Вам не слышен наш ветер с Океана? Эта мощь с Тихого бросает волны на скалы. Рвет августовскую ночь теплым резким ветром. При свете настольной лампы в комнате, в порывах штормового ветра и водопадов за окном стихи Васильева читаются совсем иначе, нежели где-нибудь на окраине Москвы.
Капли часто бьют и шлепают по залитому водой окну. Еще часа три назад хотел выйти на пирс. Клюет красноперка, и вздумалось половить ее удочкой при свете фонарей. Повременил, и правильно - небо и океан начали обливать Владивосток и все приморское побережье дождевой водой. Волны как будто захлестывают наш подоконник - так много воды и влажных ароматов моря. Воздух на вкус - как океан.
Почему сразу не пошел рыбачить? Тут ведь рядом, пять минут до пирса. Да вот, пока пили чай, вспомнился разговор с русским писателем Андреем Хвалиным - нашим дальневосточником, а теперь уж лет тридцать - москвичом. Он говорил мне о малоизвестном сегодня поэте Павле Васильеве.
Павла Васильева расстреляли в 1937 году, и его имя закрылось какой-то тайной. Он был молодым и очень талантливым поэтом. Современники ставили его в один ряд с Сергеем Есениным. Он писал о Руси, о казачестве, о «развеселой», разгульной жизни и о трагедии нашего русского народа.
У него более десяти мощных поэм, много прекрасных, выдающихся стихов. Писать начинал еще во Владивостоке, где немного пожил в юности, намеревался поступать в Дальневосточный университет.
Вот строки, написанные в 1932 году:
Я сегодня спокоен,
ты меня не тревожь,
Легким, веселым шагом
ходит по саду дождь,
Он обрывает листья
в горницах сентября.
Ветер за синим морем,
и далеко заря.
Это, конечно, далеко не самые главные его строки. Они написаны за пять лет до гибели... Молодой, влюбленный в привольную Русь, Павел Васильев вдохнул воздух степей родного Павлодара, где появился на свет в 1909 году. И дышал он еще в своей недолгой яркой жизни Иртышом, Тихим океаном и Москвой...
Из поселка Зайсан близ Павлодара - сейчас Казахстан - в юности Павел Васильев оказался во Владивостоке. Здесь, в наших местах, Господь питал и испытывал его душу у вольных волн могучего Востока.
Как сильно, как точно написал наш российский поэт из Владивостока Владимир Михайлович Тыцких, любящий и глубоко знающий наследие Павла Васильева:
Твои скитанья. Что ты в них обрел?
Твои друзья. Зачем ты им поверил?
Прости их всех и воротись домой.
Зайсан глубок. Разбой иртышский гулок.
Взошла звезда над вольной Бухтармой.
И... рухнула. В московский переулок.
Эти строки цитировал мне Андрей Юрьевич Хвалин, по-своему чувствующий, переживающий васильевские стихи. Эти строки нам, сибирякам-дальневосточникам, глубоко и полно поживших милой Москвой, особенно понятны.
Так же близко то, что у Васильева, в его написанных у Тихого океана стихах:
Незаметным подкрался вечер,
Словно кошка к добыче,
Тёмных кварталов плечи
В мутном сумраке вычертил.
Бухта дрожит неясно.
Шуршат, разбиваясь, всплёски.
На западе тёмно-красной
Протянулся закат полоской.
А там, где сырого тумана
Ещё не задёрнуты шторы,
К шумящему океану
Уплывают синие горы.
Кустами яблонь весенних
Паруса раздувает ветер.
Длинные шаткие тени
Лампами в небо метят.
Строки, принесенные тихоокеанскими туманами, сиреневыми ароматами над майскими берегами Амурского залива, родились у Павла Васильева на берегу Иртыша. Вот он - васильевский Иртыш:
Река просторной родины моей,
Просторная,
Иди под непогодой,
Теки, Иртыш, выплескивай язей -
Князь рыб и птиц, беглец зеленоводый.
Светла твоя подводная гроза,
Быстры волны шатучие качели,
И в глубине раскрытые глаза
У плавуна, как звезды, порыжели...
Москва захватила поэта. Москва, вероятно, дала ему то, чем он огранял, оттачивал свою поэзию. Московская культура, хоть и пропитанная духом новой, советской, власти, еще являлась во всем облике столицы, в еще неизжитых речах и текстах литературной среды.
Хотя, может быть, это большое преувеличение. Какая она литературная среда Москвы тридцатых годов? Чего в ней больше - русского или советского?
«Старая Москва» Павла Васильева пронзает сердце. Пронзает болью за Русь Московскую, сгоревшую в революционных пожарах, изувеченную.
У тебя на каждый вечер
Хватит сказок и вранья,
Ты упрятала увечье
В рваной шубе воронья.
Твой обоз, гружённый стужей,
Растерял колокола,
Под одёжею дерюжьей
Ты согреться не могла.
Всё ж в подъездах у гостиниц
Вновь, как триста лет назад,
Кажешь розовый мизинец
И ледяный синий взгляд...
И еще из «Старой Москвы»:
Погляди, какая малость
От богатств твоих осталась:
Красный отсвет от пожара,
Да на птичьих лапах мост,
Да павлиний в окнах яро
Крупной розой тканый хвост.
Васильев сердцем из Руси. Но уже в иной эпохе. В эпохе, которую не выбирали - она пришла как стихия, как тайфун. Тайфуны ломают деревья, а советские ветра двадцатых-тридцатых ломали людей. И, может быть, чаще среди тех, поломанных, оказывались более заметные, более одаренные, более русские. Бывает, шторм валит в тайге самые могучие, самые красивые деревья. Правда, бывает, они падают под ветром от того, что внутри их сердцевина прогнила...
Советская Москва у Павла Васильева с «увечьем», «в рваной шубе воронья», «растерявшая колокола». Поэт не знает, но глубоко чувствует и любит старую Москву. И расточает, рвет свою русскую душу в новой, советской, Москве тридцатых годов. Как Гумилев, писавший «я счастье разбил с торжеством святотатца», он разбивает земными ненадежными утехами свое поэтическое сердце. В стихотворении «На посещение Новодевичьего монастыря» он пишет: «К скуластым от тоски иконам Поводырем ведет тропа...». Но тоска не в иконах - в сердце поэта. Не от тоски ли все те бессмысленные утехи, в которые всей душой бросался русский поэт?
Так всегда мощь настоящей русской души, позабывшей на какое-то время Бога, обращается со всей силой к реву темных стихий. Наверное, русская душа настолько сильна, что ей кажется, она может одолеть любой тайфун, может переболеть любым пороком и выздороветь...
Долго наблюдали за этим могучим «русским азиатом» люди в кожаных куртках. Следил внимательно НКВД, куда повернет русский самородок с казахских степей. Но дело не в НКВД, ведь враг рода человеческого внимательно следит за каждой душой. И если она серенькая, никакая, так и не обращает на нее особого внимания - сама сгинет. А на яркую душу он бросается с силой, с яростью.
Павел Васильев погиб в 27 лет в Москве. В 1937-м. Талантище русской поэзии. Много ли было его вины в разгулах и пороках? Время было такое... А откуда то время? Не ново звучит: «Бога забыли»...
...Утро серое на туманных сопках. Следы пронесшейся бури. Сломленные деревья, дороги под мутной водой, затопленные низины. В океане корабли, потрепанные диким штормом. Океан - символ вечности. Тихий океан, когда он - тихий, в сиянии южного солнца - напоминает о вечном покое, о вечной солнечной радости. А когда океан штормовой, мрачный, охваченный тайфуном, он как человеческая жизнь без Христа.
Корабли как души в ревущем море житейском. Где сейчас душа Павла Васильева? Нашла ли она покой? Достигла ли того вечного океана Божественной Любви и Света? Хочется помянуть с любовью русского поэта Павла Васильева, не успевшего во всей полноте явить величие своего таланта, но оставившего нам свои прекрасные стихи, в которых главное место занимает Русь, Россия...
Романов Игорь Анатольевич - «Берег России»
Источник: Столетие.Ru
