Доклад Сергея Глазьева, советника Президента РФ, депутата
Государственной Думы РФ, члена-корреспондента РАН, доктора экономических
наук, на конференции ВРНС 12 апреля, посвященной инновационным
технологиям и национальному развитию.
Сразу хочу предупредить: то, о чем я буду говорить, не есть официальная
позиция. Это частное мнение. Я дам некоторые оценки того, насколько
реализуемы продуктивные идеи в современных российских условиях. Выход
нашей страны на траекторию устойчивого роста, решение социальных
проблем - экономическая наука и наука о техническом прогнозировании
требуют достаточно точно определить место, где мы находимся, понять
закономерности, оценить наши возможности и выработать план действий, как
со стороны государства, так и со стороны деловых кругов.
Мы уже много лет в Академии наук занимаемся «длинными циклами
Кондратьева». Доказано, что в основе каждой длинной эпохи лежит
соответствующий технологический уклад, с исчерпанием возможностей
развития которого экономика погружается в периодические состояния
депрессии. Выход из депрессии всегда болезненный. Он требует освоения
ключевых производств нового технологического уклада. Дорога к этим новым
технологиям терниста, связана с высокими рисками. Неопределенность
формирования технологической траектории в эти периоды затрудняет
целеполагание как со стороны бизнеса, так и со стороны государства.
В это время экономика попадает в состояние турбулентности: быстро растут
цены на те товары и услуги, которые жестко технологически привязаны
к монопольным структурам.
Как правило, с резкого скачка цен на энергоносители начинается
структурная перестройка экономики и выход на новый технологический
уклад. Вначале происходит экономический шок, который через скачок цен
вызывает резкое падение прибыльности в значительной части отраслей,
впадающих в депрессию. Капитал высвобождается из устаревших отраслей,
где уже не может получать достаточную прибыль, и пока еще не пробивает
дорогу к новому технологическому укладу - сосредотачивается
на финансовом рынке, создаются условия для финансовых пузырей. И лишь
по прошествии некоторого времени (как правило - 10-15 лет) при поддержке
государственного стратегического планирования частный бизнес нащупывает
прибыльные сферы инвестиций - обозначается траектория нового
технологического уклада. Он становится локомотивом следующего длинного
волнового подъема - и экономика начинает выкарабкиваться из стадии
турбулентности.
Такие периоды обычно сопровождаются резкими институциональными
изменениями: меняются лидеры. Этот период очень опасен с точки зрения
эскалации военных конфликтов, потому что прежние лидеры пытаются
сохранить свое положение за счет неравенства сил. Два предыдущих
структурных кризиса, например, заканчивались катастрофами для нашей
страны.
Первая катастрофа - Вторая Мировая война. В условиях
либерально-демократического устройства общества необходимость резкого
усиления роли государства всегда обосновывается интересами национальной
безопасности, и милитаризация является естественным следствием того, что
либеральный картель запрещает государству вмешиваться в экономику -
за исключением интересов обеспечения безопасности. Поэтому в условиях
либерально-демократической модели на Западе (мы это наблюдаем время
от времени), когда объективно требуется усиление роли государства,
автоматически всегда нарастает военно-политическая напряженность. Потому
что через эскалацию этой напряженности, провоцирование войн
оправдывается тем, что государство берет на себя львиную долю функций
по управлению экономическим развитием.
Так было в 30-е годы, когда Великая депрессия привела к повальной
милитаризации всех западных экономик. Нам практически пришлось
столкнуться с объединенными вооруженными силами всей Европы, которые
ринулись на нашу страну, подзуживаемые из - за океана.
Так было в 70-е/80-е
годы, когда мы вынуждены были огромную часть ресурсов затрачивать
на противостояние с американцами в «холодной войне». Наша экономика,
к сожалению, не выдержала этой нагрузки, в то время как американцы,
вложившие через милитаризацию гигантские деньги в электронную
промышленность, посредством раздувания угрозы космических войн запустили
новый технологический уклад. Этот уклад «тянул» их экономику вперед
в течение 20 лет. Последовавший распад СССР подпитал этот рост еще
триллионом долларов, который увезли из нашей страны на мировой
финансовый рынок.
А сейчас мы находимся на пороге таких же испытаний и такого же
масштаба. Военно-политическая напряженность, которая усиливается
на наших глазах, есть одно из проявлений вот этой самой динамики смены
длинных волн в развитии экономики.
Я так подробно остановился на этой концепции, потому что она позволяет
определить ключевые направления внутренней политики развития. На первом
плане приоритетное развитие производств нового технологического уклада.
Сегодня сформировалось ядро такого технологического уклада: это нано-,
био- технологии, информационно-коммуникационные. Они, несмотря
на кризис, растут с темпом 35% в год! И те страны, которые раньше других
эти технологии освоят, быстрее встанут на новую длинную волну роста
и сумеют вырваться вперед.
Таким образом и происходят экономические чудеса. Они происходят именно
в моменты структурных сдвигов, когда для отстающих стран открывается
окно возможностей, которые они могут использовать, опередив лидеров
на новой волне экономического развития.
Разумеется, без активной государственной политики это сделать
невозможно. Исходя из понимания закономерностей долгосрочного
экономического развития надо формулировать требования к экономической
политике государства. Стратегическое планирование должно показывать
деловому миру, обществу, специалистам, куда движется мировая экономика,
где наше конкурентное преимущество, где перспективные направления роста,
и помогать планировать соответствующие инвестиции.
Замечу, что искусство государственного управления (планирования)
состоит в том, чтобы выбрать наиболее динамично развивающиеся сферы, где
у нас есть конкурентное преимущество. Например, когда технологическая
траектория только начинается, можно обойтись очень небольшими затратами
и получить колоссальную отдачу. Так, в области генной инженерии компании
с капиталом порядка нескольких миллионов рублей вполне смогут освоить
производство биоинженерного продукта, выйти на рынок и через пять лет
иметь уже миллиардные обороты. Здесь необходимо 10-15 человек, хорошее
оборудование, знания и упорство. Если пытаться войти в зрелую
траекторию, скажем, в производство микроэлектронных компонентов,
то здесь уже нужен завод стоимостью в десятки миллиардов рублей. Нужно
импортировать технологии, потребуются тысячи специалистов. То есть порог
входа уже гораздо выше.
А если ставить перед собой задачу создать отрасль еще предыдущего
технологического уклада, например, современное автомобилестроение,
то здесь потребуются сотни миллиардов рублей. Мы наблюдаем, что даже
сейчас, когда в Россию ринулись транснациональные корпорации собирать
свои автомобили, нам не удается заставить их заказывать комплектующие
у российских предприятий. Требования по локализации они выполняют путем
создания новых и новых отверточных сборок на нашей территории.
Не удается этот технологический разрыв, который у нас сложился,
преодолеть в этой перезрелой отрасли. На это нужны гигантские ресурсы.
Значит, следует выбирать те направления, где мы, опираясь на имеющийся
потенциал, сможем рассчитывать на взрывной эффект. Такие направления
у нас есть: биотехнологии (молекулярная биология), генная инженерия,
нанотехнологии, атомная энергетика, ракетно-космический комплекс.
Но масштаб инвестиций на освоение таких технологий у нас крайне мал.
Мы хоть и имеем передовые научные заделы, но на рынках этих новых
продуктов наш вес редко где превышает один процент. Только, пожалуй,
в производстве электронных микроскопов мы еще имеем значительную нишу
на мировом рынке. А что касается других направлений новейшего
технологического уклада, то наше присутствие здесь обозначено в сегменте
от 1,03% до 0,3%.
Стратегическое планирование должно быть подкреплено механизмами
кредитования, финансирования перспективных направлений развития.
Отсутствие этих механизмов и является главной причиной стагнации.
Длительное время наша макроэкономическая политика определялась
интересами средних отраслей, интересами иностранного капитала. И вместо
того, чтобы создавать долгосрочные кредиты в экономике, наши денежные
власти просто обслуживали потоки иностранной валюты, имитируя деньги
только под рост валютных резервов. Иными словами, в течение многих лет
у нас работала колониальная модель, так называемая модель валютного
правления, когда государство не использовало свою главную монополию для
поддержки экономического роста - монополию на деньги.
Наши финансовые власти создавали деньги только под покупку иностранной
валюты. Поэтому российская экономика шла туда, откуда шла валюта: это
экспорт сырья, импорт товаров и импорт капиталов. Это типично
колониальная модель, которая в свое время была Англией реализована
на своих зависимых территориях. Очень удобная для колониальной
эксплуатации, потому что если существует такая модель денежного
предложения, тогда вся зависимая экономика подчиняется интересам
метрополии. В нашем случае - интересам мирового рынка, где от России
требуется только сырье и территории, и население для потребления
иностранных товаров. Следствием этой модели стала деградация нашей
промышленности, резкое падение инвестиций (по объему инвестиций
мы до сих пор не вышли на советский уровень - только 2/3 имеем)
и деградация экономики. Ее фактическая колонизация, формирование
примитивной сырьевой структуры.
И хотя после наступления глобального кризиса денежная политика
несколько поменялась, но, тем не менее, до сих пор Центральный банк
не ставит перед собой задачи создания длинных денег, формирования
длинных кредитных ресурсов для перспективных направлений становления
нового технологического уклада.
Что для этого нужно сделать? Существуют общепринятые модели создания
длинных денег. Например, американская: когда Федеральная резервная
система - хоть и частная, хоть она и олигархическая, но может
имитировать деньги только под покупку государственных казначейских
бумаг. То есть, в Америке вся эмиссия денег идет в пользу государства
через финансирование дефицита бюджета.
В Японии аналогичная модель, только помимо государственных институтов
еще есть государственные банки развития для бюджетных потребностей.
В послевоенной Европе эмиссия денег шла под спрос со стороны
производственных предприятий. Коммерческий банк получает доступ
к кредитным источникам центрального банка только после того, как даст
кредит производственному предприятию. Там центробанк создавал ресурсы
под развитие производства. Это стало главным механизмом формирования
европейского экономического чуда.
Китай, который уже совершил экономическое чудо на наших глазах, строил
долгосрочную систему кредитования экономики, подобную той, что
существовала в Советском Союзе, но - в рыночной среде: когда центральный
банк и госорганы планирования формируют вместе финансовый план, и под
задачи модернизации, через государственные банки центробанк выдает
необходимое количество кредитных ресурсов для освоения новых технологий.
Естественно, такого рода сложная система стратегического планирования,
целевого управления кредитной системой, когда формируются огромные
финансовые кредитные резервы за счет эмиссии Центрального банка под
целевое использование этих денег со стороны предприятий, через
коммерческие банки, требует высокого искусства управления. Она выглядит
абсолютно невозможной в российских условиях тотальной коррупции, которая
разъедает сегодня весь госаппарат.
Для того, чтобы эту систему создать, необходимы две элементарных
базисных вещи: ответственность людей, которым поручено управлять
экономическими институтами, и законность всего происходящего
(прозрачность). Ни того, ни другого в настоящий момент нет.
Я убежден, что проблема выхода на траекторию технологического роста
и развития скрывается не в отсутствии предложений по экономической
политике, не в отсутствии понимания, куда вкладывать деньги,
не в недостатке проектов, а в пороках системы управления. В этой системе
управления нет ответственности, а раз ее нет, значит кругом коррупция.
Две стороны одной медали. Если с людей не спрашивают за результаты
работы, они заняты личными интересами.
Важнейший вопрос - восстановление той нравственной системы ценностей,
которая позволила бы при формировании нового механизма ответственности
создать новую продуктивную элиту. То, что мы сегодня имеем, лечению
почти не поддается. 80% крупнейшего бизнеса находится в оффшорах. При
этом они не хотят заниматься решением проблем развития страны, ссылаясь
на то, что в стране «плохой инвестиционный климат». Все это разговоры
в пользу бедных.
Люди, которые вывезли из России миллиарды, а некоторые - десятки
миллиардов долларов (общий объем за два десятилетия составляет уже более
триллиона), получили гигантскую собственность, доступ к ресурсам, в том
числе административным (проблемы в кулуарах и судах решаются легко) -
эти люди жалуются на плохой инвестиционный климат!
А маленький Кипр взял и в течение одной недели под давлением
европейских хозяев и МВФ запросто отобрал у них одну треть сбережений.
Ну, и где лучше инвестиционный климат: здесь, где они все вопросы
решают, или в Европе, где вопросы решают за них и при необходимости
конфискуют «награбленное» из России под предлогом отсутствия
доказательств законного происхождения этих денег? Разговоры про
улучшение условий для этих людей внутри России, чтобы после этого они
вернули из оффшоров свои деньги, настолько наивны! Смешно слышать.
Оффшорная, компрадорская болезнь лечится с трудом. Паразитивная система
крупного бизнеса уходит от налогов, высасывает накопленное за годы
советской власти из экономики, транслирует в твердую валюту и вывозит
ее за рубеж. Это исправлению не поддается.
Если мы хотим совершить скачок развития, нам нужны принципиально новые
правила формирования бизнес-элиты, рекрутирования людей в системы
государственной власти. Чтобы вместо симбиоза коррупционного
чиновничества и оффшорной олигархии получить продуктивную творческую
элиту, ориентированную на развитие страны.
Совершенно неправильно думать, будто бизнес нейтрален по отношению
к системе ценностей. Этого нет ни в одной уважающей себя стране. И у нас
такого никогда не было. Купцы делились на гильдии: чем выше состояние,
тем больше социальная ответственность. Во время Первой Мировой войны,
когда потребовалась мобилизация ресурсов, крупный бизнес сам пришел
к государству и организовал военно-промышленные комитеты.
Система, которая провоцирует безнравственность и паразитические формы
гнусно-колониальной эксплуатации страны, не имеет права
на существование. Однако, система сложилась, она сама себя поддерживает,
в ней замешаны гигантские материальные интересы. Конечно, потребуются
титанические усилия со стороны политического руководства, со стороны
духовной элиты, экспертного сообщества и со стороны самого бизнеса,
чтобы эту модель сломать, и в интересах русского проекта выйти
на траекторию успешного развития.
