Предлагаемая статья написана автором в форме методологического интервью и построена по вопросно-ответной системе. Вопросы, составленные автором, являются принципом организации статьи, которая посвящена непривычной для обыденного сознания теме - гламуру в православии. Автор размышляет о том, какова роль гламура в современной культуре, как гламур проникает в политику и религию, рассказывает о секулярной религиозности и о социальных группах, подверженных влиянию мифологии «новой искренности», рассуждает о политических особенностях ритуальной иронии и о роли гламура в современных формах тоталитарности.
* * *
- Насколько сегодня актуальна тема гламура?
- Гламур - одна из главных категорий современной культуры, но очень плохо исследованная, несмотря на ее несомненную актуальность. Гламур входит в перечень табуированных тем. В 1990-е определять повестку дня в стране стали потребности «манагеров» - менеджеров. Для этого привилегированного слоя издавали журналы, книги, выпускали фильмы. Данная особенность резала глаза и была даже более характерной для России, чем для Запада. Гламур стал дискурсом меньшинства, навязанным большинству.
- Что означает гламур как понятие?
- Формально «гламур» означает «чарующий», «волшебный». В каком-то смысле это синоним «глянца», но значение намного шире. Это «прелестные картинки», увлекающие зрителя и помрачающие его сознание. По сути - декор пустоты. Интересно, что в мифологии позднего модерна гламур стоит вне прогресса, не подчиняется этой центральной мифологеме либерализма. Гламур статичен. У него нет динамики, он воспроизводит только сам себя.
- Где его больше всего?
- В шоу-бизнесе и на телевидении. Корифей отечественного телегламура, безусловно - Леонид Парфенов. На его фоне померкли и Листьев, и Познер, и многие другие создатели телегламура. Он много работал с русской историей, создавая своего рода «муляжи времени». Исторические реалии, но под слоем помады. Нынешний телеграмур до сих пор наполнен дыханием своего основоположника.
- Есть ли гламур в политике?
- Гламур заполняет все пространство, включая политику. Политики, которые в 1990-е были законодателями моды на политический гламур, ушли в мир иной. Они были заметны, но не обладали достаточным интеллектуальным и образовательным багажом и олицетворяли собой облегченный вариант «сливок общества», то есть поверхностную часть. На глубинном уровне сплавом гламура и политики занимались, например, покойные Сергей Курехин и Тимур Новиков, также некоторые из ныне живущих деятелей русской культуры. Определить, кто из политиков гламурен, а кто нет, достаточно просто: по отношению к народу. Для гламура народ - это грязь, скверна, об него боятся «замараться», «заразиться». Когда в 2018 году случилась трагедия в Кемерово, рукопожатная гламурная публика мгновенно выдала в Сети: «Эти бесформенные тетки-билетерши, что заперли двери в кинозалы - такие же, как и те, кто сгорел», «это они, считайте, сами себя сожгли...», «народ сам виноват». А того, кто обращается напрямую к народу, либеральная публика боится и отторгает от себя, вооружаясь обвинениями «в популизме». Это означает, что он не гламурен, что он разрушает волшебство глянца. Путинское «выть хочется» или душераздирающий кемеровский разговор патриарха Кирилла о смерти ребенка - примеры обрушения идеологии гламура.
- А в Церкви гламур существует?
- К сожалению, да. Прежде всего, гламурность характерна для так называемых либерал-православных, которые несут в Церковь элементы секуляристской идеологии, эрзац-религиозность. Происходит смешение, возникает «майданное богословие», мифология «волонтерства» и проч. Гимн креативному классу, превосходство над «серыми ватниками» облекаются в библейскую символику. Слово Божье, открытое всему миру, подменяется социальной эзотерикой, знанием для избранных. Все это живет за плотной завесой светско-рождественских мероприятий, фестивальных спецэффектов, материалов из серии «Как наши звезды встречались со старцами» и прочей мишуры. Гламурная религиозность зарождалась в конце 1990-х как проповедь для богатых, но быстро начала превращаться в особый стиль потребления «религиозных услуг».
- Что такое гламур с христианской точки зрения?
- Прелесть. Прельщение. Это подмена правды Христовой чем-то убедительным, эффектным, но лживым. Антихрист - вот кто по-настоящему гламурен. Потому что он не просто против Христа, а вместо Христа. Гламур - это всегда подмена. В этом смысле гламур - инструмент Антихриста. Так что тем, кто занимается производством церковных глянцевых изданий, программ, проектов нужно постоянно об этом помнить.
- Православный глянец развивается?
- Пик пришелся на нулевые годы. Сейчас этот процесс забуксовал. Многие в Церкви его не принимают. Он предназначался для «успешных», был рассчитан одновременно и на проповедь, и на коммерческий эффект. А это вещи несочетаемые. Задача православного глянца заключалась в том, чтобы показать богатым доброту и милость Христа, но не показывать ужас Его смерти. Чтобы не пугать их бывшей красотой, которая нынче лежит во гробе «безобразна, безславна, не имущая вида», как поётся у нас на отпевании. Вместо православия - эрцаз-православие. Это яркий пример разрушительного действия гламура в Церкви. Это похоже на разрушительную силу иронии в искусстве, или в глубинных отношениях мужчины и женщины, детей и родителей.
- Тему иронии в Церкви обычно не обсуждают, она кулуарно-неформальная. Но она присутствует в церковной жизни. От иронии в Церкви скорее польза или вред?
- Только вред. Тема роли иронии в политической и религиозной жизни табуирована - чуть позже объясню причину.
- Допустима ли ирония в миссионерской деятельности Русской Православной Церкви? Не является ли она признаком того, что в Церкви также есть живые люди?
- У иронии не может быть миссионерского эффекта, поскольку она разделяет людей. В 1990-х годах постмодерн сделал попытку взойти на амвон. Московские и петербургские протодиаконы, протоиереи, иеромонахи начали активно использовать иронию в своей миссионерской деятельности. Они вошли в моду, у них появились эпигоны и по епархиям. Их проповеди, лекции, книги привлекали молодых и старых. Шокирующее переплетение сакрального и шутовского казалось смелым новаторством. Всеобщее удивленное внимание было воспринято ими как победа новой гомилетики. На долгое время они стали «витриной» Церкви и заполонили собой секулярные СМИ, которые охотно и со скрытой глумливостью над православием показывали «прикольных попов». Прошло тридцать лет. Виден результат. Рекрутированные ими неофиты, пришедшие на волне «ироничной» проповеди, либо давно схлынули, либо пополнили ряды либерал-православных ворчунов, сместившись из Церкви в соцсети. Политические кривляния женщин на амвоне - вот символический итог их миссионерских усилий. А сами проповедники, работавшие в шутовских колпаках постмодернистской относительности, нынче замолчали и не могут признаться себе в том, что исказили свой священнический путь, и не могут теперь разобраться - где они истинные, а где их маска. Трагические судьбы.
- Шутить и иронизировать - это разные вещи?
- Конечно. Шутка не может что-либо обесценивать. Она подчеркивает равенство, совместность, коммунальность, теплоту отношений. А «гражданская ирония» - это код доступа в определенный избранный круг. Именно в него и стремились попасть наши церковные иронисты. А с другой стороны, ирония имеет конкретную цель - девальвацию ценностей, если они выходят за пределы рыночных цен, девальвацию самой идеи ценности. Священники-иронисты полностью проиграли. Сфера, в которую они вступили, разрушила их самих и превратила в циников.
- Но ведь ирония возникла не в ХХ веке, а вы ее описываете как современное, постмодернистское явление.
- Конечно, ирония возникла давно, практически одновременно с философией. Потом она менялась. Разные эпохи рождали разные виды иронии. Проще всего выделить три ее вида. Первая, философская, сократическая - это античный метод наводящих вопросов Сократа, который приводит оппонента к тому, что он начинает противоречить самому себе. Вторая, романтическая - это тоска по идеалу, в сравнении с которым все земное выглядит мелким и смешным. По существу, это не ирония, а грустный юмор, поскольку некая ложная ценность ниспровергается ради чего-то более высокого, подлинного. Это подчеркивает высшие ценности, а не девальвирует их. Третий вид - постмодернистская ирония, выросшая из Просвещения, она-то как раз девальвирует ценности. Это не тоска по идеалу, а отрицание идеала. Она противоположна романтическому смеху, романтическому чувству. Сегодня доминирует третий тип иронии. Причем он уже стал частью идеологии.
- Каким образом?
- Превращаясь в групповое явление - не всеобщее и не индивидуальное, а именно групповое, ирония делит людей на своих и чужих, рукопожатных и нерукопожатных, «продвинутых» и «быдло». Подчеркивает дистанцию. Эту секуляристскую практику можно назвать «социальным расизмом». Но сегрегация, разделение, отчуждение не совместимы с церковностью. Напротив, Церковь призвана объединять людей, поскольку люди изначально равны перед Богом. Проникновение в Церковь иронии - это явный признак секуляристского влияния. Но Церковь на то и Церковь, чтобы не быть секулярной. Однако, иммунитет Церкви по отношению к разделяющей, обесценивающей иронии сегодня ослаблен.
- В чем это проявляется?
- Например, известная книжка Майи Кучерской называется «Современный патерик». Хочется назвать его «Забавный патерик» - по аналогии с «Забавными евангелиями» Лео Таксиля, который превращал Писание в анекдот. Кучерская делает то же самое - Предание превращает в анекдот. «Один батюшка был людоед...» - кому-то нравится, многих отвращает. Это недобрый смех. Автор приглашает неверующих людей - давайте вместе посмеемся над Церковью. Посмотрите, какие смешные и забавные эти батюшки, матушки, семинаристы, прихожане... Это карикатура на святоотеческую традицию.
- Говорят, что проза Михаила Ардова, Майи Кучерской и похожих авторов продолжает традиции юродства.
- Не согласен. Юродство - средневековое явление, а «гражданская ирония» - продукт модерна и его радикальной формы - постмодерна. В какой-то мере, опосредованно это может быть связано с шутовством, но точно не с юродством.
- В чем для вас заключается разница?
- Юродивый «по жанру» должен заниматься самоуничижением. Благодаря этому самоуничижению смех юродивого не ведет к персональному возвышению, не возбуждает гордыню. Это религиозное обличение, а не светское поучение, это называлось «ругаться миру». Такое «поругание» осуществлялось не с позиций светского здравого смысла, а «Христа ради». Совсем иное дело - шут. Он не обличает, а поучает и осмеивает, это хорошо видно уже в образах шекспировских шутов. У юродивого не может быть социального статуса, а у шута есть - вспомните Аркадия Райкина, прочно входившего в советский истеблишмент. Шут куда больший прагматик, чем забавляющиеся им господа. Это секулярная фигура. Вот и проза Кучерской и Ардова, несмотря на религиозную тематику, по духу намного ближе секуляристской публике, с которой ценностная общность у этих авторов выше, чем с единоверцами. Свой литературный талант они направили в эту сторону.
- А если взять Гоголя и его «Вечера на хуторе близ Диканьки»? Гоголь ведь православный писатель. Но при этом у него такой тонкий юмор и карикатуры на пограничные темы.
- Это юмор, а не ирония. Гоголь, особенно ранний, периода «Вечеров» - очень теплый. Это романтический тип смеха, отчасти и карнавальный. Но Гоголю и его герою - «не все равно». А в поле иронии человеку «все равно». Ирония не просто игра, это игра, за которой - пустота. Человеческая душа не терпит пустоты. Ощущение пустоты - главная причина столь распространенных нынче депрессии и уныния. Помните, какой ужас настигает героиню уэллсовского романа, когда Человек-невидимка срывает с лица бинты, а за ними - не гримаса, не оскал, а пустота.
- Василий Аксенов в свое время пустил в ход хорошо прижившееся выражение «звериная серьезность» - тупой ограниченный пафос, свойственный тоталитарному мышлению. Разве звериная серьезность - лучшая альтернатива иронии? Ведь в Церкви есть примеры кондовости, формализма, фанатизма, которые отпугивают людей.
- Культ иронии означает, что ничто в мире нельзя воспринимать серьезно, кроме самой иронии. Мысль о звериной серьезности впервые сформулировал не Аксенов, а немецкие романтики. Они, таким образом, защищались от бюрократии и меркантилизма. Аксенов повторил идею с опозданием на полтора века, и, будучи «городским» писателем, направил ее одновременно против коммунистов и «деревенщиков». Аксенов воспринимал иронию как инструмент борьбы с тоталитаризмом. Но мировые тоталитарные практики ушли далеко вперед. «Звериная серьезность» свойственна сегодня как раз ироническому дискурсу. Поскольку ирония эта холодная и навязанная, даже навязчивая.
- Какой вывод из этого можно делать?
- Ритуальная ирония постмодерна (когда не иронизировать непозволительно) и ритуальный стыд (когда стыдно не за себя, а за оппонента) - два ярких признака именно сегодняшней тоталитарности. Собственно, и антитоталитарный дискурс нам навязывается тоталитарными методами, с которыми ирония вполне совместима. Ирония идеологична и тоталитарна. Именно поэтому она все время заговаривает о тоталитарности - чтобы на нее «не подумали», по принципу «держи вора».
- Зачем это нужно?
- Затем, что в наше время тоталитарные проекты гораздо проще осуществить в игровом режиме. Ирония и гламур придают тоталитарности игровой характер. Ты словно сидишь в кинотеатре, наблюдаешь за собой со стороны и не замечаешь, что тобой управляют. Теряешь способность ощущать радость духовной и интеллектуальной свободы - то, что дает человеку только христианство.
- Чем же так притягателен гламур?
- Многие не умеют получать радость на глубинном уровне и заменяют ее знаками качества, «сертификатом культурного соответствия». Радость - это ведь не веселье, это особое состояние покоя и уверенности, это - состояние любви. Гламур же - это как бы пропуск в несуществующий земной рай, который надо заслужить, приняв «правильную» идеологию, заняв место на «правильной стороне истории». Дается это, разумеется, не даром. Такой путь требует каких-то жертв. Например, нужно отвергнуть всех «негламурных», отвернуться от них, поменять круг знакомств. Необходимо провести в себе непреодолимую грань, оставив на другой, «дурной» стороне реальности всякое-разное «быдло» и «совков». Называть Россию, как Ксения Собчак, страной генетического отребья, называть своих сограждан злобными людьми и дебилами, как Макаревич или Серебряков. И вот у них всё есть - и слава и деньги, а радости нет.
- Вы полагаете, что гламурные люди склонны скатываться к социал-расизму?
- Такова природа этого явления. Гламур - элемент разделенного общества. Он несет с собой языческий взгляд на мир, который противоречит христианской истине: мы оскверняемся не тем, что видим и слышим, а тем, что выходит из уст наших. Приверженность гламуру - это недоверие к первозданному миру, к Богу, превращение себя в «маленького бога». А недоверие к миру заставляет презирать людей, тяготиться их присутствием, перекладывать вину с виновных на их жертв.
- Какая эмоция соответствует гламуру?
- Страх. Подспудный, подавленный страх. Адепт гламура всегда боится обыденности и неуспешности, а на самом деле - реальности. Гламур психологически отгораживает от бренного мира. Это род эскапизма, бегства от реальности.
- А что есть гламур с философской точки зрения?
- Идея гламура отсылает к языческой магии. Как и магия, гламур противостоит реальной истории вещей. Он этой историей питается, похищает ее, оставляя вместо содержания «многозначительную», но пустую форму, иллюзию подлинности. Гламур - это смещенное чувство реальности. Гламур есть имитация. Принцип имитации реализуется так: содержание явления, история вещи подменяются образом «совершенной» гламурной формы. Образ гипнотизирует. Вещь вырывается из мира и начинает играть роль зеркала Истины. Внимание адепта гламурного культа останавливается на ней - и всякая умственная работа, всякая рефлексия прекращается. Он готов созерцать это бесконечно, как Кай у Андерсена готов был до конца своих дней складывать из льдинок слово «Вечность».
- А в искусстве?
- Гламур уничтожает современное искусство, он вытравливает содержание и предлагает пустые никчемные эксперименты с формой. Тому свидетельство - бесконечные «гаражи» и «винзаводы». Сейчас начался процесс поглощения гламуром русской иконописи. Этим направлением активно интересуются и профессионально занимаются католики.
- Каковы исторические корни гламура?
- Есть два типа восприятия культуры: как «возделывание земли» и как «украшение себя». Гламур восходит ко второй из них, которая более характерна для обществ с сильными магическими корнями. «Украшение себя» - это «холодная» культура, она созвучна сегодняшнему трансгуманизму и другим идеологиям позднего модерна. В основе здесь лежит желание воспринимать вещи не такими, каковы они есть, а видеть в обладании ими атрибут иной, лучшей реальности и подтверждение своего статуса, своей «полноценности», своего превосходства.
- Каковы его функции в культуре?
- Их несколько. Во-первых, гламур используется для самоидентификации, по гламурным кодам узнают своих. Получается «культура в культуре», секта. Во-вторых, подобно любой страсти и зависимости, гламур служит для заполнения экзистенциальной пустоты, помогает уйти от вопроса «Зачем я живу?». Гламур, подобно игромании, наркомании, фанатизму заполняет место истинной веры. В-третьих, гламур используется для выстраивания моделей статусного потребления. Об этом подробно написано у Жана Бодрийяра в таких работах, как «Политэкономия знака», «Символический обмен и смерть». Гламурное потребление - это игра в означивание. Главный фокус в том, что гламурный человек потребляет не столько сами вещи, сколько знаки. Он платит не за вещь, а за статус, удостоверяемый наличием у него этой вещи, - поэтому она работает как знак. А статус вещи в свою очередь удостоверен специальным клеймом, лейблом. Такой человек (жертва идеологии гламура) не только встречает другого по одежке, но и провожает. Он не замечает, что форма для него стала содержанием. А это уже серьезная болезнь личности.
- Ради чего человек стремится к гламуру? Что его притягивает?
- Ради приобщения к другому, «лучшему» миру. Гламур отсылает к воображаемой реальности, якобы превосходящей объективную, - к так называемой гиперреальности. А на деле - к симулякрам, мнимой сущности. Если для простоты использовать марксистские понятия, можно сказать, что в такой культуре надстройка полностью определяет базис, а сама гламурная жизнь подчинена логике не товарного, а символического обмена, по принципу «символ-деньги-символ», вместо обычного «товар-деньги-товар». Соответственно продажей символов занимается тот, кто имеет символическую власть - контроль над умами, возможность навязать свой набор символов. Эта власть обеспечивает символический обмен и им же поддерживается, вырабатывая все новые символические ресурсы. Эта власть управляет другими с помощью идеологии гламура.
- Насколько гламур опасен?
- Вспомните античный образ Горгоны. Горгоне нельзя было смотреть прямо в глаза, чтобы не окаменеть. Персей сражался с Горгоной, глядя в зеркало своего щита, - и победил. Вот так и гламур. Он гипнотизирует, подчиняет себе, останавливает мысли. Но его можно обезвредить, если знать, как правильно о нем говорить. Поэтому важнейший вопрос - это вопрос о том, каким должен быть наш «дискурс о гламуре». Он, этот дискурс, должен уметь переводить «туда и обратно», показывая, как гламур подменяет реальность симулякром. Гламурное сознание делит весь мир на первый сорт и последний. Не только вещи - людей, природу, исторические эпохи, религии.
- Религии? Разве это возможно?
- Именно. Помните, кто был первым «гламурным» персонажем в русской истории? Конечно, Петр Чаадаев. Он утверждал, что Россия сделала неправильный выбор - оказалась «не на той стороне истории», говоря сегодняшним языком. Мол, надо было князю Владимиру папских послов уважить и принять католичество. Но князь Владимир сделал не гламурный выбор. И вот теперь этот выбор якобы мешает России «цивилизоваться» по единственно верным стандартам.
- Вы упомянули о том, что эпоха расцвета гламура у нас в стране была связана с культурой менеджеров. Сейчас это уже не так?
- Сегодня гламур как переходящий вымпел ударника соцсоревнования достался креативному классу - более противоречивой общности, которая любит помайданить. Но «манагерское» влияние сказывается до сих пор. Это особенно ощутимо, когда управленцы выдвигают лозунг цифровизации всей страны. Цифровизировать предлагается буквально всё: правительство, экономику, образование, культуру, религию, граждан, личные данные людей. А также, соответственно, коррупцию, недофинансированную экономику, вывоз капитала - всё, что есть. Главное - цифровизация. Что это как не доминирование формы над содержанием? А приоритет формы - и есть самый главный принцип гламура.
Будем надеяться, что идеологам гламура не дадут реализовать их главную мечту - цифровизировать армию и флот и поставить тем самым точку в истории России. Кстати, в свое время «форма от Юдашкина» стала одним из шагов в сторону гламуризации армии.
- Что можно противопоставить гламуру?
- Только то, что выше всего в ценностной системе. Это Бог, любовь, милосердие. «Положить жизнь за други своя» вместо «умри ты сегодня, а я завтра». Гламуру противостоят устойчивая система ценностей и чувство реальности. Наилучшим образом они соединены в религии, но существуют и в других комбинациях. Это разрушает «чары» гламура. Это возвращает народу возможность самостоятельно решать свою судьбу, судьбу своих детей, судьбу своей страны.
- Актеры любят повторять фразу о том, что только в церкви и в театре «служат», а в остальных местах - «работают». Не означает ли это, что на актере, как и на священнике, лежит особая миссия и ответственность за воспитание и духовное развитие народа?
- Это очень милое архаичное словоупотребление, сохранившееся до наших дней в отдельных областях деятельности. Не более того. Служат еще в силовых структурах, в госорганах. Но служба и служение - разные понятия, не стоит их путать.
- Сегодня постоянно приглашают актеров и режиссеров в телешоу делиться своим религиозным опытом. Где кончается актерство и начинается жизнь и вера?
- Впервые я столкнулся с этой проблемой, когда был ведущим радиопрограммы «Во что верит Россия» на ВГТРК. Мне довелось беседовать с Евгением Алексеевичем Лебедевым, выдающимся русским актером, мастером перевоплощения. Это случилось незадолго до его кончины в 1997 году. Мы говорили о театре, о его ролях. У него была особенная манера речи - быстрая, дробная, скороговоркой. Он сыпал именами, датами, цитатами из ролей, жестикулировал. Одним словом - актерствовал передо мной. И вдруг неожиданно начал полуразборчиво, с пропусками слов, произносить тексты из Литургии, перемешивая «Херувимскую», «Милость мира», обрывки ектений... Искаженные тексты высыпались из каких-то глубин его памяти. Он был очень взволнован. Актерство внезапно исчезло. Начал рассказывать о том, что его отец был то ли дьяконом, то ли священником. В силу жизненных обстоятельств Евгений Алексеевич ушел от него, вырос неверующим. Стал актером. Играл на сцене Сталина. Выжил. Отца расстреляли. А спустя полвека старый актер бормотал литургические тексты как абракадабру и признавался мне, что совершенно не понимает их смысла. Но эти тексты были связаны с памятью об отце, перед которым он явно чувствовал вину. Огромный актер, состоявшийся в профессии, и одновременно глубоко опустошенный человек.
- Но все же это была другая эпоха. Сегодня нет ни запретов, ни гонений. Совмещение религии и актерской профессии приветствуется. Валерия Гай Германика это великолепно демонстрировала, выступая в роли «пастыря» в православном миссионерском интернет-проект «Вера в большом городе».
- Этот проект был построен авторами на контрадикции. В качестве ведущей пригласили кинорежиссера со специфической репутацией и образом жизни, который не совпадает с обыденным представлением о том, каким должен быть православный стиль поведения. Это подтверждает название проекта - прямая перекличка с американским проектом «Секс в большом городе». Задача - привлечь внимание публики сочетанием несочетаемого. Православие, мол, так же притягательно, как секс. Занимайтесь православием. Смотрите, кликайте, ставьте лайки, воцерковляйтесь. Вас ждет успех в жизни. Это - яркий образец «православного» гламура.
- Разве возможно искусственно менять религиозную эстетику?
- Возможно. В 1930-е годы XX века в Германии активно меняли эстетику и стилистику христианской жизни. Посмотрите на их церковное искусство того времени - Христос изображается как атлет. Мощный, красивый, мускулистый, непобедимый, как сама Германия.
Православный гламур также создает собственный специфический образ церкви. Это церковь для успешных людей, церковь для миддл-класса. Соответственно церковность, с их точки зрения, должна быть выдержана в той стилистике, которая принята в этой среде: в ней должно быть место для иронии, раскрепощенности (отсюда аллюзии с сексом), карнавальности и главное - для постоянного сомнения. Участник этой игры «в православие» должен находиться в постоянном сомнении. Быть сомневающимся - это стильно и одновременно освобождает от ответственности. Как раз то, что нужно современному состоятельному человеку. Слоган Станиславского «Не верю!» стал их девизом.
- Говоря о профессиональной репутации Валерии Германики, вы имеете в виду ее скандальный сериал «Школа»?
- Сериал «Школа» - это смакование детского греха. Более того, автор зарабатывал деньги на этом смаковании. В экзистенциальном смысле это ничем не отличается от детской порнографии. Этот фильм развращает зрителя - и подростка, и взрослого.
- То есть вы не верите в религиозную искренность Германики, в возможность ее духовного изменения, раскаяния?
- Христос, разумеется, открыт каждому. Но из покаяния не делают ток-шоу на продажу. На покаянии не зарабатывают деньги и славу.
- Вы хотите сказать, что веру можно эксплуатировать в корыстных интересах?
- Это не в прямом смысле зарабатывание денег на эксплуатации религии. Просто используют ресурс церкви, ресурс православия для создания своих образов, реализации медийных и творческих проектов. Самый трагический пример - Иван Охлобыстин. Он в своем духовном «артпроекте» добрел до логического конца - взял в руки реальный, а не бутафорский антиминс, а потом бросил его.
- Не так давно в светских и в церковных кругах вошло в обиход понятие «новая искренность». Вам интересно это явление?
- Я бы сказал иначе. Недавно был сделан информационный вброс этого понятия в сферу церковных СМИ. Но понятие это взято из внецерковной сферы, поэтому, думаю, оно в Церкви не приживется.
- Разве искренность - это плохо?
- Искренность - это прекрасно, но имитация ее убивает. Прежде всего: почему она новая? А куда делась старая? В публичной сфере искренность возникает тогда, когда люди захвачены какой-то общей драмой, а не в порядке развлечения. Поэтому искренность, как радость и любовь, не может быть новой или старой. Она или есть, или ее нет. Искренность нельзя отформатировать, объявить указом, нельзя подтвердить ее наличие социологическим опросом. Подобные попытки - это социальные и языковые игры, медиаманипуляции. Дело в том, что «новая искренность» сформирована в рамках либерального сознания, поэтому она представляет собой умозрительный конструкт. Применительно к Церкви у нее особая функция.
- Какая?
- Ее носители хотели бы секуляризировать Церковь не с богословской и не с идеологической стороны, а посредством массовой культуры.
- Откуда вообще взялось понятие «новой искренности»?
- Понятие «новая искренность» родилось в западной философии культуры на стыке 1980-1990-х годов и является синонимом «метамодерна». Оно означает использование формы прямого высказывания - так сказать, умудренной наивности, взрослой детскости в постмодернистски освоенном виде. Из естественного стремления человеческой души искренность превращается в инструмент. В России понятие «новая искренность» давно использует литературная критика для характеристики таких явлений, как творчество поэта Андрея Родионова или писателя Евгения Гришковца.
- Чем все же отличается искренность «новая» от старой?
- Тем, что это не драма, не катарсис, а прием. Постмодерн осваивает психологическое содержание и девальвирует его, подчиняя игровому сознанию. А «игровое» в постмодернистской трактовке означает по сути - безответственное. Вокруг новой искренности строится жанр псевдоисповеди. и это вызывает ощущение фальши.
- Как происходит превращение искренности в прием?
- К примеру, в Фейсбуке существует общепринятый тон обращения к аудитории: выворачивание себя наизнанку. Говорится не то, что просится от сердца к сердцу, а что угодно и совершенно безадресно, напоказ. Цель такой формы общения - это не исповедь, а самопродвижение. Человек «продвигает» себя, чтобы набрать как можно больше лайков, комментаторов, френдов. «Новая искренность» - это тоже самопродвижение, маркетинговый ход.
- Почему настоящая искренность в такой ситуации невозможна?
- Потому что такого рода художественные стратегии имеют коммерческую природу, а подлинную искренность невозможно массово продать. Особенность «новой искренности» в том, что «искреннее» высказывание адресовано не тем, кто в нем реально нуждается. Такая избирательность была бы просто нерентабельна. Оно адресуется и навязывается как можно более широкой аудитории. Ведь нужен охват, нужно формирование спроса.
- Почему либерал-православие порождает такие явления?
- Такова форма отношений с миром у носителей либерал-православной идеологии. Это особый тип сознания, своего рода оккультный позитивизм. Религиоведы, занимающиеся постсекулярными исследованиями, называют такого рода убеждения заместительной или викарной религиозностью. Православная традиция становится у них формой секуляристского культа. Например, культа гуманизма - вопреки реальной тенденции к дегуманизации общества. Или культа социального прогресса.
- Разве социальный прогресс - это плохо?
- Это хорошо, если это реальный процесс, продвижение общества в сторону нравственности и человечности. Но не тогда, когда это мифология, изложенная на псевдонаучном кибер-жаргоне и освобождающая адепта от остатков критичности и лишних вопросов. Собственно говоря, прогресс и культ прогресса - разные и, как правило, взаимоисключающие вещи. Последователи ортосекуляристской доктрины это различие игнорируют.
- Почему?
- Потому что их установка - «служить двум богам», выражать секулярное содержание с помощью религиозного языка, создавать амальгаму, перевертыш. Кроме абсурда из этого выйти ничего не может.
- Почему?
- Потому что гламур - это один из способов утвердить диктатуру богемы над обществом.
- А православный гламур?
- Православный гламур - это попытка монетизировать православие. Точно так же сегодня всевозможные художественные союзы пытаются монетизировать русский консерватизм. Православие и консерватизм в тренде - значит, есть покупатель. А если есть покупатель, то почему не заняться бизнесом? И порой уже трудно понять: где же грань, где переходная линия? Где подлинный консерватизм русского народа, а где подделка, монетизированная оборотистыми шоуменами? Где подлинное православие, а где только его форма, оболочка. Но ведь мы это явление видим и понимаем что происходит.
- Вы говорите, что православный гламур создает церковь для богатых. Но ведь церковь действительно для всех - и бедных, и богатых.
- Православный гламур искажает православие. Говорят об Иисусе Христе как волонтере, который ходил и бесплатно всем помогал. При этом совершенно не говорят об основной составляющей - самопожертвовании Христа. Богатым людям предлагается оставить за скобками ту часть Евангелия, которая говорит о страшных физических страданиях Христа. О крови, поте, растерзанном теле. Ведь это как-то негламурненько выглядит.
Православный гламур обещает научить тому, как, оставаясь богатым, умудриться пролезть сквозь игольное ушко в царство небесное, причем со всеми своими виллами, яхтами, деривативами и оффшорами. Потребитель такой «православной услуги» существует - вот рынок и включается. Только все это к христианству не имеет никакого отношения.
Церковь - это школа сопричастности к делу Божьему, школа обожения и снискания благодати. Церковь мыслит в нравственной системе координат, но именно мыслит и совершает свое делание и попечение. Здесь важен процесс сближения с Христом и братьями во Христе посредством таинств и добрых дел. Помощь в совершении дел любви. И дай нам Бог успешно идти этой дорогой.
Статья опубликована в журнале «Москва» № 7, 2019 год.
Александр Щипков, доктор политических наук, первый заместитель председателя Синодального отдела РПЦ МП по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ.
Источник: Всемирный русский народный собор
