Почему-то среди множества воспоминаний о встречах, дружбах, очарованиях и разочарованиях особняком стоит одно - воспоминание о мимолетном случае, который произошел в далеком детстве, и который неизменно всплывает в памяти, когда я кончаю перебирать приятные или, часто, горестные воспоминания.
Мне - семь лет, я со старшим двоюродным братом ранним весенним утром иду по пустому перрону какой-то дальней станции, мы едем к родственникам. Очень холодно и неуютно, брат держит меня за руку. Навстречу идет мужчина и, поравнявшись, вдруг наклоняется и... дарит мне букет тюльпанов. Я, конечно, не помню, что он сказал при этом и сказал ли что-нибудь вообще. Детское воображение поразило другое: на утреннем холоде цветы были плотно закрыты, но немного погодя от тепла ладошки, которая сжимала их стебли, они стали раскрываться. Это было чудо! Прошли годы, прошла жизнь, и я воспринимаю как чудо, что незнакомый человек без причины подарил ребенку цветы. Почему-то это для меня теплее и важнее многих других, несомненно добрых и великодушных поступков людей, помогавших мне в трудные минуты - почему? Почему, посреди реальных благ сердце тянется к чему-то неуловимому, такому, что «и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит» (Иоан. 3:8).
Однажды Бог повелел Аврааму принести в жертву единственного сына, которого Он же даровал ему в обетование умножения рода его. Он потребовал преданности до конца, до самого донышка, до «вот, я весь стою пред Тобою». Потом, уже в Новом времени, по Воскресении, Он не требует, но спрашивает: "Любишь ли ты Меня больше, нежели они?" (Иоан.21:15). Это не вопрос Господина. В этом вопросе звучит что-то очень личное, оно натягивает струну, что протянута от души к душе, и ее звучание могут слышать только двое.
Спрашивает трижды: ты-то, ты, ты любишь ли Меня?
И все большее внутреннее отторжение вызывает употребление слова «любовь» в православных СМИ и в разговорах церковных людей.
Когда мы переходим на уровень построения жизни по заповедям, то происходит странное превращение понятия «любовь». Говорят и пишут так: «атмосфера любви», «любовь христиан друг ко другу», «между нами (христианами) нет любви» и тут же подразумевается известный ряд условий, организации приходской жизни, при соблюдении которых и будет являться «любовь». Почему «любовью» надо называть доброжелательность, внимание, благотворительность, милосердие, терпение?
Мы постоянно слышим заповедь о милосердии, о делах любви. И Сам Господь требовательно повелел делать эти дела: «Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; Был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне». (Мф. 25; 35, 36). Беда в том, что современный постхристианский мир часто трудно попрекнуть отступлением от Христа в свете этой заповеди - благотворительность и социальная защита там часто на ой-ой какой высоте. Но о телесной ли жажде и телесном ли голоде только говорил Спаситель?
Милостыня есть милостыня, и ничего больше, благотворителю НУЖНА ЛИ ДУША этого ближнего??? Эти дела, как мотыга, рыхлящая каменистую высохшую землю. Возделываем почву в поте лица. Но каков плод трудов этих?
Можно тратить много сил и времени по уходу за больным, чувствуя жалость и сострадание. Но душа этого больного нужна ли волонтеру? Выйдет благодетель из больницы и с облегчением вернется к своим, к любимым. Да и облагодетельствованный человек рано или поздно задаст вопрос, который задавал один из героев Достоевского: «Ну вот, я наелся, а дальше что?»
«Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели? когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе?» (Мф. 25). Одни не накормили, не одели, не посетили и - забыли. Другие все это сделали - жертвовали, сочувствовали, помогли и... тоже забыли. Но можно ли забыть любовь? Окамененные наши сердца, и каменная наша любовь. Сами мы не в силах из не-живого произвести живое. Единственно живое - любовь. Она - дар Бога в ответ на наш труд и нашу жажду. И только эта жажда есть память о нашем происхождении.
Вот если мы, делая дела милосердия, будем помнить это, помнить, что к нам относятся слова ап. Павла: «И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы» (Кор.13,1-3), - то избежим греха фарисея от милосердия, который уверен, что он любит ближних. В любви есть сострадание, но сострадание - не любовь, в любви есть жалость, но жалость - не любовь. Может быть, не надо употреблять слово «любовь» там, где речь идет о другом? «Даждь Ми, сыне, твое сердце» (Прит. 23, 26) - вот любовь. Душа жаждет своего восполнения - сначала в ближнем. Но закон устроения души человеческой таков, что не утоляется эта жажда любовью между людьми, обречена душа искать своей истинной полноты - Христа.
Любовь - это свойство Бога, а мы будем являть ее отблески только тогда, когда Он удостоит нас этого дара. Преподобные, святые имели право употреблять это слово так смело. А мы делаем это дерзко и самозвано, мы, кто только копает свой огород, долбит каменистую почву. Как часто слова «христианская любовь» становится синонимом благотворительности, даже миссионерства, при этом величайшая тайна профанируется. Христианская любовь - это встреча со Христом, и только Он даст ощутить ее сладость, животворящую силу. Я сама - не смогу ее явить никогда. Принуждая себя будем готовить почву, надеясь на благодатный дар.
Все-таки, цветы истинной Любви цветут только в Его садах, а здесь мы можем увидеть их распускающимися только в Его руке.
