В среду, 9 октября, Президент России Владимир Путин провел рабочую встречу с председателем правительства Дмитрием Медведевым, сообщает пресс-служба Кремля.
Глава Правительства информировал Президента о ходе работы по модернизации первичного звена здравоохранения.
Владимир Путин посетовал, что «у нас регулярно происходят сбои на том уровне, где возникает, должно возникать эффективное взаимодействие – между государственным уровнем управления и муниципальным. Вот на этом стыке у нас постоянно происходят какие-то сложности, поскольку уровень государственного управления – и федеральный, и региональный – часто или делает вид, что его это не касается или касается во вторую, в третью очередь, а муниципальный уровень всё время ссылается на отсутствие необходимых ресурсов и компетенций».
«Я понимаю, - продолжил он, - что здесь есть сложности, заложенные ещё в основном законе, но нам нужно обязательно отрегулировать это взаимодействие. Потому что, скажем, вот в этой области мы проводили реорганизацию или оказывали помощь первичному, кстати говоря, звену здравоохранения дважды, по сути, дважды с федерального уровня напрямую просто, напрямую. Потом это всё куда-то уплывает: и материальная составляющая этого уровня здравоохранения, и уровень оплаты труда. То же самое, кстати говоря, происходит и в сфере образования».
Президент попросил Дмитрия Медведева обратить на это «особое внимание и выстроить работу с регионами и с муниципалитетами таким образом, чтобы она была эффективной».
О причинах несогласованности действий между различными ветвями власти рассуждает в интервью «Русской народной линии» доктор философских наук, профессор МГУ, заместитель председателя Научного совета по изучению и охране культурного и природного наследия при Президиуме РАН Валерий Николаевич Расторгуев:
Прежде чем говорить об отношениях, а тем более о конфликте между ветвями власти, следует задаться элементарным вопросом: а что такое муниципальный уровень власти в России – просто нижняя ступенька государственной пирамиды, предназначенная для выращивания кадров, то есть чиновников, способных взобраться на более высокую ступеньку властной пирамиды, или что-то совершенно иное? Вопрос, казалось бы, очевидный для юриста, да и просто знающего человека, которому известно, что муниципалитет в переводе не русский – не что иное, как самоуправление, что означает независимость от государства. Но именно здесь и начинается совершенно невероятная метаморфоза: умом-то мы понимаем, что это самоуправление, то есть самость и независимость, а глаза говорят прямо противоположное: да нет, это сугубо административная вертикаль, просто её нижние звенья, или, говоря образно, опора вертикали, которая наполовину уходит в народную толщу. Представьте себе, к примеру, что мэр какого-нибудь городка – вовсе не государственный служащий, а самоуправленец. Я бы не рискнул такое публично сказать. Он же первый и оскорбится, да, пожалуй, и в суд подаст за оскорбление государственной власти в его лице, благо, такой закон вышел: суди – не хочу.
По этой причине я не буду навязывать читателю «теорию», которая даже со стороны кажется всякому россиянину бредовой, а чиновникам нижнего звена - и антигосударственной, не соответствующей российской чиновничьей реальности. Впрочем, теория ли виновата в том, что она не укладывается в голову? Может быть, наши головы устроены не так или, страшно подумать, а не то что произнести – с самим государством нашим что-то не так, не по правилам оно скроено, а «по понятиям», не имеющим ничего общего с европейскими категориями права? А если дело обстоит именно так, то стоит ли вернуться к сугубо российскому способу ставить любую проблему сразу ребром: кто виноват и что делать?
Честно говоря, я не сторонник подобным образом подходить к проблемам – ставить их ребром, сразу же искать виноватых и принимать решения. Для начала лучше бы поразмышлять. Хотя бы об истории самоуправления и гражданского общества в России, поскольку самоуправление во все мире рассматривается в связке с историей становления гражданского общества, а муниципальный уровень управления представляет собой не что иное, как своеобразное промежуточное звено между государством и гражданским обществом, равно зависимое и от государства, и от населения. Кроме того, следует вспомнить и об уникальности нашего государства, и о том пути, по которому оно продиралось сквозь чащобу истории. Все прочие европейские страны шли по наезженной колее, чем они очень гордятся и даже кичатся по сей день, хотя эта «цивилизационная колея» привела многие из них к полному краху, а если и не привела, то не факт, что приведет. А мы шли особняком – всё лесом и лесом. И, вполне возможно, что из-за этого особого пути и выжили. Так что же это был за лес такой – российская история, и было ли у нашего государства хоть когда-нибудь гражданское общество или хотя бы его подобие?
По мнению европейцев и, конечно, всех без исключения наших западников, его никогда и не было. Если, к примеру, включить в определение гражданского общества набор обязательных качеств и условий, свойственных западным странам, например, наличие строго определенных типов политического устройства по единственно приемлемому образцу, то о гражданском обществе, и соответственно, и о «правильных муниципалитетах», можно будет говорить применительно только к небольшой группе стран, называющих себя цивилизованными. А нас, понятно, придется причислить себя с большей частью человечества к варварам и дикарям. Но и такое определение работает только в узких временных границах, которые принято назвать современностью, поскольку и в этих избранных, образцовых странах представления о гражданской идентичности и гражданском обществе постоянно изменяются: еще вчера любое посягательство на институт брака считалось проявление дикости, а сегодня дикостью называют попытку восстановить в правах традиционную семью.
Чтобы пояснить эту мысль, сошлюсь на В.О. Ключевского, который в «Курсе русской истории» посвятил целый раздел (лекция XIII) описанию русского гражданского общества XI и XII вв. и убедительно продемонстрировал, что оно имело не только свою специфику, но давало более широкий спектр свобод, чем гражданское общество европейских стран того времени. А Н.М. Карамзин в своей «Записке о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях», увещевая Александра I, указывал, что «во всех древних городах наших бывало так называемое вече, или совет народный, при случаях важных; во всех городах избирались тысяцкие, или полководцы, не князем, а народом. Сии республиканские учреждения… обуздывали народную буйность; когда же государство разделилось на многие области независимые, тогда граждане, не уважая князей слабых, захотели пользоваться своим древним правом веча и верховного законодательства; иногда судили князей и торжественно изгоняли в Новгороде и других местах. Сей дух вольности господствовал в России до нашествия Батыева, и в самых ее бедствиях не мог вдруг исчезнуть, но ослабел приметно».
Разве можно что-либо подобное представить применительно к нашим современным институтам самоуправления? Я уже не говорю о статусе крестьянских общинах в Российской империи и о роли земства, что полностью переворачивает наши представления о сущности гражданского общества в России. «Советская демократия» выхолостила, конечно, саму идею самоуправления, не оставив и следа от идеи независимости гражданского общества от государства. Инерция этого наследия настолько сильна, что не оставляет ни малейших шансов на то самовосстановление институтов самоуправления без их насаждения сверху – со стороны государства. Но и этим надеждам не суждено было сбыться. Во времена Ельцина была осуществлена масштабная кампания по имитации этого процесса, которая полностью дискредитировала саму идею самоуправления в России, для чего и была инициирована. Я имею в виду деятельность Сороса и его программу по созданию гражданского общества в РФ.
По честному признанию руководителя этого грандиозного надувательства Глеба Павловского, гражданское общество рассматривалось как «безусловная выдумка», прикрытие для демонтажа советского политического строя. Это было «не бесструктурное восстание, не бунт слепой улицы, - подчеркивал Павловский, - а восстание сперва десятков, потом сотен тысяч маленьких организаций – вплоть до организаций микрорайонов, муниципальных организаций. Тогда они еще не назывались муниципальными. Но Москва их очень хорошо знала. Существовало множество клубов по интересам, клубов избирателей. В 1991 году вся эта стихия была сильнейшим механизмом давления и на выборный процесс, и на прессу. Стихия имела и свою, достаточно разнообразную, прессу – тысячи изданий». Эта стихия, которая, как мощна волна, подняла все социальное дно и привлекла в сфере политику шизоидную массу, спала сразу после того, как выполнила свою функцию – слом государственной системы. Но оставила по себе глубочайшее неуважение к самой идее гражданского общества как в сознании элиты, так и, что особенно горько, в умах миллионов россиян.
Но что самое интересное, разрушение устоев социалистического государства усилиями заведомо имитационного «гражданского общества» финансировалось преимущественно не из фонда Сороса, а из госбюджета! Как пишет тот же Павловский, в любой революции очень важна финансовая сторона: «В 80-е годы существовали кооперативы, которые, строго говоря, не являлись кооперативами как экономическими субъектами. На самом деле они были кассовыми структурами того же самого гражданского общества – и осуществляли его финансирование из государственного бюджета. Был выстроен механизм откачки безналичных средств, превращения их в наличные и финансирования неформальных групп».
Но что же тогда представляет собой не имитационное, а подлинное гражданское общество? По своей сути оно не что иное, как особое средостение между государством и человеком или, по определению Гегеля, «дифференция», которая не только разделяет, но также соединяет и защищает государство от человека и человека – от государства и от самого себя. Государство при всем желании не сможет предотвратить ущемление прав «маленького человека», особенно в тех случаях, когда эти права вступают в противоречие с так называемыми «высшими соображениями», за которыми чаще всего стоят корыстные узкогрупповые интересы. Иное дело, когда власть сталкивается с коллективной волей, например, с позицией влиятельных и сплоченных групп, в настоящее время – со стороны неправительственных организаций и профсоюзов, способных оказывать действенное влияния на властные структуры и даже добиваться участия в делах власти. С их артикулированными интересами придется считаться и политической элите, и чиновникам всех уровней.
То же можно сказать и о позиции «маленького человека». Он, конечно, и «мал», и слаб, но благодаря этому может уйти из-под любого контроля, способен к нестандартным решениям, а его мотивации и реакции трудно предсказуемы. В отличие от государства человек обладает собственным разумом, который по изобретательности несравним с «коллективным разумом» чиновничьей машины. Предсказуемость социального поведения, гражданская культура и традиционное право, без которого нет действенного правосознания, развитое чувство собственного достоинства, не противоречащее гражданственности и патриотизму, – все эти социальные качества сохраняются, развиваются и эволюционируют в процессе становления традиционного гражданского общества и тех новых форм, которые интенсивно развиваются сегодня. Соответственно, основная и непреходящая двойственная функция гражданского общества – это защита гражданина и его семьи от гигантской, неповоротливой и бездушной государственной машины, а также защита государства от неуправляемых «социальных атомов». Все остальные дефиниции гражданского общества, которым нет числа, факультативны, так как они способны лишь сузить сферу применимости этого понятия в языке современной политики.
Как видим, провести границу между гражданским обществом и муниципальной властью очень сложно. Конечно, можно провести черту на законодательном уровне, но сделать это можно будет только тогда, когда возникнет из небытия гражданское общество. А в России нет гражданского общества нет, которое обладало бы колоссальными ресурсами и влияло на политику на всех ее уровнях – от муниципального до федерального и международного – с не меньшим эффектом, чем государство и бизнес. А в отношении органов самоуправления как основного условия возникновения гражданского общества существует международные нормы, определённые в соответствующей Хартии самоуправления ООН, ратифицированной в РФ, где отмечается, что самоуправление перестает быть фикцией только с того момента, когда в его руки перейдут достаточные материальные ресурсов, которые, как известно, пополняются преимущественно за счет налогов. Именно налогообложения является и важнейшим звеном в становлении современных форм гражданского общества, которые и превратили его третий сектор экономики.
Сердцевиной современного гражданского общества в западных странах давно стали некоммерческие негосударственные организации, ориентированные не на прибыль, а на благотворительные цели и решение тех социальных задач, с которыми не справляется государство – будь то помощь старикам или образование, здравоохранение или защита культурного и природного наследия. В обмен за это государство не просто предоставляет льготы НКО, но и освобождает их от всех налогов при условии, что они отказываются от присвоения прибыли, занимаясь бизнесом. Это дает НКО исключительные преимущества именно в конкурентном бизнесе, где зарабатываются средства для осуществления социально значимых целей, но это возможно только при условии прогрессивного налогообложения – причем не только на реальные доходы, но и не наследование капиталов…
Именно здесь и скрыта главная причина, объясняющая, почему у нас нет ничего даже отдаленно похожего на современное гражданское общество, которое по значимости с полным основание называют третьим сектором экономики ведущих западных стран – третьим после государственного сектора и крупного бизнеса! В нашей стране, должен сказать, в этом отношении ситуация патовая, что обусловлено принципиальным отказом политической элиты от введения прогрессивного налогообложения. Поэтому так странно было слушать, к примеру, разговоры о волонтерах и о перспективах развития волонтерского движения в 2019 году, объявленным в РФ Годом волонтера. Если в развитых государствах с длительными традициями поддержки гражданского общества большая часть активного населения, иногда до 60-80 процентов (!), участвует в деятельности НКО в качестве волонтеров, то по имеющейся статистике эта цифра в Москве, к примеру, не превышает и двух процентов. А все предложения по стимулированию НКГ социальной направленности сводятся к увеличению тех же бюджетных затрат на гранты для НКО. Согласитесь, такая практика всем хороша, но не имеет никого отношения к третьему сектору экономики.
А тот факт, что у нас отсутствует прогрессивное налогообложение на наследование, начисто исключает создание мощных благотворительных фондов, на основе которых в большинстве стран функционируют негосударственные университеты, госпитали, хосписы и бесконечное число других социальных и благотворительных организаций, снижающих на порядки социальные и политические риски. И это хорошо понимают богатейшие люди планеты. К примеру, когда Трамп обратился с предложением снизить верхнюю планку налогообложения для крупного бизнеса, то именно семья Рокфеллеров и другие богатейшие семьи выступили против заманчивого, казалось бы, предложения: устойчивость политической системы дороже.
Говоря о перспективах развития гражданского общества хотя бы на муниципальном уровне, я, конечно, понимаю, что их механическое заимствование очень опасно. Мы попадаем в зону риска уже по той причине, что не имеем даже начального опыта сосуществования государства с институтами совершенно независимого и плохо управляемого гражданского общества, не готовы к тому, что оно выйдет из-под государственного контроля. Но рассуждать о какой-то реорганизации и совершенствовании муниципального звена управления без решения этой проблемы и даже без ее постановки (!) в принципе, конечно, невозможно. Поэтому нам необходима, прежде всего, колоссальная работа по закладке основ стратегии развития гражданского общества в России. В противном случае все останется неизменным: имитация самоуправления обернется, как всегда, самоуправством чиновников, тем более что разница здесь минимальна. В первом случае управление берут на себя неправительственные организации, совершенно независимые от государства, а во втором – органы, выполняющие функции посредника между государством и гражданским обществом, которого нет...
