Документальный материал из истории Русской Зарубежной Православной Церкви интересен вне политических коллизий и спекуляций ярким, правдивым отображением последних дней великой православной святыни, старого Валаамского монастыря, оказавшегося в фокусе социальных катаклизмов, на пути беспощадных войн. Воспоминания о последних днях обители написаны насельником монастыря, одним из его монахов, бывшим нашим соотечественником, ставшим впоследствии архиепископом Финской Православной Церкви. В связи с этим вызывает интерес история неординарной личности архиепископа Паавали.
Паавали (Георгий Гусев) родился 28 августа 1914 года в Петербурге. После революции семья переехала в Выборг и сменила свою фамилию на Олмари. Школьное образование будущий архиепископ получил в классическом лицее Выборга, но в 1932 году оставил учебу из-за смерти отца. В том же году он поступил в Сортавальскую семинарию и в 1936 году защитил степень кандидата. После окончания семинарии в 1937 году он ушел в Валаамский монастырь. Уже на следующий год там был рукоположен в монахи, а затем и в иеромонахи с именем Паавали. В монастыре в обязанности Паавали входило руководство финноязычным хором послушников. Также он подготовил к изданию брошюры на финском языке о жизни монастыря, опубликованные в серии «Подвижник». В октябре 1939 года, с началом Финской войны, Паавали был призван на военную службу в качестве военного священника. Поначалу зоной его деятельности были острова Валаам и Мантсинсаари. На рубеже 1939-1940 годов он принимал активное участие в эвакуации Валаамского монастыря, был духовным пастырем переселенцев в Йоэнсуу и Каухава. Впоследствии Паавали был призван священником в Олонецкий район, подведомственный Военному управлению Восточной Карелии. Здесь он и некоторые другие православные военные священники решительно противодействовали изначальным попыткам лютеранской церкви обратить в лютеранство православное население, оставшееся на территории Восточной Карелии. Паавали также выступил с предложением включить православное население Восточной Карелии в сферу деятельности Финской Православной церкви. Из-за своих воззрений Паавали был удален из Восточной Карелии. Отработав некоторое время священником в лагере для военнопленных и преподавателем закона Божиего на учительских курсах в Ямся, организованных для слушателей из Восточной Карелии, осенью 1943 года Паавали возвращается на фронт священником. Он вновь высказал мысль о том, что Восточная Карелия является «естественной» сферой деятельности Финской Православной Церкви. В целях укрепления православной духовной жизни Паавали совместно с другими священниками, работавшими в Восточной Карелии, весной 1944 г. основал Православную Братию Валаамского монастыря в Хейнявеси. Основной задачей Братии было укрепление православного духа ее членов и популяризация монастырской жизни. Братия издает выходящий четыре раза в год журнал «Хехкува Хийллос» («Пылающие угли»). С наступлением мира Паавали был направлен исполняющим обязанности кантора в приходе Йоэнсуу. Одновременно он был назначен главным редактором Совета по изданию православной литературы и ответственным редактором журнала «Аамун Койтто».
На Церковном соборе 1955 году Паавали был избран помощником епископа, а в 1960 году - архиепископом Карелии и всей Финляндии. С этой должности он ушел на пенсию в 1987 году. Деятельность Паавали в сане архиепископа происходила в то время, когда финское общество начало по-новому оценивать собственное отношение к Православию. Люди стали осмысленно относиться к тому, что ранее называлось не иначе как «церковью рюсся». На государственном уровне это проявилось в признании Православной Церкви в качестве второй государственной. Закон о Финской Православной Церкви был принят в 1969 году и вступил в силу на следующий год.
Паавали был чрезвычайно харизматичной личностью. Он отличался глубокой духовностью и верой. В своей деятельности выдающийся финский священник русского происхождения уделял много внимания монастырю Новый Валаам, который под его руководством превратился в крупный центр православной культуры.
Умер Архиепископ Паавали 2 декабря 1988 в Куопио.
Последние дни монастыря
Летом 1939 года туристский сезон был оживленнее обычного. Заметно больше других было паломников из Эстонии: это были группы, руководимые как священниками, так и мирянами. Особенно привлекательным для них было паломничество в район рыбных озер и уединенные убежища Коневского скита, где уже в течение семнадцати лет в тиши природы вел подвижнический образ жизни схимонах Николай. Но с приходом осени монастырь затих. Грозовые облака войны, нависшие над Европой, не могли не бросить своей тени на монастырь, это убежище мира. Уже тогда явственно ощущалось предчувствие рокового изменения в судьбе монастыря. Тем не менее монастырская жизнь пока предоставляла монахам укрытие от преждевременных потрясений: всё в воле Божьей.
Одним из признаков наступивших в нашей жизни перемен были ограничения в потреблении продуктов питания с последующим их регламентированием. Экономия в первую очередь касалась сахара и чая - самых популярных в монастыре продуктов. В месяц было определено по полтора килограмма сахара на человека, однако на самом деле для населения монастыря это нормирование оказалось наоборот увеличением порции, так как до этого в месяц на душу тратилось 800 грамм.
Военнообязанные и рясофорные монахи получили повестки на повторные военные сборы. Мы с иеромонахом Петром ожидали своей очереди. Наши повестки пришла 12 октября, когда братство обедало. Так мы сменили рясы на военную форму, но никто не знал, надо ли стричь волосы и брить бороду? В истории монастыря никогда ничего подобного не было. Однако длинные волосы и борода как-то не вязались с военной формой, и мы сами решили постричься и побриться. Но на что были годны два превратившихся в солдат иеромонаха? Этот вопрос стал проблемой также и для командующего подразделением майора Z. Выход нашелся в том, что одного из нас назначили заведовать продовольствием, а другой получил должность «каптенармуса». Хорошо, что нам позволили жить в наших кельях и в свободное время не запрещали принимать участие в церковных службах монастыря. Тем не менее, вскоре из главного штаба пришло распоряжение, в котором круг деятельности военных пасторов определялся более точно. Нашему майору, который родом был из западной Финляндии и для которого и Православие, и нужды карельского населения были полностью непонятны, это распоряжение было совершенно непостижимо. Как греко-католический священник, да еще и проживший всю жизнь в монастыре, мог служить в финской армии?! Не думает же он, что весь монастырь кишит шпионами? Но майор все-таки устроил обыск в каморках монахов, отыскав у иеромонаха Аркадия радиоприемник, в дровяном сарае монаха-садовника двустволку, а в конюшне - вторую. Игумен Харитон, которому было официально предписано заранее объявить, сколько в монастыре приемников, был в связи с этим вопрошаем, почему он не объявил о том, что у кого-то есть второй приемник и что делают монахи с двустволкой. Никому и голову не пришло, что игумена мало интересует и то, сколько приемников приобрели монахи, и то, что кому-то из них иногда надо попугать птиц, кому-то резать скотину. Но пошли слухи, что будто бы в Сортавале, в монастыре под алтарем организована подпольная радиостанция и будто кто-то видел, как монастырского игумена препроводили в Сортавальскую тюрьму. Позднее слишком активного майора перевели в другое место, а его место занял известный с давних пор на Валааме майор Корвенхейм; он установил доверительные отношения между военными и монастырскими властями, сотрудничая с ними на паритетных началах.
В то же время два лютеранских пастора продолжали свою работу в Валаамском подразделении. Военный пастор Матти Туовинен причащал лютеранских верующих отдельно в Иерусалимском скиту. Первый раз в церкви Валаама зазвучали лютеранские песнопения. У православных военных пасторов был относительно большой приход, особенно в Мантси, где охраняющая его группа войск состояла в основном из православных жителей острова. В нижней же части Валаамского архипелага, где было расположено совсем небольшое подразделение, службы проводились как для лютеран, так и для православных. На эти службы приходилось плыть сквозь осенние ладожские бури на небольшом судне. Меня мучили приступы морской болезни, так что обычно я стоял один на палубе, высокие волны окатывали меня брызгами, а ряса совсем не спасала от холода. Второй военный пастор Пауль Йоухки был откомандирован на остров Мантси.
Вскоре после начала войны стали проводить эвакуацию мирного населения. 12 декабря с острова были вывезены мальчики из детского дома и послушники, которые были размещены в Старой Сюсманской школе в Оутокимму. Следующая эвакуация была проведена 20 декабря, когда вывезли всех больных, а также тех монахов, кто не являлся гражданами Финляндии. Во время отхода судна я находился на монастырском берегу. В памяти осталась картина, как отшельника Пиона, совершенно слепого старика из Кастаянского скита, утешали другие, зрячие монахи, напоминая ему, что и народ Израилев по воле Бога был вынужден покинуть свою землю. Возглавляемая иеромонахом Саввой группа отправилась в район центральной Финляндии в Каннонкоски.
В это же время было эвакуировано самое ценное церковное имущество: святой ковчег, серебряный алтарный престол и наиболее ценные иконы. До сих пор помню, как во время церковной службы позвякивала упаковываемая утварь. Во время молитвы я почувствовал, как внутри меня словно что-то обрушилось, как я что-то потерял навсегда: это «что-то», вероятно, было мое собственное участие в совершенной, дружной, одухотворенной монастырской жизни.
В последние дни декабря, пока еще не весь залив покрылся льдом, я переехал на остров Мантси, где мне приходилось нести ту же службу, только в других подразделениях. В один из январских дней, окруженный вечерним полумраком, я ехал на лыжах по острову Лункула. Дорога была не длинная, всего 2 километра. Часть острова уже была оккупирована противником, и мне следовало быть очень осторожным, чтобы не ошибиться в направлении. Когда наконец добрался до места назначения, я тот час прочитал вечернюю молитву сильно уставшим солдатам, еще даже не получившим палаток. Заночевать пришлось вместе с другими людьми в «черной» бане, одновременно служившей и «штабом». Вечером наступила глубокая тишина, но это было затишье перед бурей - рано утром началось наступление врага, сопровождавшееся артобстрелом. Так и я получил боевое крещение, а поздно ночью, возвращаясь на остров Мантси, узнал, что атака врага была отбита, да еще и без потерь.
Какова же была жизнь оставшегося в монастыре братства в период войны? Самые страшные переживания настигали монахов во время частых воздушных ударов, которым подвергался монастырь. Сигнал воздушной тревоги подавали при помощи так называемого Воскресного колокола на колокольне главной церкви. Настоящего бомбоубежища не было, и, услышав звук колокола, братья устремлялись под укрытие храма. Толстые стены его, действительно, спасали от осколков, но даже под прикрытием Бога не стоило проверять, что произойдет в случае прямого попадания бомбы.
Среди братства были и такие, кто во время налета не бежал в церковь. Одним из них был иеромонах Памва; келья его находилась в том же коридоре, что и моя. Во время бомбежки он не покидал своей кельи по той простой причине, что зачастую из-за своей глухоты просто не слышал звука колокола. Так однажды бомба разорвалась во дворе монастыря примерно в пятидесяти метрах от главного здания, но он проснулся только тогда, когда на него посыпались осколки разбитого стекла. Тем не менее мне пришлось быть очевидцем другого случившегося с ним происшествия: братья вернулись с обеда и только собрались отдохнуть, как раздался гулкий звон тревожного колокола. Зайдя в свою комнату, я почему-то сразу же подумал о своем соседе, отце Павме. Я стучал ему до тех пор, пока его белая голова не показалась в дверях. «Тревога!» - сказал я. «Хорошо», - ответил отец Памва, волоча за собой одеяло. И под раздирающий слух вой налетающих самолетов мы побежали. В спешке я как-то не придал особого значения тому, что на этот раз отец Павма бежит вместе со мною, а не остался в комнате, махнув рукой, как он делал это обычно. Когда бомбежка закончилась, и мы вернулись в кельи, он обнял меня и произнес: «Спасибо, ты спас мне жизнь. Когда я вернулся в свою комнату, то увидел, что каменная стена упала прямо на мою постель!» Впоследствии я узнал, почему на этот раз он послушался моего совета. Ночью, во сне, ему привиделся игумен Павел, у которого в молодости отец Памва был прислужником, и сказал, что пришел за ним. Так как эти вести пришли из другого мира, отец Памва понял, что настал его смертный час. Но затем я позвал его, и он, под влиянием своего сна, последовал за мною. Таким образом, игумен Павел, прислав вести из другого мира, спас его жизнь. И другие монахи во время бомбежки также получали подобные предостережения.
Во время той бомбежки, когда отцу Памве удалось спастись, бомбы угодили в некоторые здания монастыря. Этот декабрьский день был не первый и не последний в длинном ряду налетов и бомбежек: впереди оказалось еще много, много таких дней. Однако, начиная с 6 января, бомбежки стали более жестокими, с прямыми попаданиями в монастырские строения. Особенно тяжелую память оставили налеты, случившиеся 24 и 25 января. Дневник одного из монахов рассказывает об этом так:
«В субботу игумен с помощью иеромонахов служил всенощную. Когда хор запел: "Се человек", услышали мы громкий рокот моторов, затем запели самолетные пулеметы. Я почувствовал, как все силы ада обрушились на наши головы. Были слышны сильные разрывы, бомбы падали на монастырские здания... Священники переместились в заднюю часть церкви и начали литию. Мощные разрывы бомб с перерывами громыхали все сильнее. Кто знает, думалось нам, может быть, через мгновение мы все будем погребены под развалинами храма возле святого ковчега Отца Нашего. Но сознание, что эта судьба постигнет нас в Божьем храме посреди святой молитвы, вселяла в наши сердца покой, и мы полностью положились на волю Божию...»
«Всенощная закончилась. Звуки налета на время затихли. Мы увидели развалины одного из строений, но человеческих жертв не было, поскольку все находились в церкви на службе. На следующий день во время ранней литургии вчерашнее началось сызнова. Вечером луна скрылась за облаками, и это принесло было нам ночной покой. Но нет, с полуночи опять тревога, опять мы собрались в церкви и опять адские птицы парят над нами, подстерегая свою добычу. На этот раз их жертвой стала конюшня. Человеческих жертв не было, но на сей раз бомба разорвала в клочки лошадь. Одновременно загорелся древесный склад, и горящие щепки взвивались выше церковной колокольни...»
«29 января, в то время как братство находилось в столовой, отец игумен обратился к нам с такой речью: "Святые отцы и братья! Эти страшные минуты, которых мы ожидаем с каждым смертельно опасным налетом, ниспосланы нам от Бога. Нам нужно правильно понимать их значение. Внезапный ночной налет, цель которого уничтожить наши данные Богом жизни, перед всеми нами рисует картину нежданного второго пришествия Нашего Господа и Избавителя, когда Он рассудит и живых и мертвых, спящих и бодрствующих. Если сердца наши твердой верой, любовью и надеждой обручены с Богом, нас не испугает конец бренной жизни, и мы покорно вступим в Царство Спасителя. Угроза жизни, что ниспослана нам Господом, говорит о том, что Сам Господь стучится в двери наших сердец... Не воспринимайте тревогу в виде конкретной опасности. Звук колокола тревоги не может спасти ни наших тел, ни наших душ..."»
«Сразу же после этих слов раздался звук колокола, и столовая опустела. Через минуту опасность миновала, и мы опять собрались вместе. Отец игумен продолжал: "Христианин не бежит от опасности, христианин обращается к Богу, дабы укрыться в том месте, где обитает Святый Дух. В эти страшные времена усталости и страха последнее место защиты для каждой испуганной души - Божий храм. На том стоим мы, это наша сила, наше утешение и очищение"».
Самые большие разрушения монастырских строений произошли 2 и 4 февраля. Во время этих налетов на монастырь пал настоящий дождь из бомб. Четвертое февраля был днем прекращения регулярных монастырских служб. Когда настал вечер и волны бомбовых атак стихли, весь монастырь походил на огненное море. Боковое крыло главного здания, в котором находилась больница, было все охвачено пламенем, отсюда огонь быстро распространился на здание склада, где хранились церковное облачение и утварь, а также и на библиотеку. Не могло быть и речи о тушении пожара, так как домик, в котором располагался пожарный насос, сгорел еще раньше. Для того чтобы спасти хоть что-то из церковной утвари, необходимо было действовать чрезвычайно быстро. Молодые монахи бегом, буквально из огня успели вытащить церковные облачения, утварь для причастия и другие ценности, перетащив все в церковь, где в полном потрясении и ужасе от случившихся потерь пребывала другая часть братства. Судьба монастырской библиотеки, ценнейшая часть которой состояла из 29 000 томов, висела на волоске. Для ее спасения не было ни сил, ни времени: пламя уже опалило всю верхнюю часть второго этажа, пожирая дорогое церковное оборудование.
Но что с библиотекой?! Поговаривали, что кто-то будто бы видел издалека, как игумен Дамаскин предпринимал меры к тому, чтобы находящиеся на первом этаже библиотечные помещения выстояли при пожаре. Нам не оставалось ничего другого, как с напряжением ожидать, действительно ли это так... И все-таки чудо произошло! Библиотеку удалось спасти, хотя в верхнем этаже все сгорело. Но был и другой напряженный момент: горящий второй этаж имел сообщение с главным храмом посредством сводчатого прохода. Когда-то его хотели взорвать, но не успели. Ко всеобщему облегчению, огонь не смог распространиться на своды и не составил угрозы для храма. Одна из бомб все-таки угодила в собор, но пожару помешали вспыхнуть. Количество бомб, упавших на здания и двор монастыря, невозможно было сосчитать, но и на этот раз толстые церковные стены спасли братство от летящих осколков. Буквально в нескольких метрах от главных дверей храма во внутренний двор упала самая большая за все это время бомба, вероятнее всего, предназначавшаяся именно для разрушения храма. Попадание в цель привело к судьбоносным для братства последствиям.
В день, ниспосланный после этой ночи, девять потрясенных стариков-монахов на грузовых машинах были отправлены в Лахденпохья, после чего их путь продолжился до Каннокоски. А оставшиеся в монастыре смотрели на страшное зрелище: жемчужина Ладоги, которой восхищались и далеко за морем, превратилась в обгоревшие развалины, над которыми время от времени поднимались всполохи пламени.
После отъезда братства в монастыре нас осталось всего пять человек: оба военных священника, монах Ираклий, имевший прозвище Ладожского медведя, иеромонах Симфориан, мирянин, инженер Владимир Кудрявцев, а также капитан судна по имени Сергей. Наша задача состояла в том, чтобы сохранить спасенные от бомбежки и пожара монастырские ценности. Все церковное облачение и утварь, а также частично и библиотеку мы перенесли в подвалы под храмом. Их своды были столь низкими, что в некоторых местах нам приходилось пробираться ползком. Все предметы мы протаскивали через люк, расположенный сбоку от алтаря, куда могли входить только мужчины. Спали же мы все, это несмотря на морозы, в холодном, неотапливаемом уличном подвале; только здесь можно было отдохнуть, не слыша воя по-прежнему кружащих над стенами монастыря самолетов. Наше убежище, в случае попадания в храм бомбы, стало бы нам и братской могилой.
И вот забрезжил рассвет. 13-го марта совершенно неожиданно наступила полная тишина: постоянно несущийся с поля сражения гром прекратился, и на смену ему пришла оглушающая тишина. Мир наступил, но мы вынуждены покинуть Валаам. На эвакуацию монастыря осталось всего несколько дней. По приказу полковника Ярвинена сначала следовало вывезти самые ценные монастырские произведения искусства, отправив их в краеведческий музей в Рауталампи. Другие ценности - церковное облачение и чаши для причастия предстояло с такими же трудностями вытащить из хранилища под храмом. Благодаря любезности капитана Лойканена в нашем распоряжении оказались машины и саперная рота солдат, которые цепью перенесли все спрятанное нами ранее церковное имущество. К этому времени на Ладоге уже установился лед, так что военные грузовики перевезли в Лахденпохья сначала военное оборудование, а затем и все имущество монастыря. У нас уже не было времени тщательно все упаковывать. Вынутые из рам иконы, подобранные в соответствии с размером, были сложены лицом друг к другу, грубо заколочены гвоздями в ящики, беспорядочно сваленные в кучу. Большую часть книг из библиотеки мы смогли запихать в картофельные мешки, благо их на монастырском складе оказалось предостаточно. Иконы из Нижней церкви удалось эвакуировать полностью, а вот из Верхней - только частично, так же, как и небольшие колокола и прочее имущество, которое можно было снять и транспортировать. По призыву архиепископа мы постарались эвакуировать почти все реликвии из скитов, а также церковные колокола. В Лехденпохья вывезенное из монастыря имущество погрузили в железнодорожные вагоны и постепенно перевезли все в Суолахти, где стали ожидать решения о новом месте расположения монастыря.
Мы, последние члены монастырского братства, покинули это святое место утром 18 марта, когда закончилось выделенное на эвакуацию время. Это был последний день Старого Валаама. В знак печального события главный шестнадцатитонный колокол монастыря печально прозвонил двенадцать раз. Правда, позднее, в ходе продолжавшейся войны, на Валааме оставалась небольшая группа монастырского братства, но это не означало возобновления деятельности монастыря: никогда уже не гудел колокол, от него осталась только отколовшаяся при взрыве часть.
Тем не менее, образ и дух монастыря не умерли. Обычаи и традиции Старого Валаама были восстановлены в Новом Валааме. Как раз во время написания этих строк я узнал, что Объединение Православной Молодежи, молодежь церковной общины, начала строительство храма в Новом Валааме, объявив об этом монастырскому братству, а также и тем тысячам людей, которые ежегодно посещают монастырь. Почти тысячелетняя история Валаама продолжается.
Архиепископ Паавали (Хельсинки, Финляндия)
