Отказ от обыденности
Война предстает у Юнгера (в отличие от Томаса Манна) не как вынужденная необходимость, но как самоценное действие, в ходе которого уничтожается все временное и наносное и обнажается истинная суть вещей. Воин в романах Юнгера свободен от старомодного национализма и патриотизма - он являет собой новый тип, близкий по духу к рыцарям Средневековья, исповедовавшим духовную ценность войны.
«Жгучий стыд охватывает нас при одной мысли о том, кем мы были и кем мы являемся сейчас». Освальд Шпенглер
От автора: продолжаем публикацию серии текстов о литературе и философских идеях периода Первой мировой войны, которая была начата в статьях «Будетляне» и «Братская линия», первой и второй частей большой работы «Первая Мировая Война и доминанты развития художественной культуры». В этот раз - обзор Германии, основных немецких писателей, чье творчество было связано с Первой мировой войной. Поражение в войне, воспринятое Германией как позорное и незаслуженное, по сути отразилось на всей истории XXвека. Сложно сказать, как бы помогло от национального унижения какое-то иное лекарство кроме национал-социализма. Однако такие варианты существовали, и стоит только пожалеть, что они не были реализованы.
Характерно, что итогом поражения Германии явились примерно те же изобличения слабости духа национальной интеллектуальной элиты, возложения ответственности на нее за крах надежд на воплощение идеи Великой Германии. Одним из этих обличителей стал Эрнст Юнгер - немецкий писатель, чье творчество можно назвать своеобразной реакцией на разочарование итогами (не только политическими, но и духовными) Первой мировой, и чья позиция определилась тем крушением, которое постигло европейские империи. Юнгер отверг саму идею Веймарской республики. Она была безнадежно далека от имперского и героического типа цивилизации. Поэтому в его произведениях содержится рецепт реализации героических взглядов через уничтожение «современного и временного» во имя создания новой иерархии, воздвигнутой на вечных принципах. Отчасти книги Юнгера можно назвать реакцией на послевоенное разочарование и пустоту, они продиктованы желанием разрушить призрачные формы кажущейся реальности, чтобы добраться до священной сути путем героического действия. В книге «Авантюрное сердце» Юнгер писал: «Наша надежда - на тех молодых людей, которые страдают от лихорадки, пожираемые зеленым гноем отвращения, на те молодые души, которые , будучи истинными господами, болезненно тащатся сквозь строй свиных корыт. Наша надежда - на их восстание, которое потребует великого разрушения мира форм, которое потребует взрывчатки, чтобы очистить жизненное пространство во имя новой иерархии». Стиль Юнгера однозначно определялся его концепцией героизма и милитаризма, в которой, по словам немецкого ученого Армина Мелера, «за защитой национальных территорий на заднем плане ощущается присутствие более глубинной потребности - ностальгии по иной, более напряженной, более цельной форме жизни». Юнгер говорил о«пламенном воздухе, который необходим душе, чтобы не задохнуться. Этот воздух заставляет постоянно умирать, день и ночь, в полном одиночестве. В тот час, когда молодость чувствует, что душа начинает расправлять крылья, необходимо, чтобы взгляд ее обратился прочь от этих мансард, прочь от лавок и булочных, чтобы она почувствовала, что там, далеко внизу, на границе неизвестного, на ничейной территории, кто-то не спит, охраняя знамя, и на самом далеком посту есть часовой».
Биография Эрнста Юнгера является важным материалом для исследования его творчества. Как и другие писатели, о которых здесь идет речь, он участвовал в Первой мировой войне. Но, для французского поэта Шарля Пеги война закончилась гибелью в первые же дни боевых действий под Вильеруа, и его писательское творчество и напряженная мистическая проповедь явились как бы предвозвестником его собственной судьбы. Габриэле д'Аннунцио сражался в небе над Италией уже будучи всемирно известным писателем. Война же стала важной, может быть основной частью его биографии - в те годы он приобрел славу национального героя и трибуна, призвавшего Италию взяться за оружие в выступлении на митинге в Генуе пятого мая 1915 года (это событие легло в основу стихотворения Н.С. Гумилева «Ода д'Аннунцио»), лихого кондотьера, который во главе добровольцев и мятежных частей итальянской армии захватил в 1919 город Фиуме и более года был в нем единственным и главным правителем. Военные действия явились для Аннунцио формой личной реализации того героического идеала, который был обозначен в его произведениях. В отличие от Пеги и д'Аннунцио, Эрнст Юнгер как писатель сформировался под прямым влиянием событий Первой Мировой войны. На фронт он попал почти мальчишкой, был несколько раз ранен, отличался невероятным хладнокровием и храбростью, после одного из ранений был отправлен на офицерские курсы. Всю войну Юнгер прослужил в 73 фузилерном полку, являвшимся наследником ганноверского гвардейского полка, в свое время отличившегося при защите Гибралтара. Будучи уже лейтенантом, в сентябре 1918 года, за один из боевых эпизодов получил редко вручавшийся высший прусский военный орден Pour le merite («За военные заслуги»).
Именно события Первой мировой войны легли в основу первых произведений Юнгера - его наиболее известная повесть «В стальных грозах», впервые опубликованная в 1920 году, была основана на фронтовых впечатлениях автора. По форме произведение Юнгера представляет собой автобиографический дневник, однако её значение выходит за рамки исключительно биографического повествования. Несмотря на соотнесенность действия с конкретными участками фронта, главное в произведении Юнгера - не историческая достоверность и политическая обоснованность происходящего. Основа произведения - это восприятие войны как объекта, ее сущности и динамики развития со стороны субъекта - солдата. За дневниковой формой читатель угадывает совсем иной род произведения, говорящий о чем-то несравненно более существенном, чем индивидуальная судьба фронтового офицера. Эта существенность заключается в некой незримой внутренней ткани, которая угадывается за экспрессивной, своеобразной поэтикой юнгеровских записей. Ее можно обозначить как метафизику войны, данную в личном опыте. Война требует особых качеств и ведет к преображению человека, и он начинает жить и чувствовать совершенно иначе, чем другие люди, которым не открылось жестокое обаяние войны. Таким был сокровенный подтекст книги Юнгера «В стальных грозах». «В стальных грозах» принесла Эрнсту Юнгеру литературную известность, а в годы Веймарской республики она была второй по общему тиражу после «Буденброков» Томаса Манна. Книга Юнгера высоко оценивалась не только читательской аудиторией но и известными писателями, так например, Анре Жид оставил о книге такой отзыв: «Эта книга Эрнста Юнгера о войне 1914 года - самая прекрасная книга о войне, которую я когда-либо читал, - абсолютно достоверная, честная, правдивая и открытая».
Стиль и дух фронтовой прозы Юнгера зачастую противопоставлялся романам Эриха Марии Ремарка. «В Германии начала послевоенного периода широкой известностью пользовался Э.М.Ремарк, автор печально известной пораженческой книги «На западном фронте без перемен», но в ней существовал и «анти-Ремарк», исповедовавший веру воинов, для которых война как опыт была «не тем, что их разрушило даже если снаряды их пощадили» (слова Ремарка), но скорее испытанием, которое в лучших стало началом процесса очищения и освобождения. Для Юнгера Великая Война была разрушительной и нигилистической лишь по отношению к риторике, «идеализму» громких лицемерных слов, буржуазной концепции жизни. Для других она наоборот стала началом «героического реализма», закалкой, в которой «в стальных грозах» обрел форму новый тип человека, которого описывает Юнгер и которому, по его словам, принадлежит будущее», - так писал итальянский философ Юлиус Эвола, сам принимавший участие в войне в качестве командира артиллерийского подразделения.
Следует отметить, что идеи «военного возрождения» были высказаны многими немецкими авторами, которые с надеждой восприняли начало войны, полагая, что она станет толчком к образованию новой, более совершенной культуры. Интересна оценка итогов Первой мировой войны Томасом Манном в романе «Доктор Фаустус». Описывая начало войны Манн подчеркивает общее чувство подъема, охватившее Германию: «...война была воспринята прежде всего как подъем, как великий исторический акт, как радостное начало похода, отказ от обыденности, освобождение от мирового застоя, сделавшегося уже невыносимым, как призыв к чувству долга и мужеству, - словом как некое героическое празднество». Он подчеркивает особую «духовную» миссию войны: «Если война более или менее отчетливо воспринимается как всеобщая кара, когда каждый человек, да и каждый народ готов проявить мужество, искупая кровью своей слабости и грехи эпохи, в том числе свои собственные слабости и грехи; если война представляется чувству жертвоприношением, благодаря которому совлекаешь с себя ветхого Адама и в ладу с миром добиваешься новой, более достойной жизни, то обыденная мораль преодолена, она умолкает перед лицом чрезвычайных обстоятельств». Томас Манн пишет об имперских и футуристических идеях пангерманизма, воплотившихся в порыве немецких армий: «Великой державой мы были уже слишком долго; это состояние стало привычным, и, вопреки ожиданию, нас не осчастливило. Чувство, что оно не сделало нас приятнее, что оно ухудшило, а не улучшило наши отношения с остальным миром, глубоко запало в наши сердца, признавались мы себе в том или нет. Срочно понадобился новый прорыв, на сей раз к мировому господству, которого, конечно, нельзя было достигнуть никакой деятельностью на родной ниве. Стало быть - война, и если придется - война против всех, чтобы всех убедить и всех покорить, - вот что решила «судьба» (какое «немецкое» слово, какое в нем первобытное, дохристианское звучание, какой трагимифологический, музыкальный драматизм!), и вот, когда мы вдохновенно ринулись (вдохновение было только у нас) в уверенности, что великий час Германии наконец пробил; что нас благословляет сама история; что после Испании, Франции, Англии пришла наша очередь отметить своей печатью и повести за собой мир; что двадцатый век принадлежит нам, и что по истечении провозглашенной около ста двадцати лет назад буржуазной эпохи мир должен наконец обновиться под знаком немецкой эры, стало быть под знаком того, что не совсем четко определяется как милитаристский социализм». «У такого народа как наш<...>, нравственное начало всегда является первичным и, по существу, мотивирующим элементом; политический акт - вторичен, это - рефлекс, внешнее выражение, орудие. Прорыв к мировому господству, возвещаемый нам судьбой, означает, в сущности прорыв в мир - из одиночества, которое мы с болью ощущаем и которого, со времени основания нашей империи, никакое грубое вмешательство в мировые дела так и не нарушило. Горько осознавать, что страстная жажда слияния с миром надевает на себя эмпирическую личину военной кампании...»
Говоря о Томасе Манне, стоит упомянуть отдельные факты его биографии, как например, ссору с братом Генрихом, (автором известного романа «Верноподданный» и произведений о французском короле Генрихе IV) который выступил с гуманистических и либеральных позиций, опираясь на западные модели устройства общества и культуры. Генрих Манн, эмигрировавший до войны во Францию, совместно с Роменом Роланом призывал немецких интеллектуалов осудить германское правительство. В нескольких эссе Генрих Манн дал своеобразную апологию «западных» ценностей. Олицетворением западных, французских ценностей «свободы, равенства и братства» у Генриха Манна выступил борец за гуманистические идеалы Эмиль Золя, противопоставленный Фридриху Великому - выразителю немецкого национального духа. В романе «Верноподданный» критике подвергался «немецкий авторитаризм и милитаризм», при этом «в кривом зеркале» представлялись национальные немецкие черты - музыкальность превращалась в сентиментальность, деловитость в оппортунизм, преданность - в низкопоклонство... В противоположность ему Томас Манн отстаивал немецкую уникальную традицию, опубликовав в 1918 году эссе «Наблюдения аполитичного», своего рода документальное отражение духовного состояния немецкого общества, трагически переживающего обиду проигранной войны. Основным положением в «Наблюдениях аполитичного» становится мысль, что «тот, кто хочет сделать из Германии буржуазную демократию в западном смысле и духе, тот лишает ее наиболее прекрасного, весомого, своеобразного, делает ее скучной, тупой, ненемецкой». Примечательны также слова Томаса Манна о том, что единственным подлинным желанием его сердца является мир с Россией, которую он также считал страной «культуры», и высказывался в том смысле, что следует воевать и дальше со странами цивилизации, политики, буржуазии. Подобно Достоевскому и Леонтьеву, отстаивавшим особый путь России, ее несовпадение с западной моделью общества, Томас Манн заявлял, что Германия по своему существу, и в соответствии со своей миссией - это страна протеста против Запада, против держав «цивилизации». Необходимо также отметить, что интеллектуальные поиски в русле идеи консервативной революции, актуальные в 20-30 годы в Германии (в которых участвовал и Эрнст Юнгер с его теорией «нового национализма», также основывались на уникальности Германии, невозможности ее полного слияния с «западным миром», и необходимости поиска новых путей развития, творческом воплощении национальных консервативных традиций. Так, Эрнст Юнгер писал о том, что «признание того, что тайный метр-эталон цивилизации хранится в Париже означает, что наша проигранная война проиграна действительно до конца. Поэтому логически нам необходимо совершить тотальное нигилистическое деяние и довести его до нужного предела. Мы уже очень долго движемся к магической нулевой точке, которую сможет преодолеть лишь тот, кто обладает иными, невидимыми источниками энергии». Было бы неправильно истолковывать эти слова в узко-националистическом смысле. Немецкое здесь не являет собой противоположность «французскому» или, скажем, «английскому». Немецкое означает здесь просто отказ от признания этого эталона. Томасом Манном, в свою очередь, проводилось резкое различие между цивилизацией и культурой: первой - скептической и рассудочной, и второй - являющейся средоточием духовной жизни и творчества.
Возвращаясь к творчеству Эрнста Юнгера, необходимо подчеркнуть, что его осознание процессов, происходящих в политике и обществе, его взгляды на особенности устройства немецкой культуры во многом совпадают с вышеизложенными. Особенно важно отметить, что Юнгер, также как и Томас Манн отрицал плоский рационализм «политики», считая необходимым вносить в нее эстетическое начало. Искусство у Юнгера является идеей, которая обретает форму в окружающей действительности. Данный тезис сближает его с Маринетти, писавшем об эстетике войны, и также стремившегося к некой «новой целостности» искусства и политики. У Юнгера война выступает как искусство, которое должно приносить эстетическое наслаждение. Не мир, а война - этот тезис наиболее актуален для определения юнгеровского видения будущего. Легко заметить в этом тезисе своеобразную интерпретацию известных слов Фридриха Ницше, о том, что «благо войны освящает всякую цель». Совершенство вооружений должно было придать грядущим войнам гигантский размах - симфония огня и стали, величайшее испытание для человеческого духа - таковы черты утопии Юнгера. Война предстает у Юнгера (в отличие от Томаса Манна) не как вынужденная необходимость, но как самоценное действие, в ходе которого уничтожается все временное и наносное и обнажается истинная суть вещей. Воин в романах Юнгера свободен от старомодного национализма и патриотизма - он являет собой новый тип, близкий по духу к рыцарям Средневековья, исповедовавшим духовную ценность войны.
Говоря о культуре периода Первой мировой войны, необходимо упомянуть о Готфриде Бенне - одном из самых знаменитых немецких поэтов ХХ века. Его стихи периода 1912-1920 годов входят в сборник «Морг». Наряду с параллелями и несовпадениями в жизненном и творческом пути Юнгера и Бенна в немецкой литературе расхожей стала словесная формула «Бенн и Юнгер». Готфрид Бенн и Эрнст Юнгер принадлежат к одной и той же «духовной семье», но к разным ее ветвям. Бывают ситуации, при которых (за исключением индивидуального) разница в десять лет означает чуть ли не другое поколение. По выражению Армина Мелера, «исхоженный «авантюрным сердцем» мир Юнгера напоминает обратную сторону дорического мира Бенна. Им одинаково близок принцип «отрицания биологической системы ценностей»». Однако если литературное творчество Эрнста Юнгера явилось непосредственным воплощением войны, ее трагическим преломлением сквозь художественное мировоззрение автора, то экспрессионистские стихотворения Готфрида Бенна, с определенной долей вероятности можно считать реакцией на «кромешную темноту послевоенной поры». Немецкий экспрессионизм двадцатых годов, так же как и дадаизм, был прежде всего негативной реакцией на войну и ее последствия.
Интересным представляется взгляд на Первую мировую войну Освальда Шпенглера. Следует отметить, что автор знаменитого «Заката Европы» считал Мировую войну наилучшей возможностью для реализации имперского идеала и воспринял поражение в войне как величайшее унижение Германии. «Четыре года мы сражались и терпели как никто ранее... и оплатой за это было поражение, беспримерное по своей несправедливости. Жгучий стыд охватывает нас при одной мысли о том, кем мы были и кем мы являемся сейчас». Подобное определение имело, конечно, не только эмоциональное, но и теоретическое обоснование, сутью которого являлось определение уникального характера германского устройства, определяемого Шпенглером как «прусский социализм». В противовес западным моделям общества, формулируемым им в первом случае как - власть принадлежит отдельной личности, из чего следует либерализм и неравенство (Англия), или во втором - власть никому не принадлежит , из чего следует анархия и деспотизм, Шпенглер говорит о прусской традиции единства - власть принадлежит целому, отдельные личности служат ему. Это целое, воплощенное в форме государства и есть проявление социализма, по своему существу антилиберального и антидемократического. Если Эрн считал «онтологизм» присущим русской нации, то Шпенглер определял социализм как традиционную прусскую систему служения всех целому. Он писал: «Не я, а мы, чувство общности, в которое включен каждый целиком. Каждый готов пожертвовать собой в пользу общности. Каждый выступает не за себя, а за всех, и это гармонично сочеталось со свободой и послушанием». Шпенглер особо подчеркивал, что социализм не является системой или теорией, это скорее дело традиции, и индивидуального выражения нации. Любопытно замечание Шпенглера о том, что народ, несмотря на навязанную ему форму правления, всегда переделает ее на свой лад. Он подчеркивает, что без учета особенностей народа все понятия - такие как «республика» или «парламентаризм», останутся пустыми словами. Шпенглер воспринимал войну как восстание лучших полнокровных сил народа, которая могла или хотела иметь будущее. И навязанное Германии после поражения государственное устройство он считал не присущим немецкому народу, победой западного идей над духом Германии.
Продолжение следует.
