В частности, Его Святейшество напомнил, что, по словам известного культуролога Юрия Лотмана, «культура начинается с запретов». «С этим, думаю, согласится любой гуманитарий, любой культуролог. Хотя сегодня, наверное, кто-то может откомментировать эту культурологическую аксиому и совершенно иным образом: "Ну вот, и здесь про цензуру". Нет, здесь речь идет не о цензуре, а о куда более важных вещах. Здесь речь идет о запретах, которые носят ценностный характер, о системе ценностных установок. Необходимые для спасения культуры запреты всегда несут в себе позитивный смысл, они всегда ориентированы на защиту ценностей. Нельзя убивать, нельзя воровать, нельзя лгать себе и ближним. Нельзя считать себя верующим человеком и брать взятки. Но эти запреты, это начало культуры всегда – и исторически, и логически – имеют религиозную точку отсчета. "Нельзя" – не просто так. А какова точка отсчета? Мудрость того или иного философа? Мощь той или иной идеологии? Популярность того или иного политика? Авторитет того или иного писателя или культурного деятеля? Но все человеческие авторитеты – временные. Вечным является только Божественный авторитет. Поэтому "нельзя" не просто так, а потому, что есть Бог, есть Его закон и Его любовь. Классической иллюстрацией к вышесказанному служат десять заповедей Моисея, семь из которых сформулированы в форме запретов. Но все они обретают смысл в своей основе, в первой заповеди: "Я Господь Бог твой… да не будет у тебя других богов пред лицем Моим" (Исх. 20:2-4)», - сказал Предстоятель Русской Православной Церкви.
Прокомментировать слова Патриарха Кирилла мы попросили заведующего кафедрой теологии Рязанского государственного университета им. С.Есенина, настоятеля Покровско-Татьянинского храма при РГУ, директора православной гимназии игумена Луку (Степанова).
«Страх запрета, свойственный современной либеральной прессе, есть страх потерять право грешить и спекулировать на грехе. Когда Церковь говорит о культуре, то она предполагает, следуя формулировке блаженного Августина, что добродетель есть упорядоченность любви, а именно систематизация высших ценностей и низших (утилитарных и субутилитарных), что есть непременное условие существования всякой традиционной культуры. Если же вровень с высотами, на которые призывается человеческий дух, ставятся низкие, а иногда и порочные человеческие интересы, то это означает хуление этих высоких истин, смешение их с грязью.
Очевидно, что культура призвана сохранять свою ориентацию на те сверхценности богооткровенного происхождения, которые являются необходимыми человеку для преодоления рамок этой жизни и стяжания жизни вечной. Говорить на одном языке людям церковным, для которых Церковь это реальность гораздо более ощутимая чем, как говорил Маяковский, "гвоздь у меня в башмаке", с теми, для кого этот мiр и его удовольствия является пределом упования, крайне сложно.
Явно, что Церковь, не имея возможности привлечь в своё благодатное лоно тех, кто отвратился от неё и сидит в области сени смертной, должна стремиться хотя бы внешними ограничениями обуздать бесчиния людей, пенящихся срамотами своими и полагающих для себя, по слову апостола, за благо ежедневные пресыщения и удивляющихся на Церковь, что не сходит она в лужу блуда, в разлиянии которого живут они сами. Церковь вынуждена в отношении такого "культурного" сообщества хотя бы выставлять некоторые ограничения. Ограничения нужны там, где нет понимания великого блага, подаваемого высшими ценностями. Надо хотя бы ограничивать право претендовать на влияние на души человеческие тем низменным ценностям, которые являются сверхценностями для людей мiра сего. Поэтому, созерцая бездну человеческого порока и небеса духовной красоты церковной, важно согласовать с государством объективные и для всех обязательные рамки приличия и светской культуры, которая бы не допускала пороку торжествовать в обществе и губить его, заражать собою души неискушенные».