Интервью президента Института национальной стратегии.
- Русские - удивительно единая нация. Во Владивостоке и в Калининграде люди говорят на одном языке с минимумом диалектов. Не бывает на столь большом участке суши такой гомогенности. Однако в своем недавнем выступлении на презентации книги патриарха Кирилла «Семь слов о Русском мире» вы говорили об опасности утраты единства русской нации, об опасности регионализации сознания. Почему вы так боитесь регионализации и в чем она проявляется? Нет ли, наоборот, страха утомить однообразием?
- Усиление региональной идентичности - процесс не только закономерный, но и во многом позитивный. Однако при соблюдении одного основополагающего условия - если он происходит на базе сильной общерусской идентичности. Не просто общегражданской, а именно общерусской. Конечно, хорошо, если люди определяют себя через свое государство. Но в нашей истории есть одна проблема - циклические кризисы государственности. Когда государство ослабевает, идентичность по паспорту тоже дает сбой. Главное, что цементирует нашу страну помимо собственно формальных институтов, основанных на дисциплине и принуждении, - гравитация русской культуры, русского языка, русского исторического самосознания. Если притяжение гравитационного поля ослабевает, то ослабевает единство страны.
- Сегодня оно ослаблено?
- Да, сегодня русское этническое поле ослаблено, русская идентичность наполовину табуирована. Разумеется, никто не мешает тебе быть русским. Но тут как языковой вопрос на Украине. «В чем проблема? У нас никто не запрещает говорить по-русски», - утверждают украинские патриоты. А проблема в том, что, помимо циркуляции языка в бытовой сфере, есть еще его циркуляция в системе образования, в информационном пространстве, в документообороте, в официальном поле и так далее. Без нее полноценное воспроизводство языка и осуществление языковых прав невозможно. Что мы видим на Украине? Вне стандартизованного обучения язык размывается и деградирует; все говорят на русском, но уже совсем не умеют на нем писать; все общаются на нем друг с другом, но не имеют права общаться на нем с государством.
- Примерно то же самое происходит с русской идентичностью в России?
- Именно. Русская идентичность в России достаточно живуча и прорастает сама собой, но ее социальная циркуляция во многом заблокирована, ограничена или деформирована. Этнонациональная идентичность для своего воспроизводства нуждается в неких социальных пространствах, где она будет культивироваться и, если угодно, практиковаться. Где-то она передается просто через семью, через соседские и общинные связи. Но для воспроизводства идентичности большого народа такого недостаточно. Нужны еще - школа, СМИ, массовая культура, государственные институты. Из таких пространств русская идентичность практически полностью выключена. Она выключена даже из пространства, где, казалось бы, всем должно найтись место - из пространства гражданского общества. Например, у нас не может быть русских национально-культурных организаций. Из-за чего достаточно абсурдно смотрятся разного рода площадки межнационального диалога, которые у нас любят в последнее время организовывать: самый большой народ страны на них заведомо не представлен. Точнее, представлен, но лишь в специфической нише казачьих организаций.
- А почему?
- Национально-культурные организации для русских запрещены. В 2003-м была принята соответствующая поправка к закону 1996 года «О национально-культурной автономии». Согласно тексту поправки, НКА могут создаваться только этническими общностями, находящимися «в состоянии национального меньшинства на соответствующей территории». Причем никаких правовых аналогов института НКА русским активистам предложено не было. В сложившейся ситуации, кстати, то же казачество неявно побуждается к тому, чтобы позиционировать себя как отдельный от русских этнос. Получается, чтобы получить представительство, нужно выписаться из русских. О чем, кстати, прямо говорил один из активистов так называемой поморской идеи: созданы такие условия, что русским быть невыгодно. Вот вам, пожалуйста, один из механизмов дезинтеграции нашего этнического поля, когда сами правила игры в России способствуют тому, чтобы субэтническая или региональная идентичность вытесняла и заменяла общерусскую идентичность, а не служила ей дополнением. Аналогичное желание будет возникать, да и уже возникает, у представителей других регионов, имеющих субэтническую специфику.
- О каких регионах идет речь?
- Если взять регионы с устойчивым преобладанием русского населения, то своя региональная, субэтническая специфика есть и на Юге, и на Севере, и на Востоке России. Ее, повторюсь, можно и нужно учитывать. Россия нуждается в развитии начал федерализма. Но у нас федерация ассиметричная. Этнические регионы де-факто имеют несколько иной статус в отношениях с федеральным центром, чем обычные области. И обычные области и края видят привлекательность такого подхода - этнически окрасить себя или максимально подчеркнуть свою региональную специфику, чтобы во взаимоотношениях с федеральным центром отвоевать аналогичные права. В настоящее время федеральный центр силен, и указанная тенденция не так заметна. Но при изменении баланса сил она проявится в полной мере. Наиболее масштабную угрозу единству страны в случае кризиса государственности будет нести именно регионализм, а не этнический сепаратизм.
- Вы опираетесь на какие-то исторические примеры?
- Достаточно указать на опыт украинского и белорусского национальных проектов. Если западнорусские земли, на которых веками, даже под иностранным гнетом, воспроизводилась русская идентичность, удалось в итоге сделать нерусскими, так почему то же самое не может произойти - при определенных условиях - с северорусскими, с восточнорусскими, с южнорусскими землями и людьми? Региональная идентичность не будет работать на распад страны только при условии сильного сплачивающего этнического русского поля.
- Можно ли говорить о какой-то опасности утраты политического единства русской нации? Особенно в связи с предстоящей избирательной кампанией в Государственную Думу в условиях, когда кажется, что единственная общефедеральная повестка - вопросы внешней политики, в то время как серьезные дискуссии о внутренней политике переместились на региональный уровень?
- Не стоит видеть здесь угрозу политическому единству нации. Процессы конкуренции, отбора кадров, функционирования политических партий должны быть укоренены на региональном и муниципальном уровне. Региональные политические пространства сейчас иногда действительно более конкурентны, чем федеральное политическое поле. Возник некий дефицит, некая анемичность общефедеральной внутриполитической повестки. Однако ситуация временная.
- А в чем причина регионализации политической повестки? Более интересной становится региональная повестка или менее интересной становится повестка федеральная?
- Причина проста. Сегодня проблематично быть в оппозиции Владимиру Путину, но можно быть в оппозиции к местным региональным властям. Проблематично как в силу высокого уровня политической поддержки президента, так и в силу сложившегося консолидированного политического режима. Именно поэтому оппозиционная активность сейчас фокусируется на региональном уровне. И выборы в Госдуму-2016 будут способствовать оживлению региональной повестки дня. Однако, насколько можно судить, люди все-таки живут в основном федеральной повесткой, которая пусть и внешнеполитическая, но достаточно интенсивная. Она создает общее смысловое информационное пространство от Калининграда до Владивостока. Пусть нас объединяет не повестка внутренней конкуренции, а внешняя политика - на ближайшую перспективу такого мало не покажется.
- То есть в основу избирательной кампании будут положены вопросы внешней политики?
- Ну такое как раз было бы странно. По вопросам внешней политики между системными партиями есть определенный консенсус. Да, он не стопроцентный, но существующие разногласия не смогут стать основой для интриги избирательной кампании. Если, конечно, мы не будем проводить кампанию в стиле «Голосуй за «Единую Россию» - Враг у ворот!» Если действительно враг у ворот, то тогда вообще не время для выборов. А если мы все же проводим выборы, то логично выстроить внутриполитическую конкуренцию не вокруг того, что нас объединяет, а вокруг того, в чем мы не согласны. И здесь тем более чем достаточно. Начиная от финансово-экономического курса правительства, заканчивая реформой образования или здравоохранения.
- Есть ли у думской оппозиции действительное желание затрагивать такие вопросы? За исключением традиционно поднимаемой перед выборами проблематики социальных аспектов экономической политики (пенсии, пособия, пенсионный возраст)? Могут ли они взять на вооружение действительно вопросы образовательной политики или, скажем, импортозамещения?
- Критика экономической политики правительства и некоторых институциональных реформ - политический Клондайк для системной оппозиции. Было бы странно не использовать такие темы на выборах. Да и действительно есть что критиковать. Текущая экономическая политика входит в противоречие с политикой реального суверенитета на внешнеполитической арене. Подобные противоречия надо выявлять и находить пути их преодоления. Однако такая повестка федеральных выборов имеет свои особенности. Она поставит «Единую Россию» в достаточно некомфортное положение. Лидерам мнения в партии будет непросто выступать апологетами финансовой или социальной политики правительства.
- Почему?
- Многие единороссы и представители Общероссийского народного фронта сами не в восторге от нашего финансового блока и социальных реформ неолиберального толка. Такая повестка выборов дала бы фору системной оппозиции. Включение режима административного давления позволило бы компенсировать такой разворот повестки дня, но имело бы негативные последствия с точки зрения устойчивости политической системы. Особенно в ситуации, когда действительно все системные политические силы действуют в рамках патриотического консенсуса. Такое повредит политическому единству страны. Другой вариант - самим взять на себя инициативу и выступить с программой нового курса. Позиция «Единой России» будет заметно более убедительной, если она пообещает избирателям добиться от правительства проведения нового курса с конкретизацией того, о каких именно параметрах нового курса идет речь. Вопрос о том, «а что вы делали раньше?», конечно, возникнет. Но он будет возникать в отношении всех нынешних думских партий, естественным образом ослабляя, ограничивая их, но вместе с тем ставя в равное положение. Поэтому в каком-то смысле такой фактор - общий для всех участников конкуренции - можно вынести за скобки и рассматривать то, что остается.
- Еще одной проблемой является отсутствие фигур, которые могли бы разработать альтернативную программу. Недавно была дискуссия по поводу предложений советника президента Сергея Глазьева, связанных с кредитованием промышленности и другими аспектами экономической политики. Можно ли ожидать, что какая-нибудь из системных партий вооружится его предложениями?
- Свои рецепты Глазьев высказывает достаточно давно. Отличие недавно опубликованного доклада Глазьева - а я читал его еще до того, как его представили в разных и не всегда удачных пересказах в прессе - не в общем направлении рекомендаций, а в новой степени их конкретизации, предметном и системном изложении. Темы и вопросы, которые поднимаются в докладе Глазьева, вполне могут стать предметом серьезной публичной политической дискуссии. Левая оппозиция наверняка многое там возьмет на вооружение. Но эффект новизны возник бы лишь в том случае, если бы соответствующими тезисами вооружилась часть партии власти или ОНФ.
- Произойдет ли усиление тренда регионализации в 2016 году в связи с переходом выборов в Госдуму на мажоритарную систему, когда половину получат одномандатники?
- Мажоритарная система влияет на мотивацию политиков. Они вынуждены в большей степени учитывать региональную специфику, более активно работать непосредственно с населением. Кроме того, такая система позволяет формировать кадровые резервы, причем более самостоятельные по отношению к партийному руководству, на перспективу. Однако не думаю, что на общефедеральных выборах региональная повестка будет преобладать. Опыт предыдущих кампаний показывает: на выборах в Думу федеральная повестка явно задает тон.
- На ваш взгляд, будет ли «Единая Россия» партией ныне действующего правительства и его политического курса или она попытается сохранить свою позицию режимной партии, партии, представляющей режим в целом?
- Внешнеполитический консенсус системных партий, под знаком которых прошли два последних года, - и плюс, и вызов для «ЕР». Плюс понятен - снизился уровень негативного восприятия, протестной мобилизации, банального раздражения против «ЕР». Такое произошло также во многом благодаря корректировке пропагандистской модели (она стала менее назойливой). Вызов же состоит в том, что в ситуации, когда системная оппозиция в основном лояльна президенту, «ЕР» не может представлять режим в целом. Она представляет сегмент власти, связанный с правительством, что тем более логично, учитывая, что председатель правительства Дмитрий Медведев является лидером «ЕР». А у избирателей много вопросов к правительству, много претензий. И принимая на себя такую роль, «ЕР» сталкивается с трудностями. Но они разрешимые трудности. Более того, именно они могут стать стимулом для нормального политического развития.
- Социологи фиксируют огромные цифры путинского большинства. По всей видимости, путинское большинство поддерживает в первую очередь внешнюю политику президента. Однако не очень ясно, как обстоит дело с внутренней политикой. Здесь кажется важным соотношение общего и частного. Вы неоднократно заявляли себя сторонником республиканизма. Может ли быть некое общее дело применительно ко внутренней политике?
- Может ли быть аналогичный внешнему консенсус по внутренней политике? Хороший вопрос. Думаю, он возможен. И такой идее вполне можно дать республиканскую форму: наше общее наследие должно работать на наши общие интересы. Звучит, конечно, общо, но на самом деле подразумевает очень многое, включая деофшоризацию, переориентацию крупного капитала на внутренние инвестиции, разумную степень протекционизма, стратегическое планирование и так далее. Приоритеты национального развития, национальных интересов в экономике могли бы обеспечить, пусть не 90-процентный, но достаточно широкий консенсус во внутренней политике.
О собеседнике:
Михаил Витальевич Ремизов (род. 1978) - российский политолог и публицист, президент Института национальной стратегии.Окончил философский факультет МГУ, кандидат философских наук. Специалист по политической философии.
Был редактором отдела политики «Русского журнала» и главным редактором Агентства политических новостей. C 2005 года -президент Института национальной стратегии. Один из авторов журнала «Вопросы национализма».
