«Это было благом для России»

90 лет назад правительством РСФСР была проведена кампания, известная как «Философский пароход», по высылке неугодных власти людей за границу в сентябре и ноябре 1922 года. В мае 1922 года В.И.Ленин предложил заменить применение смертной казни для активно выступающих против советской власти высылкой за границу.

«Философский пароход» в узком смысле - собирательное имя для двух рейсов немецких пассажирских судов Oberbürgermeister Haken (29-30 сентября) и Preussen (16-17 ноября), доставивших из Петрограда в Штеттин более 160 человек. Высылки осуществлялись также на пароходах из Одессы и Севастополя и поездами из Москвы в Латвию и Германию. Среди высланных летом - осенью 1922 года (за границу и в отдалённые районы страны) наибольшее количество было преподавателей вузов и в целом лиц гуманитарных профессий. Кроме собственно философов, были вывезены врачи, профессора, педагоги, экономисты, агрономы, кооператоры, литераторы, юристы, инженеры, политические деятели, религиозные деятели и студенты.

29 сентября 1922 года из Петрограда отплыл пароход «Обербургомистр Хакен», пассажирами которого были философы Н.А.Бердяев, С.Л.Франк, И.А.Ильин, Б.П.Вышеславцев,а также историки, ученые различных областей знания - А.А.Кизеветтер, М.А.Ильин (Осоргин), М.М.Новиков, В.В.Зворыкин и другие. 30 сентября пароход прибыл в Штеттин. На борту находилось примерно 30-33 человека из Москвы и Казани, а также из других городов (с семьями примерно 70 человек). 16 ноября того же года из Петрограда отплыл пароход «Пруссия», на котором в изгнание отправились Н.О.Лосский, Л.П.Карсавин, И.И.Лапшин и другие. Всего - 17 высланных из Петрограда (с семьями - 44 человека). 18 ноября они прибыли в Штеттин. Помимо них на пароходе в качестве пассажиров выехали за границу академик Н.А.Котляревский, профессора Ф.Ю.Левинсон-Лессинг, М.В.Кирпичёв, математик Д.Ф.Селиванов и другие.

О последствиях этой кампании рассуждает в интервью «Русской народной линии» известный петербургский философ, заведующий кафедрой философской антропологии и истории философии РГПУ им. А.И.Герцена, академик Российской Академии образования, доктор философских наук, профессор Александр Аркадьевич Корольков:

До 20-х годов в России ещё достаточно свободно публиковались философские работы самой разной мировоззренческой направленности. Но почти сразу после революции власти стали пристально наблюдать за выступлениями, публикациями русских мыслителей. Например, Ивана Александровича Ильина арестовывали несколько раз. Со многими философами беседовал непосредственно Дзержинский и его ближайшие помощники. Так что философы были на особом счету и их значение понимали. Акция высылки не была спонтанной, она тщательно готовилась, была даже составлена смена с подсчетами о затратах на депортацию интеллигенции. 30 августа 1922 года, то есть за месяц до акции, Лев Троцкий (Бронштейн) дал интервью американской корреспондентке (опубликовано в газете «Известия»), в котором сказал: «Те элементы, которые мы высылаем или будем высылать, сами по себе ничтожны. Но … все эти непримиримые и неисправимые элементы окажутся военно-политической агентурой врага. И мы будем вынуждены расстреливать их по законам войны. Вот почему мы предпочли сейчас, в спокойный период, выслать их заблаговременно. И я выражаю надежду, что вы не откажетесь признать нашу предусмотрительную гуманность». Через некоторые годы такую предусмотрительную гуманность проявили по отношению к автору этого приговора. Изгнание цвета интеллигенции было вынужденной мерой, потому что сразу начать репрессии, сажать в тюрьмы и расстреливать было бы слишком, все-таки эти фигуры были хорошо известны в мире. Ленин достаточно хорошо представлял, с кем имеет дело, хотя и относился к ним резко критически, особенно к религиозным русским философам. Религиозность Ленин оценивал с позиций воинствующего материализма и безбожия.

В 30-е годы начали уже активно сажать, в том числе и философов. В 1930 году в Свирьлаг попал А.Ф.Лосев, затем отец Павел Флоренский, позже Лев Карсавин, снова оказавшийся в России, хотя до 1949 был в эмиграции. Судьба их была предрешена. Все инакомыслящие философы вряд ли имели шанс остаться в живых. Лосев уцелел, поскольку о нем хлопотали известные люди, но это особая история, он был не только философ, но и выдающийся филолог, после освобождения ему было запрещено заниматься философией. Формально его посадили за книгу «Диалектика мифа», внешне объясняющую, что такое есть миф. Лосев показал, что миф - это не сказка и не выдумка, а иногда реальнее любой реальности. По сути, он подводил к тому, что советская власть создает новую мифологию. Сейчас тоже идет создание мифологии рынка и демократии. Люди соблазняются этими мифами и начинают действовать вполне реально. Лосев вышел из лагеря, но как религиозный мыслитель он существовать перестал. Если до этого он написал оригинальнейшие работы по имяславию, о философии имени, о просвещении, о музыке, о религии, то после освобождения из лагеря религиозные сюжеты из его философского творчества исчезли. Он как очень образованный человек начал заниматься античностью, написал 8 книг об античной эстетике, очерки о символизме. Он продолжил писать, но это уже был другой Лосев, который отсек ту часть творчества, которая могла бы развернуться в качестве самостоятельной мысли. И только благодаря беседам Бибихина, его секретаря, и как мы теперь знаем, самостоятельного философа, оставившего большое наследие, мы узнали о нереализованных возможностях Лосева. Есть книга под одной обложкой о двух философах и филологах, о Лосеве и Аверинцеве, которая написана на основе личных впечатлений Бибихина. Как некогда словак Душан Маковицкий записывал полутайно беседы с Толстым, так и Бибихин записал беседы с Лосевым и оставил нам это наследие. Судьба Лосева, возможно, - своего рода модель того, что могло бы быть с русскими религиозными философами, если бы они остались в советской России. Лосеву ещё повезло. Флоренский погиб в лагере, Карсавин тоже погиб, могилу его найти не удалось, сохранились записи заключенного о его лекциях в лагере, вышла книга «Два года в Абези», в которой рассказывается о последних месяцах жизни этого выдающегося философа, который недолго был даже ректором Санкт-Петербургского университета.

Я согласен с Никитой Алексеевичем Струве, современным исследователем и издателем русской литературы в Париже, который высказывал мысль, что благом для России является то, что в 1922 году выслали часть мыслителей на «философском пароходе», потому что они уцелели и продолжили свое творчество. Наверное, без русского зарубежья мы бы не знали ни Ильина, ни Сергея Николаевича Булгакова, ни Бердяева. Ильин умер в 1954 году, а Бердяев в 70-х, т.е. они писали многие десятилетия после революции. Петр Бернгардович Струве, Карташов, Степун, Лосский, Питирим Сорокин, Зеньковский и многие другие.

Мы сейчас фактически можем подхватить эстафету от прежней мыслящей России к современной через русское зарубежье, через тех мыслителей, которые продолжили свое творчество на чужбине. Поэтому нелепо полагать, что русское зарубежье не имеет для нас значения. Другое дело, что они не могли принять советскую власть, и она не могла их принять. Конечно, в новом укладе жизни они были неуместны и даже враждебны. Многие выражали это откровенно. Тот же Ильин был ярким представителем мысли белой гвардии. То, что он написал о Сталине, конечно, никак не могло быть принято, это было резко отрицательное отношение к Сталину. Мы сейчас имеем все это наследие, переизданное у нас, почти все стало доступно и, кстати говоря, интерес уже угас. Это особый вопрос о том, почему русской философией мало интересуются даже студенты философских факультетов, хотя именно сейчас можно было бы подхватить эстафету тех проблем, которые разрабатывали те философы. Например, о судьбе России, о которой напряженно думали русские мыслители, сегодня пишут писатели и публицисты больше, чем философы. Можно по пальцам пересчитать профессиональных философов, которые всерьез озабочены русскими проблемами, государственной и духовной судьбой России.

Меня особо интересовала тема русской философской эмиграции. В Праге, где довелось мне работать длительное время в конце 80-х годов, написал я «Роман небытия», где отчасти рассказано о трагедии изгнанников. «После перерыва» - назвал свою работу об изгнанниках Сергей Хоружий. Бибихин возражал ему в том духе, что перерыва не было, что мысль не гибнет, она подхватывается. В какой-то степени она подхватывалась и философами советского периода. Другое дело, что была советская философия, о которой сегодня никто не вспоминает. Были академики Митин, Юдин, Розенталь, позже Константинов и другие. Официальная философия, которая всегда обслуживала Политбюро, откликалась на все решения съездов партии. Это пседофилософия, но между тем были и очень яркие мыслители, которые не разрабатывали, конечно, проблемы русской религиозной философии, о православии даже не заикались, но глубоко занимались, например, философией творчества. Уже не как Бердяев, который написал «Смысл творчества», а с позиций логики творчества, например, Эвальд Васильевич Ильенков оставил целую школу. Правда, это уже послевоенные времена, сам Ильенков ушел на фронт сразу после 10 класса, так что это послевоенное поколение. В 60-е годы он написал блестящие работы, которые по сей день читаются, изучаются, имеют последователей. Учениками Ильенкова оказались философы, которые потом пошли разными путями, не все они следовали учителю, но они все равно были его учениками. Это Батищев, Гайденко, Мотрошилова, Мамардашвили, Бородай, Межуев, можно назвать много имен. И я считаю себя косвенным учеником Ильенкова, хотя не учился у него непосредственно, но с восхищением относился к его работам. В Алма-Ате его школу представляли академики Абдильдин и Касымжанов. Поэтому говорить, что советская философия ничего не дала, ошибочно и предвзято. Лосев работал в этот же период, изменив проблематику исследований, но это был Лосев. Дом Лосева сейчас сохраняется на Арбате как творческая лаборатория мысли, где собираются философы, филологи, писатели. Его супруга Аза Алибековна Тахо-Годи по сути дела поддерживает жизнь этого дома. Но ведь Лосев тоже творил в советское время. Работал он в пединституте в Москве, т.е. он оказал большое влияние также и на педагогов.

Я думаю, что скептически нельзя относиться ни к русской философской эмиграции, которая после 1922 года преимущественно оказалась на Западе, ни к советской философии. Может быть, советская философия не дала таких оригинальнейших мыслителей, какие у нас были до 1922 года, но, тем не менее, это не пустой период в нашей философии. Будут ли у нас сейчас новые Ильины, Бердяевы, сказать трудно. Они появятся только в том случае, если мы не будем обезьянничать, как и в других областях по отношению к Западу, и не будем повторять зады того, что сделано в западной философии XX века. А сейчас, к сожалению, больше пишут о Бодрийаре, о Маркузе, о Фуко и прочих западных мыслителях, но не осмысливают уроки собственной национальной философии. Я бы очень желал, чтобы студенты-философы глубоко прониклись этой живой жизнью русского духа, русской философии и заговорили языком русской культуры. К сожалению, пока этого на горизонте не видно.