопросы о. Александра Шумского: «Разве такая ходульность - не издевательство? И у любого несведущего зрителя невольно возникает вопрос: «Как этот сексуальный маньяк смеет еще что-то говорить о нравственности и Православии?» - вопросы эти, увы, можно адресовать и к нынешним «православным писателям», которых частенько «никто не читал», но все знают, что они - «православные писатели», и не клеймят, как Хотиненко, а напротив, награды еще выдают.

3.

И, наконец, последнее.

Будем помнить, что в наше время легко совершаются всяческие подмены, а личное человеческое развитие трактуется как «измена». Мы просто обязаны увидеть, что «защита маленького человека» с его правом радоваться своим маленьким радостям (новой шинели), с его правом на свою обыденность и повседневность, на которую посягает (отбирает, уничтожает, оскверняет) большой внешний мир, - мы просто обязаны видеть, что всё это теперь взято на вооружение теми, кто с помощью «малого мира повседневности» разрушил и будет разрушать Большой мир и большие цели (об это первым писал А.С.Панарин в том числе и в журнале «Москва»). Нам говорили, что повседневность («мирок в шесть соток», «личная кочка») неангажированы, и якобы ради этих «маленьких людей» и их права на неангажированность производится туча реформ. И советские же писатели и советская интеллигенция, «удушенные» объятиями большого государства с его большими целями, с ощутимой симпатией относились к свободам маленького человека, выставленного против государства. Постепенно и оформился этот ново-маленький человек.

И что мы видим? Приватный ново-маленький человек (он же - «маленький гигант большого секса», он же - «комедии-клабист») победил государство всюду - в культуре тоже. Не только в советское время государство воплощало в себе «совокупный социальный капитал нации». А это значило, что культуру, науку и образование никто не мог приватизировать с тем, чтобы использовать их в своих корпоративных целях. Государственный их статус гарантировал их общедоступность и возможность быть в распоряжении всей нации (вспомните о государственном культурном строительстве в XVIII веке, например). Да, в советское время существовала гипертрофия больших целей, существовала узурпация «прав повседневности», но оставалась возможность подлинности как таковой. А вот сейчас, и само государство превратилось в корпорацию с защитой корпоративных интересов. Отец Александр пишет: «Здесь (в концепции фильма - К.К.) я вижу прямое, слегка замаскированное, продолжение либералами большевистской линии в отношении христианских основ русской культуры». Всё так, но только хуже. Если богоборчество советского государство нашу Церковь и нашу веру укрепило, то сегодня с Богом не борются. По новым технологиям Его попросту не замечают. Он - «не помеха»!

Сегодня именно подлинность (любая) подвергается заведомой «профилактике» - процедуре «тотального открепощения»: отрыва чувственности от нравственной воли, ума - от души, нормы - от культуры, эгоизма - от социума, «маленького человека» - от государства. А фильма «Достоевский» - от причастности к родной культуре.