Премьер-министр России Владимир Путин заявил в беседе с журналистами, отвечая на вопрос, началась ли уже предвыборная кампания следующего электорального цикла, что «она началась с того момента, как закончилась предыдущая», потому что «эти так называемые выборные и предвыборные технологии» работают, на его взгляд, «не очень эффективно», сообщает сайт главы правительства.
Прокомментировать слова В.Путина мы попросили известного политолога, профессора Московского государственного университета Валерия Николаевича Расторгуева.
Для того чтобы начать предвыборную кампанию и говорить о ее старте, надо иметь прозрачную выборную систему. Выборы в современной России далеко не прозрачны. Это, конечно, не те выборы, что были в советские времена, но уже и не те, что прокатились по России на заре постсоветской власти. Они совершенно не похожи и на все, что соответствует опыту и образцам западной демократии. По сути, речь вообще не идет о выборной кампании и не о выборах в прямом смысле этого слова, поскольку такая процедура предполагает несколько условий. В их числе, во-первых, набор альтернатив стратегического развития, коих пока нет и в помине, если не считать Концепцию-2020, устаревшую до своего появления на свет. Во-вторых, наличие хоть какой-то оппозиции, имеющей не только опыт знаковых поражений, а также развитая система самоуправления, что в совокупности позволяет людям определять границы государственного вмешательства и персонифицировать ответственность избранников. И, в-третьих, некую устоявшуюся традицию - накопленный в гражданском обществе опыт смены верхних этажей власти в результате свободного волеизъявления граждан. Очевидно, у нас нет ни первого, ни второго, не третьего.
Но внешне все в полном порядке: и двухпалатный парламент в наличии, хотя и без прямого избрания сенаторов, и на принцип прямого голосования за президента никто не посягался, и еще оставшиеся от 90-х лет анахронизмы вольницы, к которым можно отнести выборы мэров, пережили эпоху свертывания региональных прав. Так что минимум приличий соблюден. Но суть от этого не меняется: речь идет не о выборах, а об удержании монополии власти в руках избранных - вполне определенной политической и финансовой группы, которая не собирается делиться полномочиями с кем-либо в течение некоего безразмерного временного периода. А еще о том, что избранные, т.е. немногие успешные во всех отношениях граждане, хотят быть еще и избранными во всех значениях этого слова. Это соединение позволяет им присовокупить к своему «избранничеству» и капиталам с сомнительным происхождением, добытым в роковые 90-е, право располагать неограниченным и несомненным вотумом доверия со стороны всех прочих, неизбранных и потому неуспешных.
Сложность заключается в том, что удержание политической монополии представляется, с одной стороны, делом довольно простым в российском обществе, где люди так и не успели почувствовать притягательную силу реального участия в выборе политического курса, т.к. партии с собственными программами находятся в зачаточном состоянии. Их умственное и физическое развитие было приостановлено в том момент, когда они только учились произносить членораздельные звуки и делать первые самостоятельные шаги без помочей. Теперь многопартийная система напоминает существо непонятного пола и происхождения, способное в лучшем случае имитировать человеческую речь и копировать прямохождение. С другой стороны, соединение монополии и проведение свободных выборов - задача, почти не выполнимая в чисто технологическом плане, ибо первое исключает второе. Здесь даже лучшие политтехнологи-иллюзионисты бессильны внушить обществу, что выборы - реальность. В результате мы вправе говорить не столько о выборах, сколько о принципиальном выборе между сохранением монополии на власть и подлинной демократией.
В данном случае речь идет не о выборной кампании, а о создании некоего искусственного политического пространства, в которое не допускаются «живые политические бактерии», вообще живые существа, где бродят только тени. Поэтому в современной российской политике почти нет запоминающихся лиц и персонажей. Ни один специалист и ни один простой гражданин не сможет назвать трех-четырех человек, которые могли бы олицетворять собой какую-то политическую силу или сами были интересными личностями, мыслящими неординарно и способными решать нетривиальные задачи. В течение долгого времени решалась задача иного рода - осуществлялось поэтапное вытеснение потенциальных политиков на обезличенных статистов. Она решена практически полностью. Ни на одном горизонте власти уже не видно ни одного реального персонажа. В этих условиях выборы - это то, что лингвисты называют эвфемизмом, когда слова-то мы употребляем те же, но обозначают они совершенно иные реалии.
Вопрос заключается в том, были ли в нашей стране альтернативные варианты политического развития, гарантирующие не только свободные выборы, но и динамичное развитие страны после выборов? Не будем забывать «правило Уолтона», в соответствии с которым деньги и глупость дают наибольшие шансы на победу даже в самых демократических выборах. Я, например, не готов утверждать, что альтернативное развитие принесло бы больше достижений и успехов и меньше поражений, чем тот путь монополизации власти, который нам довелось пройти. Вспомним, что происходило в 90-х годах, когда чудовищная волна коррупции накрыла страну полностью, когда захлебнулись все новорожденные демократические структуры, а сама демократия стала отождествляться с коррупцией. Тогда на политической поверхности почти не осталось не только патриотически ориентированных, но и просто сколько-нибудь пророссийских сил, способных думать о России как о стране, имеющей будущее. В этой ситуации распределение власти произошло так, как произошло, - по группам влияния, которые реально сложились, по сугубо имущественным интересам. Собственно политические группы и партии тогда еще не успели созреть. А позже уже и не было условий для созревания. Если бы в тот момент из этой дикой своры пришли в большую политику действительно яркие и самостоятельные политические лидеры-грабители, которые дрались бы между собой и раздирали страну в соответствии со своим интересами и взглядами, то чем такая «демократия» была бы предпочтительней нынешнему монополизму?
Но кроме прошлого и настоящего существует ещё и будущее, социальная перспектива. Ее-то мы и не находим во временных горизонтах, которые мы определяем как «завтра» и «послезавтра» (плюсквамперфект). О такой перспективе ничего не известно ни мне, ни читателям РНЛ, ни членам нынешнего «политбюро», ни финансовой верхушке, которая стоит за властью, ни западным «коллегам», которые «помогают определить курс». Возникает ощущение, что такой перспективы нет. И такое восприятие будущего усиливается на порядок, поскольку мы не видим на «зачищенном» политическом пространстве тех личностей, которым можно доверять. Условия для выборов вроде бы есть, как и условия для становления многопартийной системы, в том числе и немалая свобода слова и печати, которая в ряде случаев даже превышает лимиты, дозволенные в западном обществе. Возможности есть, но реализовывать их некому. Мы почти не находим среди политической элиты тех людей, которые могли бы отличить национальные интересы от групповых, были бы способны ставить общенациональные цели и замечать зияющие пустоты в политическом пространстве.
В заключение выскажу предположение, что политическая пустыня - не лучшее поле для модернизации страны. Точно так же, как сейчас солнце выжигает ростки всего живого, так и моновластие убивает шансы на развитие. А впереди - новые угрозы и противоречия, которыми власть имущие, создав мощную защиту от политической, да и от интеллектуальной конкуренции, управлять так и не научились. Похвальное стремление минимизировать политические риски обернется чрезмерным риском, который окажется не по плечу власть предержащим. Вряд ли это принесет пользу и России.
Валерий Расторгуев, политолог, доктор философских наук, профессор МГУ, специально для «Русской народной линии»
Прокомментировать слова В.Путина мы попросили известного политолога, профессора Московского государственного университета Валерия Николаевича Расторгуева.
Для того чтобы начать предвыборную кампанию и говорить о ее старте, надо иметь прозрачную выборную систему. Выборы в современной России далеко не прозрачны. Это, конечно, не те выборы, что были в советские времена, но уже и не те, что прокатились по России на заре постсоветской власти. Они совершенно не похожи и на все, что соответствует опыту и образцам западной демократии. По сути, речь вообще не идет о выборной кампании и не о выборах в прямом смысле этого слова, поскольку такая процедура предполагает несколько условий. В их числе, во-первых, набор альтернатив стратегического развития, коих пока нет и в помине, если не считать Концепцию-2020, устаревшую до своего появления на свет. Во-вторых, наличие хоть какой-то оппозиции, имеющей не только опыт знаковых поражений, а также развитая система самоуправления, что в совокупности позволяет людям определять границы государственного вмешательства и персонифицировать ответственность избранников. И, в-третьих, некую устоявшуюся традицию - накопленный в гражданском обществе опыт смены верхних этажей власти в результате свободного волеизъявления граждан. Очевидно, у нас нет ни первого, ни второго, не третьего.
Но внешне все в полном порядке: и двухпалатный парламент в наличии, хотя и без прямого избрания сенаторов, и на принцип прямого голосования за президента никто не посягался, и еще оставшиеся от 90-х лет анахронизмы вольницы, к которым можно отнести выборы мэров, пережили эпоху свертывания региональных прав. Так что минимум приличий соблюден. Но суть от этого не меняется: речь идет не о выборах, а об удержании монополии власти в руках избранных - вполне определенной политической и финансовой группы, которая не собирается делиться полномочиями с кем-либо в течение некоего безразмерного временного периода. А еще о том, что избранные, т.е. немногие успешные во всех отношениях граждане, хотят быть еще и избранными во всех значениях этого слова. Это соединение позволяет им присовокупить к своему «избранничеству» и капиталам с сомнительным происхождением, добытым в роковые 90-е, право располагать неограниченным и несомненным вотумом доверия со стороны всех прочих, неизбранных и потому неуспешных.
Сложность заключается в том, что удержание политической монополии представляется, с одной стороны, делом довольно простым в российском обществе, где люди так и не успели почувствовать притягательную силу реального участия в выборе политического курса, т.к. партии с собственными программами находятся в зачаточном состоянии. Их умственное и физическое развитие было приостановлено в том момент, когда они только учились произносить членораздельные звуки и делать первые самостоятельные шаги без помочей. Теперь многопартийная система напоминает существо непонятного пола и происхождения, способное в лучшем случае имитировать человеческую речь и копировать прямохождение. С другой стороны, соединение монополии и проведение свободных выборов - задача, почти не выполнимая в чисто технологическом плане, ибо первое исключает второе. Здесь даже лучшие политтехнологи-иллюзионисты бессильны внушить обществу, что выборы - реальность. В результате мы вправе говорить не столько о выборах, сколько о принципиальном выборе между сохранением монополии на власть и подлинной демократией.
В данном случае речь идет не о выборной кампании, а о создании некоего искусственного политического пространства, в которое не допускаются «живые политические бактерии», вообще живые существа, где бродят только тени. Поэтому в современной российской политике почти нет запоминающихся лиц и персонажей. Ни один специалист и ни один простой гражданин не сможет назвать трех-четырех человек, которые могли бы олицетворять собой какую-то политическую силу или сами были интересными личностями, мыслящими неординарно и способными решать нетривиальные задачи. В течение долгого времени решалась задача иного рода - осуществлялось поэтапное вытеснение потенциальных политиков на обезличенных статистов. Она решена практически полностью. Ни на одном горизонте власти уже не видно ни одного реального персонажа. В этих условиях выборы - это то, что лингвисты называют эвфемизмом, когда слова-то мы употребляем те же, но обозначают они совершенно иные реалии.
Вопрос заключается в том, были ли в нашей стране альтернативные варианты политического развития, гарантирующие не только свободные выборы, но и динамичное развитие страны после выборов? Не будем забывать «правило Уолтона», в соответствии с которым деньги и глупость дают наибольшие шансы на победу даже в самых демократических выборах. Я, например, не готов утверждать, что альтернативное развитие принесло бы больше достижений и успехов и меньше поражений, чем тот путь монополизации власти, который нам довелось пройти. Вспомним, что происходило в 90-х годах, когда чудовищная волна коррупции накрыла страну полностью, когда захлебнулись все новорожденные демократические структуры, а сама демократия стала отождествляться с коррупцией. Тогда на политической поверхности почти не осталось не только патриотически ориентированных, но и просто сколько-нибудь пророссийских сил, способных думать о России как о стране, имеющей будущее. В этой ситуации распределение власти произошло так, как произошло, - по группам влияния, которые реально сложились, по сугубо имущественным интересам. Собственно политические группы и партии тогда еще не успели созреть. А позже уже и не было условий для созревания. Если бы в тот момент из этой дикой своры пришли в большую политику действительно яркие и самостоятельные политические лидеры-грабители, которые дрались бы между собой и раздирали страну в соответствии со своим интересами и взглядами, то чем такая «демократия» была бы предпочтительней нынешнему монополизму?
Но кроме прошлого и настоящего существует ещё и будущее, социальная перспектива. Ее-то мы и не находим во временных горизонтах, которые мы определяем как «завтра» и «послезавтра» (плюсквамперфект). О такой перспективе ничего не известно ни мне, ни читателям РНЛ, ни членам нынешнего «политбюро», ни финансовой верхушке, которая стоит за властью, ни западным «коллегам», которые «помогают определить курс». Возникает ощущение, что такой перспективы нет. И такое восприятие будущего усиливается на порядок, поскольку мы не видим на «зачищенном» политическом пространстве тех личностей, которым можно доверять. Условия для выборов вроде бы есть, как и условия для становления многопартийной системы, в том числе и немалая свобода слова и печати, которая в ряде случаев даже превышает лимиты, дозволенные в западном обществе. Возможности есть, но реализовывать их некому. Мы почти не находим среди политической элиты тех людей, которые могли бы отличить национальные интересы от групповых, были бы способны ставить общенациональные цели и замечать зияющие пустоты в политическом пространстве.
В заключение выскажу предположение, что политическая пустыня - не лучшее поле для модернизации страны. Точно так же, как сейчас солнце выжигает ростки всего живого, так и моновластие убивает шансы на развитие. А впереди - новые угрозы и противоречия, которыми власть имущие, создав мощную защиту от политической, да и от интеллектуальной конкуренции, управлять так и не научились. Похвальное стремление минимизировать политические риски обернется чрезмерным риском, который окажется не по плечу власть предержащим. Вряд ли это принесет пользу и России.
Валерий Расторгуев, политолог, доктор философских наук, профессор МГУ, специально для «Русской народной линии»
