Так случилось, что от первого моего заочного знакомства с Галиной Яковлевной Юдиной до очной встречи прошло почти полгода. Эти мои полгода очень много всякого вместили, конечно, но забыть о небольшой подборке стихов, присланной мне человеком, который и сам-то с ними встретился случайно, я не могла.
И вот я поднимаюсь по лестнице дома, что недалеко от Павелецкой площади в Москве, а в доме темно - свет отключили из-за ремонта в подъезде. В сумраке кухни - окно еще способно дать немного закатного света - Галина Яковлевна почти на ощупь готовит для меня чай и бутерброды. Едва различая черты ее лица, я вслушиваюсь в голос, который слышала уже, конечно, по телефону. Учительский голос - твердый, спокойный, привыкший к кратким и четким формулировкам... но при этом, что интересно, совсем без назидательности, без диктата, без давления на собеседника. Я начинаю понимать, за что так любят Галину Яковлевну ее ученики; почему она и сегодня нужна тем, кто окончил школу или же Суворовское училище 25-30 лет назад.
Моя собеседница родилась в Москве за пять месяцев до начала войны. Ей было два года, когда семья вернулась в столицу из эвакуации. Послевоенное детство в коммуналке, плюшевые скатерти, этажерки и ширмочки в комнатах, тогдашние дворы с бельевыми веревками, кустами сирени и самодельными футбольными воротами, голоса патефонов, упругие бублики с маком за шесть копеек... Москва сороковых и пятидесятых, неприхотливая, неунывающая, приходящая в себя после войны. Она в стихах Галины Юдиной - как живая...
Тёмно-серые булыжники Кузнецкого,
Парфюмерия под буквами ТЭЖЭ.
Моё детство поствоенное советское
В доме двадцать на последнем этаже.
Был он пятым со двора и третьим с улицы.
Коридор наш изгибался, как змея.
Пахло там дешёвой рыбой, реже - курицей,
Если в праздник собиралась вся семья.
<...>
Мы бродили коридорами-аллеями,
Мы играли там и в прятки, и в войну.
Грели руки над большими батареями,
Пели песни про любимую страну...
Педагогика,
преподавание русской литературы - это выбор юности. Родные не хотели,
чтобы Галя шла в педагогический: тяжелый труд, кипы тетрадей, бессонные
ночи... Уговорили - пошла в библиотечный, но на вечернее отделение. И
сразу стала работать в библиотеке - не обычной городской, а школьной, и
общаться с детьми. Причем не только с отличниками и, как тогда говорили,
хорошистами. Ее вообще всегда привлекали дети трудные - именно с ними
ей было интересно:
- У нас там район такой был - злачный, масса каких-то бараков и очень много неблагополучных семей. И все дети из этих семей были мои. Даже когда их выгоняли с уроков, они приходили ко мне в библиотеку. Мы с ними беседовали, и они пробовали что-то читать. Звали они меня просто Галей, потому что я немногим старше их была: «Галь, а где та книжка, что вот здесь стояла?». Мы очень много хорошего делали там, в этой школе, с молодыми учителями: устраивали литературные вечера, читали стихи только что появившихся тогда поэтов, это же были шестидесятые годы, «оттепель»... Я знала и сейчас знаю множество стихов наизусть, такая у меня особенность: даже если хочу что-то забыть, не могу. Тогда, в молодости, очень любила раннего Маяковского - «Флейта-позвоночник», «Облако в штанах» - и не расставалась с его книжкой даже в длинной очереди в душ - в Сандуновских банях, на лестнице. Но всего этого мне было мало. И я, окончив уже библиотечный, пошла в педагогический - тоже на заочное отделение. А работать стала старшей пионервожатой...
Однажды в школе, где работала Галина, появился новый учитель труда - Алексей Алексеевич Юдин. Как ни странно это звучит, он пришел в школьную мастерскую прямо из театра.
Вот что рассказала мне Галина Яковлевна о своем, как вы уже догадались, избраннике:
- У него от природы были золотые руки и технический склад ума - делать он умел всё. Еще учась в техникуме, увлекся театром, играл в драмкружке, потом поступил в театральное училище при Малом театре, в класс Веры Пашенной. К Вере Николаевне он относился всю жизнь очень трепетно, а она, в свою очередь, любила и всегда защищала его: они же там, в Театральном, хулиганили, что только не творили...
Галина Яковлевна хранит фотографию Веры Пашенной с дарственной надписью ученику. После училища Алексей Юдин играл в Тульском драмтеатре, потом - в Первом Московском областном. А потом, поняв, что первым среди актеров не станет, решил сменить профессию. А приняв такое решение, встретил Галину - вот так Бог подтверждает верность избранного человеком пути.
Судьба
свела Алексея и Галину Юдиных с Георгием Гасиловым - одним из самых
ярких, творческих педагогов советского периода. Разновозрастные отряды
по месту жительства ребят, участие школьников в производстве, целый
школьный завод «Чайка», в цехах которого юный человек мог честно
заработать первые в своей жизни деньги, - все это идеи Гасилова, и Юдины
принимали во всем этом самое живое участие.
- Работать было чрезвычайно интересно, жизнь била ключом. Что мы только не придумывали с нашими ребятами! Школа не закрывалась до позднего вечера. Иногда мне приходилось в ней ночевать, потому что жила я очень далеко. Переночуешь в каком-нибудь классе на раскладушке, утром просыпаешься, приводишь себя в порядок и идешь на урок.
Потом у Юдиных родилась дочь, это был перерыв в бурной деятельности Галины Яковлевны. Далее «началась уже серьезная педагогическая деятельность - преподавание в старших классах».
По словам Галины Яковлевны, главное для нее было - построить урок как диалог, услышать то, что говорят ученики.
- Я говорила: «Дорогие дети! Учебник забросьте за пыльный шкаф - он вам не нужен. Вам нужны сами произведения, нужна я как педагог и наш с вами разговор». Я задавала вопрос: что вы думаете вот об этом эпизоде, почему этот герой так поступил? И все отвечали, весь класс, друг за другом, а я записывала самые интересные ответы.
Ну а потом Галина Яковлевна перешла работать в Суворовское училище и решительно поломала там военную дисциплину:
- Я должна была говорить так: «Суворовец Иванов!». Суворовец Иванов должен был вскочить, руки по швам: «Я!». «Отвечайте на вопрос!» И только после этого он отвечает... Конечно, этого не было: звала я учеников по именам, и отвечали они мне сидя. У нас возникал диалог, ребята начинали спорить друг с другом, это было упоение! Однажды ко мне на урок пришел начальник учебного отдела Корнилов. Это был интересный человек, своего рода самородок, он очень много читал. Тема была - особенности гуманизма Достоевского. Ребята спорят, каждый хочет высказать свое мнение... И вдруг этот начальник, как школьник, тянет руку и включается в наш разговор. И с той поры он уже не спрашивал, почему у меня на уроках нет военной дисциплины.
Бывшие суворовцы по сей день - первые друзья Галины Яковлевны, очень большая для нее поддержка. С кем-то из них она встречается регулярно, кто-то приезжает к ней внезапно, после многолетней разлуки. Есть среди ее учеников и те, кто отдал жизнь, выполняя приказ... Это именно суворовцы издали первый тоненький сборник стихов Галины Юдиной, предварив его собственной строфой: «Суворовцев суровые сердца / навек покорены любовью вашей, / от заблуждений души наши спасшей, / мы сохраним ей верность до конца».
Со своим супругом, Алексеем Алексеевичем, Галина Яковлевна была счастлива более чем полвека. Вот краткий рассказ о его - то есть об их общей - дальнейшей судьбе.
Уже упомянутый здесь Георгий Васильевич Гасилов пригласил Алексея Алексеевича работать на школьный завод «Чайка». Потом при «Чайке» был создан Дом техники с массой разных кружков. Алексей Алексеевич нашел для обучения детей прекрасных мастеров, устраивал выставки детского технического творчества, создал для ребят летний лагерь, а также хор под замечательным названием «Московские мальчишки» и духовой оркестр...
Как он воевал потом, когда все это начали разрушать! Потеряв все, что сделал в «Чайке» и Доме техники, Алексей Алексеевич ушел в систему профтехобразования и создал Дом техники уже там.
И опять выставки, опять удивительные люди, которых он привлекал к работе... Алексей объездил тогда всю страну: такие Дома техники были ведь не только в Москве, но и в Грузии, Армении, Прибалтике. А потом вместе с Советским Союзом это все рухнуло. И он пошел преподавать эстетику в училище при Трехгорке...
Выйдя, наконец, на пенсию, Алексей Алексеевич очень горевал о том, что было так трудно построить и так легко в одночасье развалить. В последние годы жизни он своими руками, без наемных рабочих, выстроил для семьи дачный домик. Ушел из жизни после тяжелой болезни в конце 2014 года.
- Обвенчались мы с ним за несколько месяцев до его смерти. А исповедаться и причаститься он впервые согласился перед первой операцией.
...И вот с этого момента в рассказе Галины Яковлевны, со смерти ее супруга, мы самым естественным образом переходим к теме обретенной ею веры. Она говорит, что ей встретились (как непосредственно, так и заочно) очень хорошие священники, они помогли принять, пережить страшную для нее утрату:
Ельчанинов Александр, священник
И наставник мой, хотя заочный -
Ведь он жил почти что век назад.
Говорил, что тем, кто жить остался,
Здесь, во временности бытия,
Нужно оторвать и боль, и чувства
От телесности того, кто умер,
И перешагнуть хотя бы мыслью
В мир, куда ушел он, в Вечность жизни.
Станет легче. Я не раз пыталась,
Но пока не может получиться.
Но
это было гораздо позже, годы спустя после того, как Галина переступила
порог православного храма. Креститься она решила в 1993-м, в 52 года... И
именно тогда, на первом ее шаге в Церковь, с нею произошла совершенно
необыкновенная история.
- Естественно, я перед этим много думала, много читала, смотрела на верующих людей - на свою маму, пока она была жива, на маму мужа... Потом, уже приняв решение, долго выбирала храм и выбрала - церковь Рождества Богородицы в Старом Симонове. Этот храм стоит на месте Симонова монастыря, основанного в 1370 году преподобным Феодором, племянником Сергия Радонежского. Монастырь взорвали в 1926 году, а в уцелевшей церкви находился компрессорный цех завода «Динамо». В 1989 году храм вернули Церкви и начали восстанавливать. Показал мне эту церковь, кстати, Леша, потому что он работал там недалеко. И почему-то этот храм сразу очень мне понравился.
Я пришла в него, все узнала, а вечером, накануне крещения, перед тем как лечь спать, открыла Евангелие от Марка - как раз его тогда читала - и, ткнув пальцем в страницу наугад, прочитала о Крещении Иисуса в Иордане... После этого уже никаких колебаний не оставалось. Наутро я вошла в храм и сразу встретила там совершенно удивительного человека - иерея Владимира Сидорова. Причем священником он стал за считаные дни до нашей встречи - 10 января, а я пришла 26‑го. Ранее он был дьяконом, а еще раньше - старостой прихода, и очень много сил вложил в восстановление поруганного храма. Филолог по образованию, одаренный человек, писал стихи и песни - на собственные стихи, на стихи Рубцова и Есенина, обладал прекрасным баритоном...
И вот я вхожу, а он идет мне навстречу, такой высокий, красивый - серебристые седые волосы, а лицо молодое, ему ведь пятидесяти не было... «Откуда вы такая к нам?» - «Да вот, я креститься...» - «Ну пойдемте». Мы с ним разговаривали минут, наверное, тридцать, он меня обо всем расспросил, посоветовал, что читать... Потом крестил меня очень долго и очень самозабвенно. Потом сказал, что завтра нужно будет прийти причаститься, и предупредил при этом, что его самого, скорее всего, в храме не будет: «Мне нужно немного отдохнуть».
Назавтра я пришла и увидела, что служит все-таки он. И очень обрадовалась. Я готова была ему всю душу отдать, он был из тех людей, к которым хочется прильнуть... и никогда уже не отлипать. В моем представлении священник и должен быть именно таким.
И вот в день святой равноапостольной Нины - 27 января - я стою в очереди на свою первую исповедь и смотрю, как батюшка исповедует других, как он обнимает, осеняет собой каждого человека. Наконец, передо мною в очереди осталась только одна женщина. Она стала уже ему что-то говорить, но батюшка вдруг снял руку с ее плеча, полез в карман, достал платок, вытер лоб и сказал ей: «Подождите секундочку». И ушел в алтарь. Мы все стоим - ждем. И вдруг из алтаря раздается жуткий хрип. И звук падения чего-то тяжелого. Дьякон и кто-то еще вбежали в алтарь; кто-то сказал: «Молитесь». Мы все бухнулись на колени. Я-то и молиться толком не умела, но что могла, сказала Господу в ту минуту... Кто-то побежал звонить в санчасть завода «Динамо». Но было поздно. Из алтаря отца Владимира вынесли уже мертвым. Оказывается, с детства у него было больное сердце - врожденный порок. А тут такое напряжение - и эмоциональное (он за день до того сослужил Патриарху!), и физическое... Наверное, ему действительно необходимо было передохнуть. Но не вышло - два других священника заболели, и ему пришлось их заменить.
Если бы не произошло этого на моих глазах, у меня, может быть, и могла бы потом зародиться мысль: а правильно ли я сделала, что крестилась, а нужно ли было это делать? Но в эти минуты, когда я увидела только что крестившего меня священника мертвым, умершим в алтаре, мне как печать на сердце поставили и сказали: «Попробуй только с этой дороги свернуть».
На следующий день я снова пришла в храм, исповедалась, причастилась. Потом хоронили отца Владимира. Народу было!.. Настоятель храма, тоже отец Владимир Силовьев, сказал, что за считаные дни своего служения отец Владимир Сидоров успел даже крестить одну женщину. Эта женщина - я. Единственная, крещенная им.
И вот с этого началась моя жизнь в Церкви. И все, что я серьезного написала, написано после крещения.
* * *
А рядом кто-то плачет тоже -
Так тихо, тихо и светло...
Молю Тебя: «Помилуй, Боже!».
Всё остальное - отошло.
* * *
Пламя веры моей, что неровно горишь?
Как свеча на ветру - то трещишь, то чадишь.
То почти затухаешь, то вдруг полыхнёшь,
И по сердцу ударишь, и душу прожжёшь!
Я завидую тем, кто спокоен и тих,
Детской их простоте, светлой мудрости их.
А меня всё бросает то в жар, то в озноб,
И в холодном поту мой пылающий лоб.
Об одном лишь прошу, пламя веры моей,
Только не угасай, только не холодей.
Без тебя мне нельзя, без тебя - пустота,
И мертвеет душа, и немеют уста.
1995 год
* * *
А грех-то, друзья мои, материален.
Он - не отвлечённость, он страшно реален.
Я это теперь ощущаю вполне,
И как же, о Господи, тягостно мне.
Так, стало быть, надо пройти через это.
Ведь есть же тропинка - от сумрака к свету.
Ищу... Спотыкаюсь... На месте кружу...
Вот, кажется, близко. Но не нахожу.
20 августа 1995 года
* * *
Не хотят сгорать мои грехи.
Я восьмую спичку зажигаю.
Я со всех сторон их поджигаю.
Не хотят сгорать мои грехи.
А не так уж и велик листок,
На котором я их записала,
Да и строчек на листочке мало,
А огонь осилить их не смог...
Я, конечно, своего добьюсь:
Всё сожгу и пепел осторожно
Соберу. А всё-таки тревожно.
За себя боюсь, себя стыжусь.
* * *
Днём прилегла на четверть часа́,
А за стеной слышны голоса:
Внуки, и дочка, и муж с сестрой!
Какое счастье! Какой покой!
Вместе, здоровы, любим, живём!
Ангел Христов! Не оставь наш дом!
* * *
Я подумала: без чего
Будет мне труднее всего,
Если только предположить,
Что на Родине мне не жить?..
Без родимого языка
Будет доля моя горька.
Без моих немногих друзей,
Без Рождественки и Филей.
И без бывших учеников
Разных выпусков и годов,
С кем я связана до сих пор
Всем невзгодам наперекор.
Без лесов, что стеной стоят,
Без осенних чистых опят,
Без застолий, что с холодцом,
С хрустким, крепеньким огурцом.
Без зимы, какой-никакой,
Пусть хоть слякотной, городской...
А без храма без моего
Будет мне тошнее всего.
То есть проще предположить,
Что без Родины мне не жить.
* * *
Просто запах земли отогретой...
Отчего же так сердце сжалось?
И вопрос, что всегда без ответа:
Мне на грешной планете этой
Сколько вёсен встретить осталось?
2005-2006 год
* * *
Внимать полёту жёлтого листа
И чувствовать, как замирает сердце,
А синь небесная бездонна и чиста,
Как будто в вечность приоткрыта дверца.
23 октября 2008 года
Журнал «Православие и современность» №42
Беседовала Марина БирюковаПравославие и современность
