Переводы с небесного

Шестидесятилетний юбилей отмечает 19 мая лауреат премий Николая Заболоцкого, «Имперская культура» и журнала «Наш современник», член Союза писателей и Союза журналистов России, поэт-костромич протоиерей Андрей Логвинов.

На обломках русского величья

на костях изглоданной России

на могилках миллионов павших

над ушедшими в песок безвестно

все равно мы огоньки затеплим и

Христос воскресе пропоем

О главном

Духовных поэтов - служителей алтаря Божия - в истории было немало, и первым среди них стал великий псалмопевец царь Давид. Стихо-творение - делание высокое, таинственное, к нему многие святые отцы прибегали потому, что служили Церкви. Андрей Логвинов принял сан, поскольку от юности своея наделен поэтическим даром.

Народ в России жаждет слова, которое душу заденет и облагородит. И Господь дает ему поэтов Слова, что, аки молитву, творят стихи - то архангельски-набатные, как голос колокола, то пронзительно дерзновенные, как звук флейты, достающий до звезды, то тихие, но настойчивые, как голос ангела-хранителя.

Проникать небеса, приближаться к заоблачным высям, прозревать дали - не каждому дано. «Оттого ли, что я русский, что ли, в жизнь дана мне неба синева, чтобы я лелеял это поле, где цветут нездешние слова».

И вот еще, программное: «Я рясу надел - как солдат надевает шинель». Перо уже приравнивали к штыку, но чтобы ко кресту - такого не было. В минувшие века Россия не рождала и крупного поэта с крестом на груди. Может быть, потому, что царское время было лучшим по народосохранению. Но уже тревожились об утратах лучшие умы. Слова Михайлы Ломоносова о сбережении народа повторил государь Павел Петрович, много позже - Александр Солженицын. Кто сейчас об этом прокричит? Мы уже без войн и гулагов теряем по миллиону в год. А сколько душ сгинуло в «забытье бездорожья» - не поддается счету. Идея народосбережения - физического и духовного - наипервейшая в России!

Видимо, поэт последних времен должен быть священником. Кто еще сделает точный перевод с небесного?

Эпиграф к нашему юбилейному разговору мог быть и другой - у отца Андрея много главных, знаковых строчек, авторских словесных меток, открытых деклараций души. Но эти - хоть помещай на знамена. Как гимн - тихо-печальный, но грозно-торжественный, от имени не одного, а миллионов... Поэт - частица народа, через судьбу которого это упорное «все равно мы» протянуто обнаженным нервом. И он - среди немногих, кому дано говорить от имени этих «мы». С такой драматичной интонацией, что и рифма, и синтаксис уже не нужны, а стих становится не просто белым - светоносным, как одежды мучеников.

Когда-то будущий гений русской словесности с юношеской заносчивостью легкомысленно строил планы «на обломках самовластья», а к концу жизни стал царским верноподданным, признавшись, лежа на смертном одре: «Жаль, что умираю, весь был бы его». Другой, совсем забытый рифмоплет, хотел построить «наш, новый мир», да забыл об основании, вообразив крамольно, будто не нужны народу «не Бог, не царь и не герой».

Отец Андрей неустанно говорит о наиважнейшем - нашем основании, русской земле-антиминсе, всеобщем Спасе-на-Крови. Поет вечную память закопанной в землю правде, битой в уральском подвале, на казацком Дону, на Соловках и Беломорканале, в дни Великой войны... Россия все искупает кровью. Правды в русскую землю зарыто столько, что доходит она до самого ее сердца. Наш фундамент - самый прочный.

Каинск (Куйбышев)

Родился отец Андрей в Куйбышеве. Не в том, что на Волге и на самом деле Самара, а в крохотном сибирском. В городке не было даже намека на храм, а то, что там отбывал ссылку революционер Куйбышев, мальчику вбили в голову с младенчества. Но однажды, провожая паровозы на железнодорожном вокзалишке (любимое детское увлечение), увидев табличку на платформе, он узнал, что на самом деле живет в Каинске.

Имя этого города относят к не русскому, а тюркскому корню. Но в названиях, как и в самой истории многих мест нашего Отечества, сокрыт сакральный смысл. Их пытаются стереть, а они не забываются и возвращаются. Каиновой печатью, городишко, несомненно, отмечен. Это родина цареубийцы Юровского. Сказать - «я из Каинска» - уже сильная русская метафора.

Городок, кстати, до сих пор зовется Куйбышевым. Там мальчику, как и миллионам нас, в школе повязали красный галстук - цвета крови, пролитой на Русской Голгофе. Это он осознал много позже. Как и то, что день его рождения - не только дата основания пионерской организации... «Но прозренье добывалось с бою, сокровенный раскрывался ларь... Я родился в день один с Тобою, Мученик, Российский Государь».

«Мой Государь!» - не просто долгожданное обращение, но и утверждение, уверение, упование, которые однажды должен был выразить хоть один поэт. «И не те мы чтили юбилеи, и не те учили имена», - до чего же выстраданные слова, которые от имени целого поколения он должен был произнести.

«Своими выбили своих»

Для каждого поэта чрезвычайно важна, остро ощутима собственная вписанность в историю, в контекст эпохи... Андрей Логвинов из 51-го, совсем рядом с 53-м, но будущие советские оттепели были с заморозками, а впереди маячил застой 70-х. Те, кто родился раньше, в конце 30-х, а это оказались почти все крупные поэты от Рубцова до Ахмадулиной, называли себя «детьми 1937-го года» и шестидесятниками.

Отец Андрей - из семидесятников. Им не выпало тяжких страданий, ахматовского мужества не требовалось, но отзвуки «смутных, расстрельных, распятых» лет они почувствовали.

Поворотный факт его биографии - исключение в 1972 году «за идейные ошибки» с IV курса Ярославского пединститута. Студент-отличник истфака открыто восхищался самиздатом, особенно Пастернаком (который уж десять лет как лежал в могиле), защищал высланных из СССР диссидентов. Он и сам, как миллионы других, чувствовал себя инакомыслящим. Большинство, застыв от брежневского столбняка, молчало, но будущий поэт и пастырь, как полагается, глаголил, и, узнав цену слова, пострадал за него. Неосторожное проявление дурацкого юношеского максимализма («Будь передо мной Леонид Ильич, да мне бы пистолет в руки!») - подарок для стукача. Донос в КГБ раздули до «вооруженного антиправительственного заговора» - гэбистам делать особо было нечего, но знаки отличия хотелось получить. В 37-м была бы «вышка», а 72-м могла быть психушка, высылка, но отделался публичным исключением из комсомола, а заодно и из «идеологического» института.

Мать, усталая и умудренная львица, завкафедрой научного коммунизма, только другого вуза, спасая своего упрямого обалдуя, младшего сына и саму себя (за то, что воспитала «контру», самое малое - положи партбилет на стол), рванулась в разноликую Москву, где можно затеряться иголкой в стоге сена. Устроилась простым преподавателем, а сын, попробовав на какое-то время слиться с рабочим классом на моторном заводе, уехал-таки в рекомендованную ссылку. Разумеется, в Сибирь. Там учил детей, был директором школы, женился, заочно закончил Новосибирский пединститут.

Вятка (Киров)

Так и живем - в городах с двойными названиями. Одно проступает сквозь другое. Глушь да тишь захолустного Кирова всплыла ожившей древней сказкой Вятки. Вос-питавшей Михаила Салтыкова-Щедрина, Александра Грина, многих-многих других мастеров слова, в том числе нашего замечательного современника Владимира Крупина. Матушка Людмила Кононова признается, что здесь созрела душой. Вятичи - народ крепкий.

«Там я первые был одарен осознанием родной земли под ногами и русского неба над головой». Целили здоровый дух, особый строгий лад древнего города, что, подобно Риму и Москве, стоит на семи холмах. И упоительная, сохранная, чуть округлая, родная речь, и монашки, что легко, как березки на ветру, гнутся поклонами, и даже взгляд простых сердечных русских женщин - «как после сна дурного исцеленье». В Вятке свершился мировоззренческий переворот. «До этого я где-то витал и был я не я и страна не моя, а тут почувствовал себя на родине».

Душа, признается отец Андрей, только тогда и возродилась, когда глаза стали прорезаться к зрению Божиего мира. Открывалось большее, чем просто жительство на земле. Крестился. Ему было 22, и тогда же он понял, что станет священником. Немного раньше осозналось в нем, как призвание, поэтическое творчество. Господь привел в единственный тогда в Кирове храм. Стал чтецом, учился колокольному звону.

В 80-х житель русской провинции опубликовался в парижском «Континенте». Стихи передал туда неожиданно появившийся французский друг, с которым познакомился на книжном развале в Москве. На этот раз инакомыслие дорого Андрею Логвинову не обошлось: его просто вызвали в органы и устроили «выволочку».

Был еще случай угрозы «посадки». В эпоху горбачевской «гласности» в городе первым секретарем был некто Бакатин, вдруг взлетевший в министры внутренних дел. На встрече с «общественностью» все были довольны: «сам» сидит и «как бы» с народом общается. А наш правдолюбец вдруг взял слово и заговорил о... препятствиях, чинимых Великорецкому крестному ходу. Как людей травили собаками, бросали в милицейские машины, как устраивали якобы военные учения, взрывы и оцепления. Вызывающим тоном, без соблюдения пиетета: не доверяю вашей перестройке! Клеветника на социалистический строй привлекла прокуратура. Спасло его заступничество покойного владыки Хрисанфа, а паче - Матери Божией.

Кострома, Волга

Нынче он костромской поэт, известный на всю православную Россию, и в год своего 60-летия отмечает еще два юбилея: 20-летие рукоположения во священный сан и 20-летие жительства в Костроме. Отчего по старческому указанию следовало поэту обрести эти благословенные места? Образно говоря, речка Вятка обмелела, ее теперь можно вброд пройти («Ни Вятки, ни лодки»), а ему совершенно необходимо ощущение полноводности, простора. Без этого душа от горести зачахнет.

Царевна Кострома и Матушка Волга - константы неизменяемые, как бы кто ни пытался их переиначить и переименовать. Господь веками хранил благородный облик Костромы, спасал царственный град, чтобы показать нам, нынешним, образ России во всем величии. Это тайна и чудо Его. «Костромские были цари в России», и имперского града на Неве не было бы без городка на Волге. Ну, а спокойно-неизбывная Волга - «русского духа купель», «живая икона русской раздольной души». Здесь хорошо дышится, а человек - не то, что в историю вписан - во вселенную, в вечность...

Пришли новые испытания, покруче прежних. О них мы тут не будем говорить. Но без страданий не было бы у него широкого взгляда, кругозора, стихи не обрели бы высоту и глубину. Господь дал паству, прихожан, которые ему дороги. Живут они с матушкой возле храма. Три сына, как в сказке, родились, выросли, выпорхнули из гнезда.

А из храма после службы выйдет - рядышком кресты тихого погоста, сосны, золотые купола, незыблемые стены Ипатьевского монастыря. Красота и благодать - сердце замирает от восторга.

«На Молочной на горе да во граде Костроме - есть свята часовенка в узорной бахроме. Как на воздухе парит, алым пламенем горит, что пасхальное яичко иль в скиту архимандрит!.. Свят-часовенка, пылай! Всех приветом согревай - для того ликует сердцем здесь святитель Николай!».

Книги у отца Андрея начали выходить в 2000 году - на стыке двух столетий и тысячелетий.

Стык

Это частый художественный прием, средство его образной системы, его поэтики. Бог и мамона. Банк и икона. И почти хрестоматийно - «родились на войне и живем на войне». Не просто на войне - «на исходе Страстной седмицы у Истории мировой». Поэт с крестом на груди не мог пройти мимо знакового события в судьбе России, столкновения, разделившего два тысячелетия.

«Лодка «Курск» лежит на дне. Просит помощи, но в затопленной стране каждый - тонущий». Мы взяли Курск в Великую Отечественную, название древнего города стало символом перелома к на пути Победе. И вот он, зримый исход: «Гайки закручены. Действия запрещены. Тонет корабль самой мощной на свете страны... Врут командиры. Орудия зачехлены. Тонет корабль величайшей недавно страны». А катастрофу наблюдает тот, кого лишили царства, кто болезненно истекал кровью в предвестие будущего мученичества Царской Семьи и Отечества: «Ты глядишь в матросской курточке своей, как Россия обрубает якоря...».

Вот и разгадка, почему катастрофа случилась 12 августа 2000 года, в день рождения цесаревича. Это он, святой мученик Алексий, светя лампадой с негасимым елеем, встречал на пороге вечности каждого из 118-ти членов экипажа. Это он, пресветлый отрок, подал руку капитан-лейтенанту Дмитрию Колесникову, написавшему в кромешной тьме 9-го отсека записку с последними, обращенными к нам заветными словами: «Отчаиваться не надо».

Отчаиваться - не надо! Исход страшен, но в нем - предвосхищение дня иного: «Пасха уже нескончаемая настает».

Просто полюбите

«Не клевещите на Россию!». Просто полюбите ее - болящую, видя ее бессилье и грязное белье. Полюбите с пламенем веры, с жаром сердец. Полюбите черненькую. И сострадайте, помогайте, жертвуйте, заботьтесь, благодарите. Да, есть неприглядность факта, нескрываемые ненависть и злорадство врагов. «Правдивы ваши укоренья по философии земной, но правда нашего смиренья - в тысячелетье глубиной». Это ответ новым клеветникам России, продолжающим давние споры. Поэт со Христом в душе продолжает заложенную солнечным русским гением традицию открыто бросать им вызов.

«Искажало лик ее насилье, но она жила себе, тиха. По церквам немытая Россия очищает души от греха». Отец Андрей любит реминисценции из классиков нашей словесности. Вот она снова - немытая, «страна рабов, страна господ». 160 лет назад, отправляясь в ссылку и желая скрыться «за стеной Кавказа», другой, сумрачный российский гений, признавался, что любит Отчизну, но «странною любовью». Эта «странность» стала темой интеллигенции на многие десятилетия. Теперь и Кавказ сдан, и многое другое сдано, за что можно было бы скрыться. А костромской поэт твердит себе: «Россия только верой понимается. Россия только верой поднимается».

Прочитав его стихи, жительница Израиля Елена, из русских эмигрантов, почувствовала, что такое ее далекая, но бесконечно близкая Родина. В ней, внучке трудолюбивых саратовских крестьян, воскресла любовь, задушенная обидами, любовь, от которой отвращалась душа в горести сердечной, любовь, без которой жить невозможно. Об этой любви ей не говорили, это было не модно, не принято. Только критиковали, сокрушались...

«Но любить - это нечто другое. Для этого нужна внутренняя правда гораздо большая, чем для критики или печали... Стихи отца Андрея - это уже иная Россия. Сам факт их написания и выхода в свет - это возрождение, свидетельство рождения в русской среде человека нового. Возрождение в нас самосознания, чувства собственного достоинства - вот что несут нам эти стихи», - убеждена благодарная батюшкина читательница.

Иная Россия

«Увы, мы действительно гибнем, и Отечество наше, и весь шар земной. Эту общую погибель можно притормаживать только подвигом - так песчинка порой, попадая меж зубьев шестеренок, сбивает ход адской машины», - размышляет отец Андрей.

Еще одна читательница - Регина (в крещении - Ирина), «рядовая многомиллионной армии соотечественников, волею судеб попавшая в Мексику», написала батюшке в Интернете, что делает все возможное, чтобы «не допускать мутации русского языка, чтобы был приют для Руси православной и нашей высокой Культуры, чтобы имя наше не стерлось никогда...». Даже там, на другом континенте, «у россиян, любящих свою Родину, нет времени на бездумное прожигание жизни, идет историческое сражение за Россию-матушку».

Песчинка сбивает ход адской машины! «Начать с себя. В округе нету рая. Но ты гори, гори, моя свеча! Огнем любви и веры, не сгорая. Да будет в нас молитва горяча». Воспрянуть духом, вернуться к себе, начать молиться ожившим, чистым сердцем.

«Наша сила в радости», - согласился он однажды с автором другого обращенного к нему письма. А радость наша - во Христе, уже победившем ад. Насколько в нас правды, веры, настолько мы вправе рассчитывать на Его помощь.

Наше упование - иная Россия. Неизбежно, как движение тающей воды, как молодая трава, прорастающая на окопе, «нарождается новый народ». Есть светлые души - будто божественный сад, будто улыбки или голубки... Есть жизнь - нестоличная, потаенная, провинциальная. Но «есть и в Москве не торопливость, и в Петербурге тишина, где светлая Господня милость нам в утешение дана». Тишину можно отыскать в глубине своего сердца и укрыться в ней посреди погибающего мира...

Наш поэт, поэт немногих, поэт не из телевизора

Его не приглашают в просторный столичный зал, не печатают миллионными тиражами, не показывают по федеральным телеканалам. «Топят русских, как котят, с наглым вызовом. Отвлекают, как хотят - телевизором. Чтобы в мыслях пузыри только булькали - на экранах упыри да с бирюльками».

Все лучшее в России - штучное. Отец Андрей - увы, поэт немногих, еще не прочитанный, не осмысленный большинством тех, к кому обращена его поэзия. Между тем выразительная отточенность его речений выдает глубокого мыслителя. Отец Андрей - афористичен. «Нас слезы покаянные спасут. Пока за нас иконы плачут», «Люблю Творца через творенье», «Смерть - благодарный земной поклон во весь человеческий рост», «Истину ищут не головой - истину ищут всем телом», «Креста своего ношение - велие утешение», «Москва зимой не меньше грандиозна, чем летом Рим», «В итоге истина проста: где нет любви, там нет Христа» - вот лишь немногие лаконизмы, которые сразу хочется сделать достоянием души.

Отец Андрей - апокрифичен. Его стихи напитаны Словом Божиим, ему дано коснуться тайного и сокровенного. Отец Андрей - апологичен. Его притчи-апологи - от древних вещих сказителей, выходцев из народа. Иносказательность и назидательность - ненарочитые черты его поэзии. Стилистика его богата, но, прежде всего, отец Андрей - архаичен. Его языковая выразительность питается церковнославянской торжественностью, его высокий штиль естественен. А как еще подобает обращаться к Богу священнодействующему пииту?

Он любит притяжательные местоимения. «Россия-Мать, моя страна...» (моя, а не «эта»), «Люди мои, братья-доходяги!», «Народ мой», «Мой Государь», «Родина моя граничит с небом», «Жил одною Россией моей», «Страна моего языка» и еще сильнее, совсем по-евангельски - «Страна моего языка»...

Свой юбилей он знаменует выходом сборника избранного «Глубинная Радость моя». Рушится на наших глазах многое, что составляло смысл нашей жизни. Оснований для радости все меньше. Чем жить, за что уцепиться, чтобы не утонуть в отчаянии? А Господь - от нас не отступился и дарует такую сильную глубинную Радость, что свет начинает сиять! Этим главным ему хотелось поделиться.

Отец Андрей - притяжательно наш поэт.

Мы живы

18-19 мая Кострома собирает друзей на всероссийский фестиваль православной авторской песни «Исповедь сердца». В связи с круглой датой батюшки прозвучат песни только на его стихи, которых теперь много сочиняют по всей России и за ее пределами. Вышло несколько дисков, будут представлены и совсем новые. У нас сразу распознают и любят музыкальный, напевных стих, а более всего - его глубочайшую искренность и духовность.

Песни на стихи отца Андрея давно пишут и проникновенно поют Ирина Скорик, Михаил Мурин из Санкт-Петербурга, Стас Бартенев, Игорь Петров, Вячеслав Капорин, Галина Пухова и Михаил Приходько из Москвы, Юлия Славянская, Ирина Мордасова и Вячеслава Вейкин, священник Петр Акимов из Самары. Монашеский хор матушки Иулиании (Денисовой) из Минска исполняет всего две песни, но это шедевры, пронимающие до слез, наполненные чувством покаяния и щемящей тоски по Богу...

Четвертый год батюшка знаком с петербургским композитором и регентом Ириной Болдышевой и детско-юношеским хором, созданным ею при соборе Владимирской иконы Божией Матери. Стихи отца Андрея на ее музыку в исполнении детей зазвучали объемней, раскрылись глубинные смыслы, появились новые, оживленные музыкой интонации. Вершиной совместного творчества, подлинным откровением в духовной музыке стал диск «Мне иного счастия не надо», который батюшка называет самым дорогим для себя. Хор даст сольный концерт в Дворянском собрании Костромы.

Средства от всех концертов пойдут на поддержку детских домов, многодетных семей, а еще на строительство царской часовни. Ее возводит в Ипатьевской слободе заслуженный художник России Олег Молчанов - при виде его простых и родных глазу пейзажей, так полюбившихся отцу Андрею, текут словно бы беспричинные слезы.

Все гости отцу Андрею бесконечно дороги - образовалась мистическая соавторская связь. За каждого батюшка молится, как за близкого человека. А о своей инициативе собраться всем вместе сказал так: «Дело не во мне, а в той атмосфере духовного творчества, без которой не может жить народ, если он живой. А он, слава, Богу, живой, несмотря на гигантские усилия нас умертвить. Для того мы и затеяли этот фестиваль, чтобы показать, что мы живы».

Многая и благая лета Вам, отче!