О Русских кладбищах в Сербии сказано немало. Всем, интересующимся темой русской эмиграции в Югославии, хорошо известны Русские секторы на кладбищах в Белграде, Новом Саде и Сремских Карловцах. Тема эта исследуется, продолжают поступать новые и новые сведения как о русских могилках, так и о жизни наших соотечественников, нашедших приют в братской сербской земле. В одном из листков «Сербского дневника» сообщалось о полузабытом кладбище близ фрушкагорского монастыря Хопово. А сейчас предлагаем Вашему вниманию фрагмент исследования профессора Зорана Радовановича, в котором повествуется о бережно сохраненных русских могилках в г. Шабце.
Прежде, чем мы познакомим читателя с рассказом Милича Тодоровича (р.1928)[1], необходимо сказать кое-что, что характеризует сербскую культуру лучше всяких комментариев.
Недавно вдоль дамбы, сдерживающей воды реки Савы, прокладывали автомобильное шоссе. Шоссе бежало четко вдоль дамбы, и лишь в одном месте дорога взбиралась на насыпь. Дорога взбиралась вверх, дабы бережно обойти несколько могилок, в которых покоится прах наших соотечественников, нашедших приют среди братского народа.
Дай Бог, чтобы наши соотечественники - как дорожники, так и внедорожники - научились у наших братьев оставаться людьми. Даже если это требует некоторых усилий.
Профессор Радованович предваряет рассказ Милана Тодоровича следующими словами: «Пусть эти слова будут напоминанием о тех людях, которые очень часто были народными вождями, народными учителями и истинными представителями своего народа. Огромное число неутомимых проповедников православия - русских по происхождению - вошли в сербскую жизнь, неся историческую миссию сохранения и распространения именно русского понимания православной веры. Пронеся свою миссию, русские беженцы духовно облагородили места своего прибежища.
Надеюсь, что добавит новые штрихи к картине, изображающей Сербию, не просто этнически, культурно и духовно близкой России, но переживающей символически сходную историческую судьбу».
Приехал как-то мой друг детства из Франции на отдых. Встретились очень сердечно, и вот, после долгих расспросов, спрашиваю его:
- Не тяжко ли на чужбине?
- А... где хорошо, там и дом.
На это я ответил, что свой родной край не покинул бы ни за какие блага на свете. Процитировал ему стихи Алексы Шантича «Останьтесь тут». Он почувствовал себя обиженным, и расстались мы уже не так сердечно.
Мой рассказ о человеке, который оставил свою Родину лишь в силу обстоятельств, от него не зависящих. Вблизи водокачки поселка Чеврентия с правой стороны дамбы реки Савы есть маленькое кладбище. Жители поселка, которых тут около двух десятков домов, называют это кладбище Русским.
Однажды, проезжая по насыпи, я остановил велосипед и спустился вниз осмотреться. Из зарослей сорняка выглядывало несколько надгробий с русскими именами.
После Первой Мировой держава выстроила тут насосную станцию, которая должна была спасать этот уголок Мачвы от весенних паводков. Нужно было найти человека, способного справиться с этим заданием.
Сербия только вышла из многолетней войны, не имела образованных кадров, потому весьма кстати оказались русские эмигранты, бежавшие от большевицкой революции. Одними из таких долгожданных специалистов-механиков стали братья Николай, Владимир и Саша[2].
Никола, глава семьи, заботился о младших. Когда майскими вечерами стихал шум механизмов, он выходил с балалайкой на берег, и над рекой лились трепетные трели незнакомого в этих краях инструмента. Собирались слушатели. И пусть не все в этой песне было понятным для них, всем было ясно, что поется о родном крае, о реке Волге, о потерянной любви. Голос дрожал, на лице проступала печаль. Когда посиделки завершались, он глядел еще в сторону востока, трижды осенял себя крестным знамением, и легкими шагами отправлялся на станцию.
Шли годы. Братья уже хорошо говорили по-сербски. Младший брат женился. Когда же спрашивали Николу о том, не думает ли он обзавестись подругой, на глаза его навертывались слезы, и он, опустив голову, скорбно повторял:
- Не могу нарушить слова, которого я дал моей Настасье. Знаю: там, на берегу Волги, она меня ждет.
На вопрос о том, зачем он крестится, глядя на восток, он отвечал так:
- Молю Господа, чтобы Он услышал мою мольбу о том, чтобы даже если мне суждено тело свое оставить здесь, дозволено было хотя бы то душе упокоиться там...»
После Второй Мировой он пытался получить паспорт[3], чтобы повидать родной край, но ответом всегда был отказ.
Пошел восьмой десяток жизни. Брат заведовал водокачкой. Однажды, проснулся совершенно вдохновленным - таким, каким его давно никто не видел - что не осталось незамеченным. После утреннего кофе говорит брату:
- Володя, я скоро буду в России. Не поминайте лихом.
Брат был в недоумении: о каком путешествии без паспорта может идти речь?
- Не печалься, обо мне позаботятся. - Перекрестился и, глядя на синеву неба, проглядывающего сквозь ветви яблони, под которой они сидели, и добавил:
- Поскольку я стал рассеянным, не забудь напомнить мне, чтобы я не забыл балалайку. Ночью Настасья строго напомнила, чтобы я без нее не приходил. Хочет, чтобы я поиграл ей как когда-то.
Весь день был в каком-то ожидании.
А на следующее утро испустил душу, крепко сжимая в руках балалайку.
Похоронили его по православному обычаю. Однако люди, которые жили там, убеждены были в том, что еще долго по вечерам над водами Савы тихой прощальной песней переливались звуки балалайки.
А потом все позабылось: и воспоминания о таинственных звуках, и заброшенное кладбище.
Глядя на место упокоения праха этого человека, задаешься одним и тем же вопросом: «Вернулась ли его душа с берега Савы на берег Волги? Свершилось ли то, чего жаждало его сердце?»
Текст подготовил к публикации Павел Тихомиров
[2] В тексте имеется некоторые несоответствия относительно имен братьев. Рассказчик упоминает Николая, Сашу и Владимира, в то время как на надгробиях имена Николы, Александра и Ивана. – Примечание Зорана Радовановича.
[3] В Югославии «паспортом» называли заграничный паспорт, а для внутреннего употребления использовался документ под названием «личная карта». – Примечание Павла Тихомирова.
