Я родился в семье офицера, ветерана Великой Отечественной войны. Мой отец, уроженец села Заборовья Медновского района Тверской области, был сыном известного, авторитетного крестьянина, репрессированного в 30-х годах по подозрению в организации левоэсеровского подполья. Воевал от звонка до звонка и долго еще потом. Несмотря на то, что числился сыном «врага народа», уже в ноябре 1941 года получил офицерское звание – лейтенант. Как члену семьи репрессированных, отцу последующих званий не давали, наградами особо не баловали, а вот драться позволили и с немцами, и с власовцами, и с бандеровцами в Закарпатье, уже после войны, где я и родился. Сергеем меня назвали в честь фронтового друга Серго Стуруа, который вынес его с поля боя, а сам через месяц погиб.
В моей семье было ещё два участника войны. Мама – украинка, певунья, красавица. В 1941 ей исполнилось 15 лет. В первые дни войны погибли два родных брата. Эвакуация, оккупация, подполье, два ранения, работа нянечкой в медсанбате, вот не полный список за 4 года. Ну, и мать отца, Мария Андреевна, простая, русская, воцерковленная женщина. После ареста деда, одна воспитывала пятерых детей. Во время оккупации бабы пришли и попросили спрятать нашего раненого летчика, успокаивая тем, что немцы у «врагов народа» искать не будут. «Так у меня же сын на фронте», – воскликнула бабушка. Но спрятать, спрятала!!!
В ряды Красной Армии отца призвали с началом войны. Сразу на фронт. За плечами школа ДОСАРМ (предшественник ДОСААФа). Наводчик ручного пулемета кавалерийского взвода. «С самого начала было действительно очень страшно, но еще больше обидно». Отец рассказывал: «Немцы первые дни войны над нами просто издевались. То свинью живую с самолета на позиции скинут. Она так визжит, с ума можно сойти. Хочется просто куда-то спрятаться, убежать, закопаться. То бочку деревянную с дерьмом. А тут еще танки. Ну, и драпали мы поначалу. А уж потом с такой ненавистью драться стали. Жуть. Были, конечно, случаи, когда командиры свои гимнастерки на солдатские меняли, но единичные. Хотя знали, что немцы за кубари офицерские расстреливали сразу. Предпочитали драться и гибнуть, но честь командирскую не ронять. А когда в 1943 погоны ввели, тут уж никаких сомнений. Мы почувствовали себя победителями. Командир взвода разведки полка и новенькие лейтенантские погоны. Что не говори, погоны – это, конечно, – сила. С предателей, трусов, мародеров, первым делом, срывали как раз погоны.
Ранней осенью 1944 года, после ранения в ногу, отца перевели в офицеры связи 53-й Армии 2-го Украинского фронта. Линия связи: дивизия – корпус. Корпус 49-й стрелковый. После взятия Бухареста он станет «Бухарестским». Командир – генерал-лейтенант Терентьев Гурий Никитович. Кстати, наш земляк из деревни Иваньково, Кимрского района, Тверской области, которая и дала название Иваньковскому водохранилищу. Стремительное наступление в Румынии. 80 км в сутки. По долине Валахии в направлении Железных ворот Трансильванских Альп. Ломая и нарушая управление немецкими войсками. Круша в постоянных стычках отборные части Вермахта. Справа и слева уже не воюют, но еще пока отходят на запад подразделения румынской армии, сохраняя верность присяге королю Михаю. Горы. Неразбериха. Рейс за рейсом. Пакет за пакетом. В пакете секретный приказ. Только после получения этого приказа начинаются: движение войск, массированные артиллерийские удары, авиационные налеты. А чтобы пакет не попал врагу, кстати, у фашистов диверсанты во фронтовой полосе работали очень эффективно, его наматывали на гранату. Офицер связи эту гранату вешал на шею под гимнастерку. Чуть что, ни пакета, ни офицера. И так день за днем, пакет за пакетом. Три дивизии – корпус. Неделя в седле, без сна и отдыха. Напряжение на пределе. И отец, «железный Шурка», по воспоминаниям генерал-полковника Родимцева, доставляет приказ командиру одной из дивизий. Охрана штаба дивизии знает офицера связи корпуса и пропускает без звука. Отец вбегает, расстегивает гимнастерку, вынимает гранату. Что за чертовщина? Граната есть, пакета нет. Минута на поиски. Нет пакета. Еще минута. Нет. «Ты что, лейтенант – спятил? Начальника особого отдела сюда». Первое, что делает генерал, после недолгих разбирательств самолично срывает погоны. «Не к рукам когда, хуже варежки». Отец всегда напивался и плакал, когда рассказывал этот случай. И поговорку эту произносил только при особых обстоятельствах, меняя слово «когда» на женский орган. То есть так, как сказал генерал. «Я не помню, что говорил командир дивизии, что спрашивал особист. В голове молотком стучало: сын врага народа, сын врага народа, сын врага народа».
Всю войну отец постоянно думал, если погибать, то только на людях, при всех. Дважды попадал в окружение. Первый раз выходил с переломанной в нескольких местах рукой; второй – раненый в плечо и с гнойным перитонитом, «на брюхе полз». 12 ранений, одна контузия. И только раз его вынес Серго. Остальные – добирался до медсанбата сам. Только бы не отстать от своих. Только бы не пропасть «без вести». Дома мать и четверо братьев и сестер мал, мала меньшего. Тогда им всем конец. А тут потеря секретного пакета. Свои расстреляли бы. Господи помилуй.
«Сколько длился допрос, какие вопросы задавали. Только вот уже два каких-то казака идут рядом. Автоматы наперевес. Куда ведут? И один, который постарше, говорит: «Слышь, браток, тебя кажись, хлопнут, что бы грех на душу не брать, с мертвого сапоги не снимать. Может, сам подаришь»? А у меня такие классные итальянские сапоги были. Когда еще в разведке служил, ребята достали. Я вальс – чечётку шестеркой единственный в полку выбивал. Стал снимать, а сапог никак. «На, сам тяни» – говорю. А он как дернет, здоровый собака, чуть ногу не оторвал. И, о мать честная, пакет и выпал. Я его хвать и так бегом в штаб прямо в одном сапоге. Казаки за мной, кричат что-то, даже вроде в воздух стрелять стали. Генерал пакет сразу вскрыл. Видать и новость была хорошая. Что-то его обрадовало. Да и ответ нужен срочно в корпус. Несколько слов написал, языком заклеил. «Давай, дуй в корпус. Нет, стой. Снимай гимнастерку». И сам впопыхах погоны мне прихватил. Откуда иголка то взялась. «Прости сынок. Война». Я выбежал из штаба, выхватил сапог у казака, да им его по роже, а сам в седло. Скачу и погоны все рукой проверяю. Ординарец у меня был Федя Шидор, мужик уже взрослый, рядом скачет, смотрит на меня и кричит: «На месте, лейтенант, все хорошо командир, на месте лейтенант…». А сам весь в соплях, слезах, и колотит его как в лихорадке. То же, наверное, хлопнули бы. Он же всегда со мной. Охрана моя».
Вся послевоенная жизнь отца, так или иначе, была связана с войной. Причем во всем: в мыслях, делах, словах, песнях. И день Победы в нашей семье был, по-настоящему, со слезами на глазах. Он пил и плакал. А потом мы сидели с мамкой, обнявшись, давились слезами и слушали, как он орал во сне, орал и матерился, плакал и опять орал, поднимая своих бойцов то в атаку, прорываясь из окружения под Киевом, то в ледяную воду Днепра на переправу под шквалами пулеметного огня. И я, тогда еще мальчишкой, понял своим детским умом, что прошел мой отец, что-то невероятно страшное, ужасно тяжелое и исключительно запоминающееся. Понял и увидел. Мы жили у бабушки в Новом Поселке. Удобств особых не было. Ходили в баню с отцом на Заставу. Сколько же было там инвалидов войны в начале шестидесятых. Кто без рук, кто без ног, с перебитыми шеями, позвоночниками. А друг отца, дядя Миша Колтырин, трижды бежавший из немецкого плена, с рваной собаками в клочья спиной. Так это были уже шестидесятые. А сколько же их тогда уже померло. Они не вошли в списки погибших и пропавших без вести. Они относились к тем счастливчикам, которые выжили.
Мы помним всё о наших отцах. Все о наших отцах – Ветеранах. О Вас, Ветераны. Спасибо Вам, за Победу. Вы, и только Вы, ее выстрадали и добыли. Победу, которую до сих пор не смогли не украсть, не опошлить. Победу, которая сегодня, может быть как никогда раньше, является бастионом русского духа. Победу, которая и завтра и всегда будет знаменем борьбы за нашу Россию, за национальную самобытность и территориальную целостность. Спасибо Вам! Живите долго!
Уважаемые Ветераны! Друзья! Поздравляю Вас с Днем Победы. Самым великим праздником нашего народа. Всего Вам доброго. Счастья и здоровья.
Сергей Александрович Спиридонов, заместитель Председателя Совета НП «Ассоциация Тверских землячеств», капитан 1 ранга в отставке
В моей семье было ещё два участника войны. Мама – украинка, певунья, красавица. В 1941 ей исполнилось 15 лет. В первые дни войны погибли два родных брата. Эвакуация, оккупация, подполье, два ранения, работа нянечкой в медсанбате, вот не полный список за 4 года. Ну, и мать отца, Мария Андреевна, простая, русская, воцерковленная женщина. После ареста деда, одна воспитывала пятерых детей. Во время оккупации бабы пришли и попросили спрятать нашего раненого летчика, успокаивая тем, что немцы у «врагов народа» искать не будут. «Так у меня же сын на фронте», – воскликнула бабушка. Но спрятать, спрятала!!!
В ряды Красной Армии отца призвали с началом войны. Сразу на фронт. За плечами школа ДОСАРМ (предшественник ДОСААФа). Наводчик ручного пулемета кавалерийского взвода. «С самого начала было действительно очень страшно, но еще больше обидно». Отец рассказывал: «Немцы первые дни войны над нами просто издевались. То свинью живую с самолета на позиции скинут. Она так визжит, с ума можно сойти. Хочется просто куда-то спрятаться, убежать, закопаться. То бочку деревянную с дерьмом. А тут еще танки. Ну, и драпали мы поначалу. А уж потом с такой ненавистью драться стали. Жуть. Были, конечно, случаи, когда командиры свои гимнастерки на солдатские меняли, но единичные. Хотя знали, что немцы за кубари офицерские расстреливали сразу. Предпочитали драться и гибнуть, но честь командирскую не ронять. А когда в 1943 погоны ввели, тут уж никаких сомнений. Мы почувствовали себя победителями. Командир взвода разведки полка и новенькие лейтенантские погоны. Что не говори, погоны – это, конечно, – сила. С предателей, трусов, мародеров, первым делом, срывали как раз погоны.
Ранней осенью 1944 года, после ранения в ногу, отца перевели в офицеры связи 53-й Армии 2-го Украинского фронта. Линия связи: дивизия – корпус. Корпус 49-й стрелковый. После взятия Бухареста он станет «Бухарестским». Командир – генерал-лейтенант Терентьев Гурий Никитович. Кстати, наш земляк из деревни Иваньково, Кимрского района, Тверской области, которая и дала название Иваньковскому водохранилищу. Стремительное наступление в Румынии. 80 км в сутки. По долине Валахии в направлении Железных ворот Трансильванских Альп. Ломая и нарушая управление немецкими войсками. Круша в постоянных стычках отборные части Вермахта. Справа и слева уже не воюют, но еще пока отходят на запад подразделения румынской армии, сохраняя верность присяге королю Михаю. Горы. Неразбериха. Рейс за рейсом. Пакет за пакетом. В пакете секретный приказ. Только после получения этого приказа начинаются: движение войск, массированные артиллерийские удары, авиационные налеты. А чтобы пакет не попал врагу, кстати, у фашистов диверсанты во фронтовой полосе работали очень эффективно, его наматывали на гранату. Офицер связи эту гранату вешал на шею под гимнастерку. Чуть что, ни пакета, ни офицера. И так день за днем, пакет за пакетом. Три дивизии – корпус. Неделя в седле, без сна и отдыха. Напряжение на пределе. И отец, «железный Шурка», по воспоминаниям генерал-полковника Родимцева, доставляет приказ командиру одной из дивизий. Охрана штаба дивизии знает офицера связи корпуса и пропускает без звука. Отец вбегает, расстегивает гимнастерку, вынимает гранату. Что за чертовщина? Граната есть, пакета нет. Минута на поиски. Нет пакета. Еще минута. Нет. «Ты что, лейтенант – спятил? Начальника особого отдела сюда». Первое, что делает генерал, после недолгих разбирательств самолично срывает погоны. «Не к рукам когда, хуже варежки». Отец всегда напивался и плакал, когда рассказывал этот случай. И поговорку эту произносил только при особых обстоятельствах, меняя слово «когда» на женский орган. То есть так, как сказал генерал. «Я не помню, что говорил командир дивизии, что спрашивал особист. В голове молотком стучало: сын врага народа, сын врага народа, сын врага народа».
Всю войну отец постоянно думал, если погибать, то только на людях, при всех. Дважды попадал в окружение. Первый раз выходил с переломанной в нескольких местах рукой; второй – раненый в плечо и с гнойным перитонитом, «на брюхе полз». 12 ранений, одна контузия. И только раз его вынес Серго. Остальные – добирался до медсанбата сам. Только бы не отстать от своих. Только бы не пропасть «без вести». Дома мать и четверо братьев и сестер мал, мала меньшего. Тогда им всем конец. А тут потеря секретного пакета. Свои расстреляли бы. Господи помилуй.
«Сколько длился допрос, какие вопросы задавали. Только вот уже два каких-то казака идут рядом. Автоматы наперевес. Куда ведут? И один, который постарше, говорит: «Слышь, браток, тебя кажись, хлопнут, что бы грех на душу не брать, с мертвого сапоги не снимать. Может, сам подаришь»? А у меня такие классные итальянские сапоги были. Когда еще в разведке служил, ребята достали. Я вальс – чечётку шестеркой единственный в полку выбивал. Стал снимать, а сапог никак. «На, сам тяни» – говорю. А он как дернет, здоровый собака, чуть ногу не оторвал. И, о мать честная, пакет и выпал. Я его хвать и так бегом в штаб прямо в одном сапоге. Казаки за мной, кричат что-то, даже вроде в воздух стрелять стали. Генерал пакет сразу вскрыл. Видать и новость была хорошая. Что-то его обрадовало. Да и ответ нужен срочно в корпус. Несколько слов написал, языком заклеил. «Давай, дуй в корпус. Нет, стой. Снимай гимнастерку». И сам впопыхах погоны мне прихватил. Откуда иголка то взялась. «Прости сынок. Война». Я выбежал из штаба, выхватил сапог у казака, да им его по роже, а сам в седло. Скачу и погоны все рукой проверяю. Ординарец у меня был Федя Шидор, мужик уже взрослый, рядом скачет, смотрит на меня и кричит: «На месте, лейтенант, все хорошо командир, на месте лейтенант…». А сам весь в соплях, слезах, и колотит его как в лихорадке. То же, наверное, хлопнули бы. Он же всегда со мной. Охрана моя».
Вся послевоенная жизнь отца, так или иначе, была связана с войной. Причем во всем: в мыслях, делах, словах, песнях. И день Победы в нашей семье был, по-настоящему, со слезами на глазах. Он пил и плакал. А потом мы сидели с мамкой, обнявшись, давились слезами и слушали, как он орал во сне, орал и матерился, плакал и опять орал, поднимая своих бойцов то в атаку, прорываясь из окружения под Киевом, то в ледяную воду Днепра на переправу под шквалами пулеметного огня. И я, тогда еще мальчишкой, понял своим детским умом, что прошел мой отец, что-то невероятно страшное, ужасно тяжелое и исключительно запоминающееся. Понял и увидел. Мы жили у бабушки в Новом Поселке. Удобств особых не было. Ходили в баню с отцом на Заставу. Сколько же было там инвалидов войны в начале шестидесятых. Кто без рук, кто без ног, с перебитыми шеями, позвоночниками. А друг отца, дядя Миша Колтырин, трижды бежавший из немецкого плена, с рваной собаками в клочья спиной. Так это были уже шестидесятые. А сколько же их тогда уже померло. Они не вошли в списки погибших и пропавших без вести. Они относились к тем счастливчикам, которые выжили.
Мы помним всё о наших отцах. Все о наших отцах – Ветеранах. О Вас, Ветераны. Спасибо Вам, за Победу. Вы, и только Вы, ее выстрадали и добыли. Победу, которую до сих пор не смогли не украсть, не опошлить. Победу, которая сегодня, может быть как никогда раньше, является бастионом русского духа. Победу, которая и завтра и всегда будет знаменем борьбы за нашу Россию, за национальную самобытность и территориальную целостность. Спасибо Вам! Живите долго!
Уважаемые Ветераны! Друзья! Поздравляю Вас с Днем Победы. Самым великим праздником нашего народа. Всего Вам доброго. Счастья и здоровья.
Сергей Александрович Спиридонов, заместитель Председателя Совета НП «Ассоциация Тверских землячеств», капитан 1 ранга в отставке
2. "Тёмная ночь"
1. Памяти отца