Православное воззрение на семью

Ниже мы переиздаем фрагмент из очерка «Православие» Д. А. Хомякова (1841-1919) (См. подробнее о нем: К 90-летию со дня кончины Дмитрия Алексеевича Хомякова).

Публикацию, специально для Русской Народной Линии (по изданию: Хомяков Д. А. (подп. Д. Х.). Православие (как начало просветительно-бытовое, личное и общественное) // Мирный труд.- 1908.-№4.- С.39-66 (С.39-50), впервые в данном варианте), правилам современной орфографии, с заменой (по техническим причинам) постраничных ссылок на концевые), подготовил доктор исторических наук, профессор Харьковского национального университета имени В.Н. Каразина Александр Дмитриевич Каплин. Название дано составителем.

+ + +

<...> Хотя семья могла бы быть поставлена на первый план в программе, избранной для определения мировоззрения православного, но мы ей даем несколько иное место потому, что семья не есть только первая ячейка общественно-государственного строя, но, пожалуй, еще в большей степени, таковая же культур­ной жизни человечества вообще, и она разрешается в гораздо более широких проявлениях, чем одно обще­ственно-государственное домостроительство, ибо через нее мы восходим и к области духовного строя общества, завершающегося в науке, искусстве и вере, с ее (конечно, лишь) внешними проявлениями. Семья основана на начале, которое только в своей чисто внешней оболочке служит основанием для строя государственного: это первая и есте­ственная группировка людей, которая, объединенная, (как группировка внешняя) дает сумму групп - общество госу­дарственное. Но основа семьи не есть только утилитарный коллективизм; наоборот, ее главная основа и источник чисто душевные - душевное сближение; и оно, с одной сто­роны, во сколько облекается в материальную форму, дает и материальные результаты, союза бытового, а затем и союза обще-государственного; с другой же, во сколько «ду­ховное основание» семейного союза есть момент преобла­дающий, во столько это начало служит основой для куль­туры умственной и нравственной и служит для создания на нем того, что выше несравненно государства и сильнее его - духа народа, который, если народ дозрел в своем развитии - непроходящ, хотя бы государственная обо­лочка его распалась в дребезги [1].

Такое вступление к вопросу о православном воззрении на семью должно показывать, конечно, что значения ее очень высоко в понятии православного. Действительно, Хри­стианство освящает семью; но при этом оно же и полагает границы тому, что в семье есть, так сказать, материалистического. С одной стороны - Авраам и семя его; а с другой, по словам Спасителя, Бог может от каменей воздвигнуть чада Аврааму; т. е. иначе - вызвать к жизни людей, которых духовное родство с Авраамом будет вполне равное родству по плоти. Это то духовное родство ставится Евангелием на столько выше плотского, что последнее, не теряя значения, несомненно, уступает место первому или точнее, умеряется им до пределов почти лишь служебных делу органического сопоставления людей и их, так сказать, практической группировки. Всечеловеческое братство с единым Отцом Небесным - вот идеал евангельский; такому идеалу семейное начало не дол­жно мешать проявляться; абсолютный Отец - Бог, а зем­ные отцы - родители не более, и их обязанность должна заключаться в том, чтобы внушать детям ту безгранич­ную любовь к Отцу Небесному, при которой отношения к людям сами собою сделаются общебратскими. Начало се­мейности плотской на столько само по себе прирождено человеку, что его нет нужды разогревать. От того в дохристианском мире оно и господствовало исключительно, лишь в некоторых случаях уступая любви к родине; но христианское понятие отношений человека к семье усту­пает высшей обязанности «оставить отца и матерь и идти в след Христа», т. е. подчинять семейность, обязанность естественную, высшей семейности о Христе, при которой единоверие есть настоящая семейная связь всех объединенных о Христе, и чрез него усыновленных Богу. В сущности, братьями и матерью должны почитаться те, кото­рые не по плоти нам таковы, а творящие волю Отца Небесного [2]. Отсюда у народа православно-мыслящего семейная связь никогда не станет поперек обязанностей человека к братьям -людям; а наоборот, понятие о братстве пере­носится им на всех людей; и даже в самом строе общественном он проявит ту расширенную семейную организацию, при которой Царь - будет Батюшкой, а все люди братцы [3]. Семейный строй есть основа не только государственного, сравнительно грубого строя, но и всей куль­туры, так как в нем вырабатывается вся народная этика, выражающаяся в определении взаимоотношения элементов всякого человеческого общежития, состоящих из супругов, отцов и детей; а два последние суть представители старших вообще и младших вообще - иначе выразители отношений поколений совместно живущих и взаимодействующих в организме общественном. Когда семья, в своем кругу, правильно устанавливает взаимное положение своих составных частей, то этот же порядок проникает и все здание, на семье построенное, т. е. общество и го­сударство. На отношении жены и мужа в семье вырабаты­вается и представление о роли женщин и мужчин в жизни внесемейной, общественной. Если в семье жена, видит в муже главу, в зависимости от церковной тра­диций (предания) о создании жены, как помощницы мужу, то и в общественной жизни женщина не будет доби­ваться гражданско-политического равноправия и наоборот: если в семье муж не почитается главою жены, то нельзя и в мире сохранять ему преобладающей роли. Но, с дру­гой стороны, равноправность в общественной жизни влечет за собою умаление роли жены в быту домашнем, по­тому что равноправие политическое повлечет уравнение в домашнем быту мужчины с женщиной, фактически доселе всегда в доме господствующей, как созидательницы самого дома, ибо дающей, дому его членов актом их рождения. От того в языческой древности идея дома-очага была всегда олицетворяема в божестве женского рода, там где божества вырабатывались до полной индивидуаль­ности. У славян идея дома выражается мужским гением, домовым. Но он, нам известно, олицетворяет не до­машнюю жизнь, а идею дома как семьи, в ее, так ска­зать, физиологическом отношении; домовой - дед; в нем выражается почитание предков, а не «самого семейного строя». Раз Церковь признает жену, как помощницу мужа, отношения их ясно определяются. Но так как в это понятие главным фактором входит и всепроникаю­щая заповедь о любви, то положение помощницы любимой тем, кому она призвана помогать и любящей «помогаемого», делает то, что на этой почве вопрос о главенстве получает себе самое благое разрешение. Понятие о формальном равноправии предполагает под собою оскудение или отрицание любви, которые в конце приводит и к отрицанию самой семьи, как союза любви (не в смысле похоти) и замене ее так наз. свободной любовью, иначе торжеством одной чувственности; она же, если бы раз превозмогла, то окончательно поставила бы женщину в са­мое невыгодное положение, ибо тогда все основалось бы на одной физической силе, в которой конечно, преимущество на стороне всецело не женщины. Победа начала равнопра­вия, без начала любви, было бы гибельно для женщин: живая, совместная, всяческая деятельность непременно предполагает восполнение одного другим; даже самая гру­бая форма оной (к тому же даже не свободная), солдат­чина, основана на том же начале: грубая и безсмысленная сила (и тем более сильная физически, что бессмысленнее и безвольнее) мускулов соединяется с силой ума, в лице начальника. Чем безвольнее солдат и чем умнее начальник, тем совершеннее тот союз, который назы­вается войском. Мужчина ищет в женщине утешение, а женщина опору. Если бы они взаимно давали друг-другу только утешение, то по получении оной разошлись бы (чего и желают адвокаты свободной любви), если бы только опирали друг друга, то, наверное, стали бы друг для друга утомительны, ибо опора все-таки стеснение, а стеснение, не искупаемое чем-либо, вызывает отрицание оной. И потому люди равного ума, равной воли, равной чувствительности и т. д., никогда не составляют взаимодействующих; и эта даже ярко подтверждается тем, что люди одной профессии почти всегда враждуют друг с другом (особенно слу­жители науки или искусства).

Замечательно, как русский народ мало обращает внимания на плотское родство, до братства включительно; а рядом с этим как он сильно подчеркивает родство ду­ховное (крестовое); и за тем распространяет название брат, дядя, тётка, батюшка самым щедрым образом.

Возможно ли допустить умственное и душевное (не говорим о духовном) тождество между мужчиной и женщиной, с какой-либо точки зрения и особенно с чисто не идеалистической? Если по этому, отрицающему душу, учению то, что почитается душою, есть только результат сил телесных (не душа находит себе тело подходящее, а наоборот тело создает душу), то ясно, что два различных тела не могут создать одинаковых или равных по функционированию в известной сфере душ. Если женская на­тура дает душу женственную, а мужская мужественную, то ясно, что для равноправности необходимо, чтобы каждая имела, так или иначе, отграниченную область; а обе эти души, в одной и той же области, никогда равны не будут. От того, в действительности, мы и видим, что феминизм, в сущности, желает господства, а вовсе не равноправия; и надо думать, что если когда-нибудь, где-нибудь, будет проведено равноправие, то вероятно борьба за места между полами дойдет до страшного обострения или сойдет на прежнее положение, чем докажется несостоятельность начала; последнее вероятнее, ибо думаем, что в сущно­сти, женщины, в массе, к этому равноправно останутся равнодушными и его не используют: прирожденное чув­ство женственности (das Ewig-Weibliche) возобладает над ложным и искусственно раздутым. Это ложное воззрение имеет себе основой превратное понятие о значении поли­тики, как венце человеческой деятельности. Если в ней видеть лишь одно из проявлений мирового зла, более или менее добросовестно старающегося себя так или иначе умерить, то участие в политике, являющееся лишь тяготою, не может быть привлекательно; а если оно повинность, требу­ющая к тому же почти, всегда такого рода физических действий, на которые женщины мало способны, вследствие условий своей организации, - то, в виду наложенной на женщин тягчайшей повинности деторождения наложение повин­ности гражданской было бы совершенно несправедливо. Но в том то и дело, что требование участия в общественно-государственной деятельности истекает из совершенно ложного взгляда на государство, как на высшее совершеннейшее нечто, тогда как начало семейное есть, конечно, нечто гораздо высшее, охранять которое государство должно всячески, как то священное начало, из которого оно само может почерпать себе те элементы, которые его самого делают сколько-нибудь этическим явлением, а не только грубо насильственным и исключительно утилитарным. Православное понятие об этом вопросе ясно и просто разрешается в быту православного народа тем, что хотя обя­занность вести общественные дела и лежит обыкновенно на мужчинах, как наиболее способных к деланию гру­бой работы, тем не менее, когда нужно, то и женщины к нему привлекаются: на сходках участвуют женщины домо­хозяйки наравне с мужчинами; и они же возводятся на престол, когда это необходимо. Последний факт всемирный (почти); и, конечно, он отвечает на вопрос о признании равноправия, но освящая его основным понятием о нераз­рывности прав с обязанностями; тогда как стоящие за равноправие безусловное тем самым показывают, что до­пускают «право, независимое от обязанностей», чего пра­вославный взгляд допустить не может, ибо он вообще никаких прав не допускает, так как считает, что человек иметь права может только после абсолютного исполнения на него возложенного и что они, нечто истекающее из деланья того, что, так сказать, сверхтребуемое; а тре­буется все, что по силам. По сему и говорится, что если мы сделали все, что от нас требуется, то мы вовсе не имеем право на награду, а только не подлежим наказанию как рабы, неключимые. Конечно, в деле житейском нельзя удержаться на высоте чистого Христианства, с его безуслов­ностью. Но таковая служит все-таки руководящей нитью; и если в обиходе возможны некоторые послабления, вытекающие отчасти из того, что в жизни не «чистого духа», а земной, самые обязанности могут иметь границы (и даже должны иметь их, для возможности требовать исполнения) то все-таки до прав, как положительно заслуженных и закрепленных наследственностью - никак не доберешься. Права на престол истекают из обязанности царствовать и неразрывно связаны с оной; и в древней России права высшего сословия были неразрывно связаны с обязанностя­ми: из очень своеобразного применении этого начала выра­боталась так называемое «местничество», в котором по­нятие о праве особенно наглядно связано с понятием об обязанностях [4] и составляют какой-то круг: обязанность исполненная дает право на исполнение подобной и впредь; а высотой обязанности измеряется и высота положения об­щественного. Семья есть в одном отношении основание государственного здания: власть, зачавшаяся в пределах этого первоначального основного союза, как власть добровольно допущенная женою и обязательно простирающая на детей, переносится на более широкую арену государственного делания. Но властвование есть в сущности грубая сторона деятельности [5] человеческой; и оно из семьи (в ее низ­шей функций) переходит в государство; а духовно-куль­турная роль семьи, с любовью, как основа и с нравственным взаимодействием не только родителей на де­тей, но и обратно, детей па родителей, переходит в жизнь народно-общественную, находя в ней широкое применение тех добродетелей, которые зарождаются в недрах семьи; и они окрашивают весь общественный строй. В семье, рядом с началом главенства, столь необходимым для всякого общежития земного (власть от Бога), зарождаются начала взаимодействия поколений, этого краеуголия порядка внутреннего, общественного, при котором, правильно функционирующим, власть поколений старших разрешается в то внутреннее общение духа, при котором иногда даже младшие руководят старшими, никогда не нарушая порядка внешнего подчинения (С. Т. Аксаков говаривал, что его переродили его сыновья. Какое было гармоничное соотношение членов семьи в доме Аксаковых см. Шенрок. Семья Аксаковых, в «Журнале Министерства Народного просвещения» год 1903), но умеряя внешнее подчинение тем внутренним подчинением, при котором влияет наиболее тот, кто достойнее других, хотя бы и старших по возрасту и по положению. Самая же основная функция семьи это осуществление в обиходе житейском заповеди о любви [6], семья основана по учению Христа на любви; эта любовь уподобляется любви Христа к Церкви и она снаб­жается дарами благодати, способствующими ее осуществле­нию в жизни. Но из-за любви семейной никак не дол­жна забываться заповедь любви к ближнему, размыкающая тесноту семейной любви и кульминирующая в изречении: «иже аще любит отца или мать паче мене, - несть мене достоин». Православный взгляд на семью сводится к тому, что она есть, несомненно, основная, благословенная ячейка всяческого земного сожительства; но при условии, чтобы человек не замыкался в ней. Хотя мирская муд­рость и ставит родину выше семьи, но там подчинение семьи основано на утилитарном начале; «государство охраняет семью»; «люби родину как то, что обеспечивает тебе семью»! Тогда как Христианство размыкает семейное начало не утилитарными соображениями, а тем, что ставит другой, высший по внутреннему достоинству идеал, кото­рый не упраздняет его, а именно размыкает оный (выражение Н.М. Павлова [7]). Если семейный круг успеет вы­работать в себе построение высшего свойства, на любви основанное, а не на идее одной власти (подобно римскому началу partia potestatis), то там же и зарождается тот дух, который переносит в жизнь общественную и в са­мое просвещение начала не одной практической целесооб­разности, вращающейся всего более около идеи власти, но того понимания внутреннего, живого соотношения, при кото­ром идея власти не тяготить и начало свободы не надмевает. Римская семья могла разрешиться (при всей строго­сти ее начальной этики) только в tu regere imperio populos, Romane, memento (Помни, римлянин, что тебе дана власть править народами - пер. И. П. Сергеев); a отрицание семьи с точки именно не признания власти «любовью растворяемой» должно при­водить к тем учениям «о всеобщем благе», в которых власть деспотическая, нивелирующая всемирной общины, обращает людей из живых, самодеятельных единиц, в безличную и безвольную агрегацию абсолютно одинаковых атомов, в человеческую пыль, сдерживаемую в состоянии сколько-нибудь объединенном исключительно началом силы. Результатом уже оцененного историей римского начала было непомерное развитие государственного организма, бездушие коего выражалось в совершенной ску­дости общественно-культурной жизни. Весь римский мир был только дисциплинарное учреждение, и он же выработал все, касающееся до дисциплинирования (drèssage) вну­треннего и внешнего до высшей степени [8]. Но эта дисци­плина развилась в латинском христианстве в ущерб основному началу христианской Церкви. Что сказал бы нам социализм, если бы он мог когда-либо осуществить­ся? Это вопрос - в смысле фактическом; но для ума христиански (православно) настроенного, нет никакого сомнения в том, что человечество никогда с ним на деле не уживется и что его осуществление совершенно не возможно: ибо он построен весь лишь на отсечении произвольном всех функций человеческого духа, не укладывающихся в данную механическую схему построения общества; а такое отсечение можно делать лишь на бумаге, на деле же оно не производимо. Если скажут, что устройство войска по­добно армии труда: то на это ответ тот, что армия лишь на время отвлекает человека от его нормальной жизни; а если были таковые армии, которые на всю жизнь закрепощали людей, то это оказывалось возможным лишь по­тому, что армии, особенно старого порядка, состояли из ничтожного меньшинства, либо охотников (Англия, Америка), либо людей принуждаемых насилием большинства [9]. Для возможного осуществления учения о «всемирном равенстве и братстве» надо непременно уничтожить семью, т. е. органическую ячейку, из которой вырастает постепенно народ с его, единовременно и однородностью, и внутренним семейно-индивидуальным разнообразием. Ввести в дело всемирное однообразие и безличие можно, только уни­чтоживши семью. Вот почему истинный социализм учит - свободной любви. Это вовсе не следствие чувственной раз­нузданности, (проповедуемой им и по другой причине), но очень логический постулат, из которого вытекает все дальнейшее. Как из христианской семьи выходит то об­щественное построение, в котором наилучше может процветать Христианство бытовое, так из начала безсемейности может лишь вырости то, что соответствует идеалу антихристианскому, столь же узкому и одностороннему, сколь наоборот христианский идеал всесторонний, допускающий проявления личности во всей ее широте. От того и осуществление христианского идеала так трудно: оно заключается в общественном быте, основанном на свободе личного развития человека по всем направлениям. Социалистический же идеал именно построен на обратном: на игно­рировании человека, как существа духовного и разносто­роннего; и, конечно, если смотреть на людей только, как на мышцы, имеющие только кормить животы, то схема, по­строенная по такому шаблону общества, является необы­чайно простой и по сему увлекательной для людей, имеющих только мышцы и животы.

Но, признавая вполне всю высоту семейного строя и освящая его, Христианство (Православие) не возводит на нем одном здания своей общественности; и, признавая его абсолютно основным в гражданском -христианском быту, сводит его в церковном деле до скромных пределов лишь неизбежного явления человеческой ограниченности. Но, однако, прежде чем подняться от семьи до высоты чисто церковной жизни, надо еще оценить значение ее в смысле православно-культурном и в связи с этим вы­яснить, как православный народ понимает культуру во­обще и связанную с ней неразрывно - науку и искусство. Разобравшись в этой области, чисто земной, но в высшем ее проявлении, переход к пониманию значения и роли видимой Церкви окажется вполне органически естественным. Культурно-бытовое Православие исчерпывается, ко­нечно, своим церковно-бытовым строем, уступая уяснение всего «церковно-мистического» тому православию абсолют­ному, которое, как мы сказали в начале, стоит настолько выше всех земных иных коэффициентов развития, что с ним ничто не может быть сопоставляемо. «Царство мое не от мира сего». Православие как таковое, т. е. чистое Христианство, есть та область, в которой земное сливается с небесным; это преддверие Царства, имеющего осуще­ствиться за пределами земного времени. Православие же, проявляющееся в культурно-общественной жизни, иначе земная Церковь и ее влияние на историю народов, вот по­следняя степень просветительного восхождения, дальше которого самое понятие о культуре и быте идти не может.

Сноски

1. Евреи, греки, римляне, поляки и т. п. Государственный строй необходим для, так сказать, высиживания народного гения, и если таковое завершено, то утрата государственной оболочки иногда полезнее сохранения ее. Государство - это та скорлупа, которая охраняет ядро, одно имеющее ценность живую. Если же, скорлупа утолстится, то она может задавить ядро. Думается, что теперь для евреев образование государства было бы невыгодно, а равно и для поляков, как они об этом не вздыхают. Польша от падения Речи Посполитой не проиграла, а наоборот выиграла много: поля­ки подобно грекам и евреям, не упразднимы в культурном смысле, государственность же может их лишь ослабить. Ср. А. С. Хомякова Полн. собр. соч. Т. III, 433 стр.

2. Не называйте никого Отцом - один Ваш Отец небесный Бог.

3. Эту тему вполне выяснил Н. И. Троицкий в брошюре «Идеалы русского народа», Москва, 1906 г. показав, что в самом Царе идея «отеческого отношения» к подданным не могла быть изглажена даже им самим допущенным конституционным наваждением.

4. Хорошо рассуждает на эту тему Карлейль, который видит в привилегированности и богатстве средневековом выражение этого понятия, не вызывавшего по этому отрицания и привилегий, и богатств, пока их не отделяли от обязанностей. Не пра­вославный взгляд Петра III и Екатерины внес в нашу жизнь чуждое нам представление о привилегиях заслуженных и оттуда, начинается все более и более обостряющаяся аномалия привилегированных сословий. Пугачевщина, хотя бы и подбитая может быть интригами Фридриха Вел., была народным ответом на «неслужилую грамоту».

5. Всемогущество Божье - совсем другого разряда явление. Власть - явление внешней силы, а могущество и, тем более, абсолютное, есть сила, творческая - воля творящая, а не воля насилующая.

6. Ср. письмо к Т. И. Филиппову А. С. Хомякова. III т.

7. Для дополнения представления о семье, основанной на связи -взаимодействия ее составных частей - сравни, кроме указанной статьи Шенрока, еще письма И. В. Киреевского - Русс. Архив 1906 года вып. 11-12.

8. Дисциплина - очень важное нечто и без нее человечество не может устоять. Но ее абсолютное развитие есть явление не нор­мальное. В сущности, латинская дисциплина получила непреходя­щее значение только соединившись с началом христианским. Латинское христианство закрепило значение латинства вообще, создав тот особый вид христианства, который пока один по плечу западному миру и в котором начало дисциплины поддерживает внешнее здание церкви, не всегда выражающей истинный дух Христианства.

9. Нельзя не остановить внимание на лукавый или наивный способ полемики против Христианства, идущий от социалистов: они противополагают историческую жизнь Христианства, своему отвлеченному, не имевшему истории, учению. Получается, конечно, самое невыгодное для первого впечатление: но ведь учение надо противополагать лишь учению же, а историю - истории! Христианство имело оную, а социализм еще нет. Какое же на этой почве мо­жет быть противоположение. Начала, выдвинутые Христианством, дали-де, плоды плохие. Но, во-первых - Христианство, уже по словам его Основателя, не предполагалось имеющим осуществиться на земле, в своем идеальном виде (приношу не мир, а меч); во-вторых, оно не сказало своего последнего, исторического слова.

Социализм, как учение (учения) нам известен; но его применение? Какая же гарантия, что применение его не будет по крайней мере столь же не совершенное как таковое же Христианства, но с той разницей, что он именно обещает блаженство земное, чего Христианство не обещало никогда; след. и разочарование будет сугубое.