Людмила Платоновна Воздвиженская От диакона Петра Пахомова: В
мае 2017 года протоиерей Александр Зорин, настоятель храма
Казанской иконы Божией Матери в Теплом Стане, посетил Людмилу
Платоновну Воздвиженскую, исповедовал и причастил ее. Зная, что
общение с ней будет содержательным и интересным, он взял с собою
меня, чтобы я записал разговор на диктофон и впоследствии
подготовил бы материал. Несмотря на то, что Людмиле Платоновне на
тот момент исполнилось 96 лет, она сохранила прекрасную память,
помнила мельчайшие детали своей нелегкой жизни, и более того -
живо интересовалась современной церковной жизнью, сетовала,
что не может посещать храм, куда стремилась ее душа. Тот наш
разговор длился около 4 часов, и мы даже значительно подустали,
чего нельзя было сказать об этой неутомимой женщине. Она была
готова вспоминать еще и еще. Жизненная сила Людмилы
Платоновны побудила меня повременить с публикацией - хотелось
дождаться либо того времени, когда ее отец будет причислен к лику
святых, либо 100-летнего юбилея нашей прихожанки. Но в конце
прошлого года Людмила Платоновна внезапно заболела и,
приобщившись Святых Тайн, отошла ко Господу 16 декабря 2018
года...
Я с детства мечтала стать врачом
Отец мой - Платон Николаевич Воздвиженский - был священником. Он служил в Свято-Никольском храме с. Звенигово Казанской губернии (ныне - Республика Марий Эл, г. Звенигово). В селе не было ЗАГСа, всех крестили, и свидетельства подписывал сам папа. Меня крестили в 1921-м году, так что мое свидетельство выдавал отец.
С детства запомнилось следующее: часто папу просили причастить больного. У него был термометр и какие-то необходимые лекарства. И он захватывал все это с собой, когда шел причащать, чтобы в случае необходимости оказать и первую медицинскую помощь. Я все это видела и с малых лет собиралась стать врачом. Отец мне говорил: «Самое лучшее - быть глазным врачом. Возвращать людям зрение. Когда человек увидит свет и творение Божие, это для него большая радость и приобретение». Был, конечно, и земский врач, но один-единственный, и на нем было все. Когда я начала работать в воинской части, то, как у земского врача, все было на мне, работала по всем медицинским специальностям.
Лишенцы
Уехали мы из дома в чем были. Я вышла из дома с шестимесячной сестрой на руках
В декабре 1930-го - январе 1931 года закрыли нашу церковь. Как? Вдруг наложили какой-то налог. Заявили: «Если не заплатите завтра, закроем церковь и конфискуем все». Описали все имущество. Мне было 9 лет, но все прекрасно помню. Мой брат побежал платить налог, но имущество уже начали описывать. Нас выселили из дома, который построил папа. Мама тяжело болела в это время, но ее не брали в больницу, потому что мы были «лищенцами»: лишены прав. Уехали мы из дома в чем были. Я вышла из дома с шестимесячной сестрой на руках. Нас, детей, не принимали в школу. Хотели усыновлять родственники, потому что нельзя было учиться и могли забрать в детский дом. Но тут вышло постановление, что «дети не отвечают за родителей», и мы пошли в школу. А до этого мы по возможности учились дома, ведь наша мама по специальности была учительницей и ранее преподавала в школе.
Испытания
Затем отец получил место в селе Нижний Услон, в храме преподобного Сергия Радонежского, где служил священником его дед, а отец - диаконом. Родился же он в селе Никольском, в Казанской губернии. Наша семья перебралась в Нижний Услон. До этого отец короткое время служил в Свято-Никольской церкви села Карачево Чувашской АССР, и прожили в Нижнем Услоне с 1932 по 1937 год, фактически по 1938, так как его арестовали 27 декабря 1937 года. Еще в 1932-м г. отца Платона часто по ночам вызывали в ГПУ. Мы, дети, вставали на молитву и молились, пока папа не придет. И папа всегда приходил - и у нас, у детей, была радость. Тогда все говорилось в присутствии детей - настолько нам доверяли родители. Я все слышала, все запоминала и никому не говорила, потому что знала: что дома говорят, кому-то сообщать нельзя. Отец приходил из ОГПУ «никакой», и мы с трепетом слушали, как он рассказывал. Там его заставляли отречься. Как? Отслужить последний раз, выйти на амвон в облачении, при кресте, снять его с себя, сбросить и наглядно показать, что «все это ложь», что он «не хочет никому морочить голову», и всенародно сказать, что он «отрекается». Разговаривали фамильярно, угрожали, клали наган на стол. «У тебя дети. Дети не учатся и не будут учиться. Что будешь делать дальше?» Пережили, выжили.
Там его заставляли отречься. Разговаривали фамильярно, угрожали, клали наган на стол
В Услоне была только семилетка. Ее я закончила и жила в Казани у знакомых, чтобы дальше учиться. Когда отца арестовали, я жила в Казани и ходила по тюрьмам, пыталась узнать, где он. Даже была такая уловка: собрать передачу, прийти в тюрьму, отдать в окошко. Если он там есть, то возьмут, если нет - отдадут обратно. Так я обходила все казанские тюрьмы. После уроков иду искать отца по тюрьмам. Потом услыхала от родственников других арестованных: «Надо пойти на ‟Черное Озеро" (там тогда было уже МВД), подать заявление, куда девался ваш отец». Через какое-то время меня вызвали. Я пришла и узнаю: «Осужден на 10 лет без права переписки». Мы тогда не знали, что это значит, долго ждали и надеялись, а потом уже, когда кончилась война, я вышла замуж, и мы с семьей приехали в Хабаровск, муж мне говорит: «Пиши! Ищи отца». И начала писать. В 1956-м году написала запрос в Казань. Пришел ответ: «Посмертно реабилитирован». Опять пишу. «Умер в 1942 от сердечной недостаточности», - отвечают. Снова пишу: «Где же похоронен?» - «Место захоронения неизвестно». Потом, в 1990-х, снова пишу, и вот ко мне приходит молодой человек, приносит материал. Арестован, осужден «тройкой», приговорен к высшей мере наказания. 31 декабря 1937 года вынесен приговор, приведен в исполнение 9 января 1938 в г. Казани. Теперь готовятся материалы к канонизации, к нам приезжал священник из Казани, который теперь занимается делом отца. Папа говорил нам: если спрашивают, кто отец, отвечайте: или рыбак, или учитель.
И то и другое было правдой. Он был законоучителем звениговской земской школы и чувотарской церковной школы, второй из них он также заведовал. И про рыбака правда: он ловил рыбу на Волге. По воспоминаниям родственника, у него был постоянный «дом» - шалаш из тальника, в котором мы по возможности ночевали. Друзья-рыбаки завидовали папе - у него всегда ловилась хорошая рыба, чем и кормилась семья. Излишки он никогда не продавал, а раздавал прихожанам.
Но я не последовала этому наставлению отца и везде писала всю правду, и везде меня принимали - и учиться, и на работу. Училась я в Казанском медицинском институте. Я благодарю Бога! Я поняла, что такое жизнь, и хочу жить еще.
Война
Всех мальчишек с нашего курса отправили зауряд-врачами, а нам, девчонкам, дали доучиться до конца, я получила диплом, и тут же меня со всеми выпускниками, у кого не было семьи и не было медицинских противопоказаний, а таких было у нас было человек сто девушек, в 1944-м году отправили в Москву, а оттуда - на фронт.
На втором курсе я пошла работать медсестрой, а маму знакомая, вдова священника, устроила в клинику делопроизводителем, потом в лабораторию. В Нижнем Услоне ее никуда не брали на работу. Я тоже со второго курса работала медсестрой. Так наша семья и смогла выжить.
В армии меня отправили в артиллерийский полк. В более мелких подразделениях врачей уже не полагалось, я оказалась ближе всего к передовой. Началась другая жизнь. У меня было четыре лошади, четыре повозки. Управлять надо. А как? Я молодая девчонка, управлял фельдшер. Я в лошадях ничего не понимала. Мне начальство сказало: «У вас лошади грязные!» - «Мы их помоем». А лошадей не моют, их чистят. Так что выручал меня фельдшер. Везде мне встречались хорошие люди.
В землянке, со свечой приходилось оказывать первую помощь раненым
В марте пришли на Одер. Можно сказать, «передовей» полковых врачей не было. В землянке, со свечой приходилось оказывать первую помощь раненым. После Одера пришлось перейти в медсанбат, и меня поставили ассистентом главного хирурга. День и ночь приходилось оперировать. Порой мы не знали, день или ночь сейчас. Когда не понимаешь опасности, то не страшно. Однажды открыла дверь во двор, а по булыжнику стучат капли дождя. Не сразу я поняла, что это стреляют. Я пришла старшим лейтенантом, дослужилась до капитана. Зарплату отправляла матери, чтобы поддерживать семью.
Послевоенные годы
После войны вышла замуж. Встретила в полку мужа. Он долго ко мне приглядывался, ухаживал. Все время встречал меня где-то и спрашивал: «Куда вы идете? Мне с вами по пути». Однажды несла в руках автобиографию. Когда я ее положила, он взял и прочитал. И ничего не сказал, потому что в Кубани сталкивался с раскулаченными и все понимал. Потом написал матери письмо, сказал, что он думал, что уже настолько огрубел, что не сможет никого полюбить, но теперь встретил хорошую девушку. Не побоялся моей биографии. И я вышла за него замуж.
В Германии пожили, потом перевели на три года на Украину. Пришла в Горздрав: хочу работать педиатром. Я поступала на педиатрический, в военное время нас всех выпустили «лечебниками», но я всегда стремилась к педиатрии. Всегда очень любила детей.
Москва, с мужем и детьми Софией и Алексеем" />Прошла все ступени: ясли, детсад, училище. Муж закончил академию, и мы поехали на Дальний Восток. Затем опять вернулись в Москву. Работала в Первом медицинском институте, во Втором, на кафедре гистологии, потом участковым врачом. В клиниках сначала изучают больного, делают анализы, консультируют, а участковый сам должен принять решение. Мне говорили: «У тебя есть интуиция». Что такое интуиция? Как говорили раньше: «Есть просто врачи, а есть врачи от Бога». Закончила работу педиатром.
Поставили бы рядом храм, я бы как-нибудь туда добиралась с палочкой
Когда мы переехали в Теплый Стан, то все храмы в округе были либо закрыты, либо вообще разрушены
Мне порою интересно, что бы сказал отец, если бы дожил до нашего времени, когда стало возможным свободно служить. Я-то носила крест на булавочке, хоть и не скрывала, но никому не рассказывала. Никто не знал и не подозревал, что я хожу в церковь. А почему? Потому что не встречала в церкви никого из знакомых. Я не помню, например, чтобы я кого-то встретила из однокурсников. А если встречался, то он, значит, такой же, как я, верующий, и не будет никому рассказывать. Когда мы переехали в Теплый Стан, то все храмы в округе были либо закрыты, либо вообще разрушены. Бывала потом в храме Петра и Павла в Ясенево. Там мне запомнилось удивительно красивое распятие. Когда я молюсь, то всегда представляю себе это распятие. Потом одно время ходила на богослужение в Даниловский монастырь, особенно запомнилось пасхальное богослужение. Очень любила храм Иоанна Воина. Туда тоже ходила.
Ездила в Богоявленский собор. Там был протоиерей Вячеслав Марченков, хороший проповедник. Но я его потеряла из виду. Приехала сестра из Казани. Ее направили в диспансер, на Бауманскую. Она намного моложе меня и воспитывалась в атеистическом обществе. Предложила зайти в Богоявленский храм. Шел молебен, служил отец Вячеслав. И она прониклась этой службой и стала ходить в храм в Казани. Часто приезжала в Москву - и сразу к отцу Вячеславу в Богоявленский собор. Стала исповедоваться. Так уверовала, так стала молиться, что стала меня контролировать: регулярно ли причащаюсь, исповедуюсь. И сама избавилась от тяжкого недуга пьянства. И вот однажды приехала, пошла одна и сказала: «Отца Вячеслава перевели в храм Успения в Вешняках».
Но теперь уже никуда не хожу из-за возраста. Смотрю богослужение по телевизору. Но я там не присутствую, а только смотрю. Это совсем другое. Вижу старушек, которые стоят на службе, и думаю: «Какие счастливые: у них есть силы!» Все время думаю: может, надо перебарывать себя, идти в храм? Открыли недалеко храм великомученицы Анастасии. Я туда ходила, но мне несколько раз становилось плохо. Лучше бы на этой стороне поставили храм вместо дома-башни, я бы туда ходила с палочкой и с кем-нибудь под ручку.
Людмила Воздвиженская
Подготовил диакон Петр Пахомов
30 января 2019 г.
О священнике Платоне Николаевиче Воздвиженском можно прочитать здесь.Православие.Ru
