Кураев как церковноСурков

Эмоции в связи с отвратительной выходкой т.н. «панк-феминисток» в Храме Христа Спасителя понемногу спадают. Но вот, за последние дни попались на глаза несколько реплик, на мой взгляд, достаточно показательных для того, чтобы обратить внимание.

«...если оппозицию составляют прожжённые циники, атеисты, агностики и прочие оппоненты «РПЦ», то необходимо помнить, что вера всё-таки имеет важное значение для народа, как бы ни гоготали над этим. И если вера поругаема, а в храме пляшут б...и с агитационными песенками, то сторонники антиклерикального дебоша стремительно теряют очки...» (С.Стиллавин).

«Вообще, говорить о том, что на Болотной есть элементы христианской демократии теперь затруднительно, хотя о. Андрей благородно пытается этот факт замаскировать. Оппозицию реально ударили под ватерлинию, в хипстерский антиклерикализм. Я думал, им хватит ума быстро, четко и внятно размазать провокаторов по стенке, но видимо удар был слишком рассчитаный и точный - по реально самому слабому месту... Мне в этой связи очень печальна позиция Кураева. Он - довольно заметная фигура среди людей, сочувствующих Болотной. И, займи он более жесткую позицию, с разъяснением, что такие вещи поддерживать нельзя, то многие бы отстроились по нему». (Е.Холмогоров).

Как видим, во всём происшедшем можно выделить несколько смысловых планов: саму провокационную выходку, причины, заказчиков таковой, реакцию православных, реакцию в обществе, явно-неявную поддержку либеральных СМИ и т.н. элиты. Можно, наконец, удариться в фарс и канючить: «Поможите люди добрие! Они сами не местнии. Они люди бэженци в трудной жизненной ситуации». Но интересно, что даже у «креативщиков» первым побуждением оказывается реакция против антиклерикализма. Люди, не слишком, так скажем, ортодоксальные и ангажированные идеями охранительства, а где-то симпатизирующие оппозиции, признают, что ситуация с шабашем в Храме Христа Спасителя «зашкалила», и на данном фоне пора перестать дискутировать нюансы. Зато о. А.Кураев в очередной раз демонстрирует, что миссионерство и светская аудитория для него не столь интересны. Популярность, заработанная на лекциях и интервью, обращается в основном внутрь Церкви, где о. Андрей пытается выполнять роль технолога, возвестителя идеологических мод, эдакого «церковноСуркова». Церковь, а не кто-то иной интересует медиа-старца в качестве подопечной. Ставимый грандиозный эксперимент - это эксперимент по её перевоспитанию. Ради этого сплетается хитроумная паутина дидактики, православные проходят через многочисленные провокации и «шоковую терапию» - миссия яйца, самозабвенно учащего курицу, произвольно на себя подъятая и тем более благородная, что прецедентов сего в истории не было.

Идентичность о. Андрея двоится. То ли он свой среди чужих, то ли чужой среди своих. То ли от Церкви идёт возвещать истину миру, то ли от мира несёт какие-то ультраважные откровения Церкви. Снуёт челноком в обе стороны, создавая условия для компромисса. С чьей стороны и за чей счёт? К Церкви неприменимы понятия демократии, в ней действуют свои, более строгие правила. Но даже и по-мирски, существует позиция большинства, есть мнение людей, более опытных и сведущих. Для человека, считающего себя человеком Церкви, всё это - не последнего значения вещи! Нельзя бесконечно, в различных ситуациях заимствовать тезисы исключительно из своей головы. Нельзя в высказывании диаметрально противоположных суждений находить образ сильной и убедительной миссии к внешним. Нельзя постоянно разыгрывать Д’Артаньяна и муссировать свою суперособую позицию, в образе Валерьиничны с плакатом: «Вы все дураки и не лечитесь. Одна я умная, в белом пальто стою красивая». Звание церковнослужителя, чада Русской Православной Церкви или паче чаяния неофициального её голоса, участника всяческих ответственных начинаний на высоком уровне должно тоже кое-чего стоить и к чему-то обязывать.

Церковь наделяет авторитетом своих проповедников не для вящего удовольствия и делания собственных политических ставок. Если не так, поприще странствующего проповедника, наподобие Григория Сковороды или Глеба Якунина, всегда открыто. Творить своё вдохновенное импрессионистское прочтение в таком положении гораздо удобней! Нет ничего отвлекающего от личных способностей и талантов, как и неподобающей спекуляции на церковном авторитете. За какой-то чертой растождествление становится настолько глубоким, что лучше уже говорить от себя и только от себя, как человеку в штатском - не вводя никого в заблуждение рясой, каноническим благообразным видом, иллюзией принадлежности к православной преемственности и учению.

Хотелось, чтобы в данном примере (провокации в Храме Христа Спасителя), в первый раз с ясностью поставившем о. Андрея под единодушную соборную критику, какие-то грани заново открылись. С легкостью списываемое на невежество, отсталость, предубежденность или ангажированность оппонентов и покрываемое возгласами одобрения от круга поклонников, не перекрывает да и не может перекрыть возмущения самодеятельной, двусмысленной, иногда же ренегатской позицией. Если церковность для о. Андрея - не пустой звук, репутация скандальной фигуры, возмутителя спокойствия, средоточия пререканий должна всё же быть утомительна и неприятна.

Андрей Рогозянский, писатель