Слова "традиция", "традиционные ценности", "традиционализм" в последнее время звучат все чаще. И я не знаю, радоваться этому или огорчаться.
Как говорили известные интеллектуалы, начиная с древних конфуцианцев, и заканчивая приверженцами современной аналитической философии, прежде чем ставить проблемы, надо договориться о понятиях и терминах. В этом смысле "традиции" не очень повезло. Это слово незаслуженно превратилась в стикер, наклеиваемый на что угодно, подобно "стабильности", "устойчивому развитию", "модернизации" и другим подобным словам с крайне широким спектром употребления. Практика использования терминов-заклинаний без четких смысловых границ обычно сводит на нет результат любой научной дискуссии, а в социально-политической и медйиной сферах ведет к развитию манипулятивных технологий. Где нет предметного содержания, там возникает его иллюзия: свято место пусто не бывает.
И сегодня еще довольно часто встречаются утверждения о том, что "традиционалистские ценности" якобы "не способствуют самоорганизации индивидов, групп, общностей и формированию структур сетевого взаимодействия государства и общества" [4, с. 11], зато, напротив, способствуют "поддержанию бюрократической вертикали власти" [4, с. 12].
Но при внешней претензии на некую историчность (в самом общем и абстрактном понимании таковой) на деле модернистская идея об архаичности и реакционности всего, что связано с "традицией", направлена на оправдание культурного неравенства. Философ А.С. Панарин справедливо писал в связи с этим: "Борьба современности с прошлым обретает форму борьбы цивилизаций, одна из которых олицетворяет модерн, остальные - устойчивую и агрессивную архаику, не содержащую никаких имманентных предпосылок желаемой общественной эволюции" [3, с. 18].
Вполне очевидно, что концептология "модернити" напрямую связана с вполне определенной традицией - протестантской. Вот почему Макс Вебер, описывая "дух капитализма", стремился "исследовать вклад в этот "дух" протестантской традиции, продолжающей действовать и сегодня". [3, с. 125]. По существу часть (секуляризированная протестантская традиция) выдается за целое (цивилизацию модерна). Эта историческая диспропорция заложила в модернистский дискурс глубинное противоречие - противоречие между культурспецифичностью данного дискурса и его претензиями на всемирную значимость и универсализм.
Так одна из традиций, противопоставляя себя прочим традициям, порождает объективацию этого противопоставления как якобы исторического, эволюционного, темпорального, а не культурного и, в пределе, расово-идеологического, каковым оно является на самом деле. Впрочем, в наиболее кризисные моменты истории ХХ и ХХI веков подлинная подоплека конфликта между традицией и контртрадицией (а не традицией и "современностью") давала о себе знать в явном и неприкрытом виде. Поэтому стоит согласиться с выводами А.С. Панарина, который утверждал: "Просвещенческий гуманизм, в отрыве от христианского архетипа сострадательности, превращается в идеологию сверхчеловека, претендующего на то, чтобы монополизировать современность и объявить большинство неполноценной расой традиционалистов" [3, с. 30]. И несколько ранее по тексту: "Благородную открытость просвещения они заменили эзотерикой "демократического" расизма, связанного с убеждением в том, что демократия имеет свой цвет кожи и свой тип ментальности, характеризующий европейского "белого человека". В начале 90-х годов, мало кто обратил внимание на тот факт, что "новые демократы" мыслят по-расистски, отказываясь от установок христианского и просвещенческого универсализма" [3, с. 15] .
Не секрет, что социология и психология в эпоху неолиберализма являются идеологическими дисциплинами, выполняя примерно такую же функцию легитимации властных институтов, какую выполнял истмат при социализме. Поэтому социологический анализ традиции развивался в условиях идеологических ограничений. В этой ситуации дихотомия "традиция-современность" использовалась как мягкий вариант и эвфемистическая замена оппозиции "варварство - цивилизация".
В результате "традиция" оказалась в ситуации, в которой находилось и понятие "средневековье", наделявшееся негативно-оценочным смыслом (dark ages - "темные века") и лишь частично реабилитированное работами историков "школы Анналов". При этом само понимание традиции было сужено до описания ряда исторически локальных явлений и на уровне обыденного сознания начало восприниматься едва ли не как синоним "средневековости", а та в свою очередь стала синонимом "мракобесия", "непросвещенности", "суеверности".
Так выстраивается лабиринт эпитетов и метафор, попав в который, сознание обывателя уже не находит выхода.
К счастью, воинствующий антитрадиционализм в культуре и науке все же не стал тотальным; сегодня можно с удовлетворением это констатировать. В рамках социологии уже с 1960-х годов накапливаются предпосылки для "поворота к традиции". Классическая дихотомия "традиция - модерн" постепенно подвергается переосмыслению. Вначале возникает идея о разных типах модернизации, которые не отрицают, а трансформируют традицию [7, р. 84]. Затем о традиции начинают говорить как о стабилизационном факторе модернизации, закрепляющем ее результаты и таким образом ускоряющем, а не тормозящем развитие [8, р. 163].
В 1980-е годы появляются исследования, представляющие традицию как многоаспектный, диалектичный механизм культурной преемственности и комбинированного развития. В некоторых из них речь идет о модернизации как части традиции и о том, что традиция - это важное условие реальных, а не симулятивных демократических процессов, условие гражданской свободы [5].
Традициология как направление мысли продолжает пробивать себе дорогу в рамках общественно-гуманитарных наук. Переоценка понятия "традиция" продолжается в постколониальных и постсекулярных исследованиях. И сегодня ученый вынужден делать выбор между линейной, эволюционистской концепцией веберовского типа и поствеберовской идеей изменчивости и диалектичности традиции.
Во втором случае он признает, что традиция обладает как устойчивостью, так и изменчивостью, а баланс того и другого обеспечивает целостность структур коллективного опыта в условиях социальных сдвигов и потрясений. И наоборот: если происходит разрыв традиции, как в России в 1917-м и в 1991-м гг. или в период церковного Раскола, это грозит быстрым социальным регрессом.
Сегодня жесткая дихотомия "традиционное общество - модерн" выглядит все более надуманной, а ее претензии на истолкование логики истории необоснованными. Для многих очевидно, что традиция - это не "любовь к прошлому", а понимание взаимосвязи между разновременными процессами. Традиционализм направлен в будущее, он работает над образом будущего и над целеполаганием в настоящем, используя исторический ресурс.
Например, фундаментальная наука может развиваться только в обществе с сильной традицией. Вне традиции, в рыночном обществе она гибнет по причине среднесрочной нерентабельности. Именно поэтому сейчас наука существует за счет заделов 1970-х годов, новых прорывов не наблюдается, а понятие "научно-технический прогресс" вытеснено ни к чему не обязывающим словечком "инновации". Не случайно покойный Станислав Лем с горечью говорил, что фантасты мечтали о покорении далеких планет, а человечество принялось плодить бесполезные для него виртуальные вселенные. Антитрадиционализм оказался тормозом развития.
Более подробный анализ феномена традиции я изложил в недавно вышедшей в свет книге "Социал-традиция" [6]. Книга была написана на фоне сдвигов в мировой политике и идеологии последних лет, которые обозначили не только поворот к традиции, но и новое ее понимание - не этнокультурное, а социальное и, в конечном счете, системное.
Какова природа терминов "социал-традиция", "социал-традиционализм"? Строго говоря, семантика "социального" входит в концепт "традиции". Тем не менее, я считаю нужным специально выделить это понятие. Это особенно важно для русского контекста. Ведь социальная справедливость и традиция - две стороны одного целого - оказались трагически разделены в России накануне 1917-го года. Но теперь конститутивное для русской культуры чувство социальной справедливости, прежде отданное на откуп одной лишь левой политике, занимает место в общей логике традиции.
Что такое общество социал-традиции (оно же "большое общество")? Это общество взаимной ответственности. Такое общество предполагает нерасторжимый исторический договор будущих поколений и поколений предшествующих. Каждое поколение имеет голос в рамках этого исторического консенсуса. Только в этом случае у нации возникает историческая миссия - необходимое условие ее выживания.
Современное состояние России, неустойчивое и неопределенное, с "вакуумом идеологии", преодолимо в рамках нового традиционалистского мышления. Когда оно будет преодолено, русские вернутся к своей исторической миссии, связанной с их византийским наследием.
Литература
Гофман А.Б. Традиционное или рациональное? Интерпретация традиции в творчестве М. Вебера // Социологические исследования, 2008, №4
Левада Ю. Традиция. // "Философская энциклопедия". Т. 5. - М.: Советская энциклопедия, 1970
Панарин А.С. Православная цивилизация в глобальном мире. М.: Эксмо, 2003, с. 30
Рогозин, Э. В. Роль традиционализма в политических процессах современной России: дисс. на соиск. канд. политических наук, Москва, 2010
Стаут Дж. Демократия и традиция. М.: Прогресс-Традиция; Издательский дом "Территория будущего", 2009
Щипков А. В. Социал-традиция: Монография / А.В. Щипков. - М.: АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2017
Hoselitz B.F. Tradition and Economic Growth // Tradition, Values and Socio-Economic Development. London, 1961
Shils E. Tradition and Liberty: Antinomy and Interdependence // Ethics, 1958, Vol. 68. №3
Опубликовано:
Щипков А.В. Переосмысление феномена традиции в современных социо-гуманитарных исследованиях // Вестник Московского университета. Серия 12. Политические науки. - 2017. - № 3. - С. 38-43.
Источник: Вестник Московского университета
Опубликовано: Religare.ru
