Основную проблему представляет собой социальный аспект абортов. Но он как раз совершенно не связан с вопросом об убийстве человека на эмбриональной стадии. Он связан с социальной неприемлемостью еще не рожденного ребенка.
Об отношении Церкви к абортам прежде всего необходимо сказать, что оно не меняется с самого Ее земного начала и до самого Ее земного конца.
Всегда и везде, где бы она ни была, истинная Церковь будет руководствоваться учением, выраженным, к примеру, в древнейшем после Нового Завета раннехристианском памятнике «Дидахе. Учение Двенадцати апостолов»:
«Не убивай, не прелюбодействуй, не развращай детей, не предавайся блуду, не воруй, не занимайся волхвованием; не составляй яда, не умерщвляй младенца во чреве и по рождению не убивай его».
И, конечно, любой патриарх, который стал бы поддерживать или проповедовать какое-либо иное учение, был бы анафемой и лжепатриархом.
Поэтому вопрос о том, почему святейший патриарх Кирилл поддержал противоабортную петицию и сам поставил подпись под ней, совершенно бессмыслен. Потому что он христианин, и епископ христиан этого города, и патриарх этих северных стран.
Это вполне исчерпывающее и понятное объяснение того, что иначе он поступить не мог.
Церковь всегда была и всегда будет против абортов. «Православная церковь», которая «не против» абортов, - не православная и не Церковь.
Столь же нелеп вопрос «Почему это Церковь вмешивается в мирские дела? Почему пытается навязать свою волю женщинам? Вот у себя на исповеди пусть учат чему угодно, а в вопросы медицинского страхования не лезут».
Нашим воинствующим антиклерикалам пора понять, что у каждого лица или объединенной в общественный союз группы лиц есть право судить обо всех общественных вопросах и высказывать свое мнение.
Мало того, у этих лиц и групп есть полное право требовать изменить общественные установления в соответствии со своим чувством справедливости и правды.
И общество действительно под влиянием таких людей менялось. Иногда - в лучшую сторону, в сторону большей гуманности и уважения к человеческой жизни и достоинству.
Например, в свое время были нормой пытки, или рабовладение, или смертная казнь. Разумеется, противники этих вещей не ограничивались тем, что сами никого не пытали или не покупали рабов, а добивались их полного запрета.Один в раз в стране под названием США дело дошло даже до гражданской войны, поводом к которой послужило как раз опасение запрета рабовладения. Рабовладение было запрещено и признано аморальным.
С абортами вышла обратная история. Убивать младенцев во чреве в какой-то момент разрешили, поставив свободу матери выше гуманности и отказав человеку в его эмбриональной форме в какой-либо защите права на жизнь.
И те, кто этого не принимает, так же вправе требовать изменения законов, как имели право противники рабства или пыток.
В обществе, где то и дело натыкаешься на защитников прав собачек, морских свинок и даже комаров, в высшей степени странно было бы, если бы не существовало мощного правозащитного движения, опекающего людей в период от момента зачатия до момента родов.
И, разумеется, их мнение не всех устраивает и многих раздражает, как некогда многих южан не устраивала деятельность аболиционистов.
В теории вполне можно представить себе попытку отделения «Конфедерации Стрелки и Бара «Камчатка» от РФ и гражданскую войну между сторонниками и противниками абортов, но будем надеяться, что до этого дело не дойдет.
Движение Pro Life широко распространено во всем мире и исходит из достаточно очевидного аргумента, что жизнь человека зарождается в момент зачатия и рождение не составляет какого-то существенного рубежа в развитии этого существа, стоя в одном ряду с прорезанием зубов, отнятием от груди, обретением способности говорить и т. д.
Человек в утробе не является принципиально менее человеком, нежели человек в колыбели или человек в детском садике. Соответственно, насильственное лишение его жизни, каковым является аборт, является убийством.
Оппоненты этой позиции, сторонники Pro Choice, могут привести в поддержку своей точки зрения яркие социальные аргументы из области прав женщин, социального здоровья, свободы выбора, однако именно в вопросе прав эмбриона их позиция откровенно слаба.
Им приходится выдумывать несуществующие биологические границы между рожденным и нерожденным человеком, постулировать тезис, что эмбрион является неотъемлемой частью женского тела и, соответственно, мать вправе им свободно распоряжаться.
Парадокс состоит в том, что обычно сторонники Pro Choice одновременно позитивно относятся к таким феноменам, как экстракорпоральное оплодотворение, суррогатное материнство и т. д. Однако именно эти биотехнологии опровергают тезис о ребенке как неотъемлемой части материнского тела.
Очевидно, что эмбрион мог бы существовать и вне женского тела или пересаженным в другое тело, если бы были созданы соответствующие биологические условия. Таким образом, «эмбриологические» аргументы в защиту абортов теряют свою силу.
Ребенок с момента зачатия является таким же ограниченно жизнеспособным существом, каковым является и долгое время после рождения, когда его право на жизнь уже несомненно.
Конфликт Pro Life и Pro Choice в его биологическом аспекте, таким образом, мог бы быть вполне корректно решен, если бы современные биотехнологии развились до степени, когда вместо аборта, то есть убийства, медики могли бы извлекать живой эмбрион и перемещать его в тело донора или искусственную среду, где бы он достигал жизнеспособности.
Это, конечно, не сняло бы никаких моральных проблем, связанных с абортом, как и с оставлением детей после рождения, но сняло бы хотя бы этическую и криминальную проблему детоубийства.
Если бы сторонники Pro Choice вложили потраченные на свою пропаганду миллионы и миллионы долларов в финансирование развития биотехнологий, связанных с сохранением жизни эмбриона, то их деятельность увенчалась бы блистательным успехом.
А так их варварская позиция становится все менее защитима, как некогда за границы морали постепенно уходили пытки, рабство, телесные наказания.
Безусловно, на пути человечества к гуманизации именно деятельность сторонников Pro Life является обращенной в будущее, где убийству беззащитных людей нет и не может быть места.
Мы ведь должны понимать, что мнимая легкость аборта связана именно с абсолютной беззащитностью убиваемого.
Представим себе, что в результате эволюции (или по воле разгневанного Творца) эмбрионы наделены правом на самооборону - при покушении на убийство эмбрион выпускает в организм женщины сильный токсин, который с высокой вероятностью может ее убить. Полагаю, что количество желающих совершить аборт при этом условии устремилось бы в область бесконечно малых.
Конечно, основную проблему аборты представляют собой не в области биологии и эмбриологии, где все, в общем-то, вполне однозначно: аборт - это убийство живого существа, и в таком качестве не совместим ни с религией (по крайней мере, христианской), ни с гуманизмом.
Никакой проблемы нет и в сфере абортов по медицинским показаниям - если плод угрожает жизни матери, то, как правило, это означает и его гибель, то есть никакой моральной проблемы тут нет.
Если же есть выбор - жизнь матери или ребенка, то врачи со всей ответственностью должны предоставить матери или семье возможность сделать этот выбор, предупредив о последствиях и не «продавливая» ни одно из решений.
Основную проблему представляет собой социальный аспект абортов. Но он как раз совершенно не связан с вопросом об убийстве человека на эмбриональной стадии. Он связан с социальной неприемлемостью по тем или иным причинам выхода его из этой эмбриональной стадии.
Поэтому далее мы будем говорить не о «проблеме абортов» - никакой «проблемы абортов» нет, поскольку людей убивать нельзя.
Слово abortus вообще обозначает «выкидыш», то есть относится к патологическому прерыванию беременности самим организмом. И, по совести сказать, каждый, кто терял своих желанных детей в результате такой трагедии, сочтет применение этого же термина к расчетливому хирургическому убийству откровенным кощунством.
Мы будем говорить о проблеме социально нежелательных детей.
Существует масса причин, по которым родители не хотят воспитывать своих детей.
У них отсутствуют материальные и финансовые условия для этого.
Связь, в результате которой родился ребенок, была неофициальной (адюльтер, легкие отношения) и в итоге распалась.
Ребенок появился в результате нежелательного контакта - изнасилования или случайной и не вполне добровольной и осознанной связи.
Один из родителей, чаще всего - отец, не хочет материально-имущественных последствий от этой связи и потому настаивает на аборте, чтобы «сэкономить» на алиментах.
Наконец, вполне может иметь место (и все более распространен сегодня) мотив гедонистического нежелания иметь ребенка, тратить на него время, силы и нервы, при тех или иных «проколах» в контрацепции.
Полноценная социальная реабилитация фигуры отца, в значительной степени разрушенной еще советской волной социальной феминизации, а нынешним феминизмом и вовсе втоптанной в грязь, - это еще одна принципиальная «антиабортная» мера.
Ведь страх женщины остаться один на один со всеми трудностями воспитания ребенка - одна из ведущих причин социальной нежелательности детей.
Итак, во-первых, социальная и психологическая поддержка, во-вторых, отказ от аморального ханжества, и в-третьих - реставрация полноценного отцовства: вот три кита, с помощью которых можно практически полностью извести проблему социальной нежелательности детей.
А за вычетом ее и дискриминации эмбрионов у «защитников абортов» остается в руках лишь очень слабый козырь в виде «Казуса Кукоцкого» - мол, подпольные аборты все равно будут, поэтому лучше пусть они проходят под медицинским контролем в стерильной обстановке.
Напомню, что сталинский запрет абортов был не только разумной демографической мерой, но и включал элемент весьма изощренного социалистического людоедства.
Он сопровождался введением ханжеского законодательства, лишавшего внебрачных детей вообще всяких прав на связь с отцом. Такого не было даже в Древнем Риме.
Таким образом, сталинская система не сужала, а расширяла поле социальной нежелательности детей. «Внебрачные» были в ней плохо поддающимися планированию единицами, поэтому система подталкивала матерей сперва к нелегальным, а потом и к легальным абортам.
В обществе, где проблема социальной нежелательности систематически и последовательно решается, трудно будет ожидать массового паломничества в абортарии.
Фактически оно станет уделом тех, кто руководствуется в своем решении «гедонистической» мотивацией: «Не хочу терять девять месяцев, лучше пойду убью». Но в этом случае заботиться о легальности и гигиене совершенно нелепо.
Это все равно как если кто-то решит убить родителей, а мы вместо услуг киллера будем предлагать ему для решения проблемы врача и полицейского.
Задача общества в том, чтобы отстроить такую систему, при которой у женщин не будет других мотиваций для убийства своих детей, кроме откровенно маргинальных.
А уж борьба за легализацию этих убийств «по соображениям гигиены» ничуть не более осмысленна, чем борьба за легализацию по тем же соображениям приема тяжелых наркотиков.
Источник
