Две исторические даты, отмечаемые на исходе зимы и в начале весны, тесно, хотя и парадоксально, связаны в русском сознании. 19 февраля 1861 года был опубликован Манифест Александра II об освобождении крестьян. А через два десятка лет, 1 марта 1881-го, террористы из «Народной воли» взорвали царя-освободителя. Тогда на престол взошел император Александр III, давший державе мирную передышку, обуздавший на время революционеров и скорректировавший реформы отца. Он же считается самым консервативным и «национальным» русским государем.
Какие уроки мы можем сегодня извлечь из тех событий? Показаны ли
нашей стране хирургические реформы или, скорее, нам нужно поступательное
движение к цели? Почему высоковольтные нити памяти продолжают
вибрировать между двумя эпохами, высекая из гранита истории искры гнева,
жалости и надежды? Об этом на круглом столе газеты «Культура»
размышляют историки и публицисты.
«Преемственность власти укрепляет государство»
Перевезенцев: Противопоставление двух императоров, Александра II и Александра III, неверно. Они оба служили русскими православными государями, мыслили примерно в одних и тех же категориях, исповедовали общие духовно-политические ценности и «старались на пользу Отечества». Просто каждый действовал в той исторической обстановке, в которой оказался, и с помощью тех инструментов, какими располагал. Иначе говоря, тот и другой вполне адекватно реагировали на меняющиеся вызовы, встававшие перед страной. Кстати, как и Николай I, хотевший, но не рискнувший отменить крепостное право, правомерно опасаясь взрыва дворянского недовольства. И в политических предпочтениях все три государя были едины. Напомню, что в день трагической гибели Александр II обронил фразу, которая многим запомнилась: «Значит, не избежать мне конституции». То есть он не хотел резких политических изменений так же, как его отец и его сын. Просто у последнего появилась весомая причина остановить «конституционный напор» окружения - разгул народнического террора.
Воронин: Еще со времен досоветской «прогрессивной историографии» у нас глубоко въелась привычка делить царей на хороших и плохих, противопоставляя друг другу. При этом находили массу выгодных отличий Александра II Освободителя от его отца - Николая I «Палкина». Также «в плюс» при всех оговорках он шел по сравнению со своим сыном - императором Александром III, остановившим «прогресс» и «подморозившим» Россию. При этом, правда, непонятно, почему Александра II, самого «хорошего» из этих трех царей, убили «хорошие» революционеры? Такое примитивное деление монархов, конечно же, не имеет отношения к действительности. На самом деле в политике Николая I, Александра II и Александра III было гораздо больше общих черт, противопоставлять их просто нелепо. Именно преемственность власти и уважение к прошлому, а не сбрасывание предшественников «с парохода современности» укрепляет государство. Александр III никоим образом не порицал своего отца и его реформы. Напротив, он завершил важнейшую из этих реформ - крестьянскую - переводом всех временнообязанных крестьян на выкуп. Александр III также скорректировал деятельность земского и городского самоуправления. В итоге земство, вопреки ожиданиям многих, не было уничтожено, а наоборот, сумело наладить повседневную деятельность, обрело второе дыхание и укоренилось в стране. Потенциал, заложенный в системе местного самоуправления, до сих пор у нас не востребован и за ним огромное будущее.
Лубков: Главное, не надо противопоставлять чиновничество и местное самоуправление - необходимо искать пути их органичного сочетания. Номинально такими «земскими» органами в СССР могли бы стать Советы всех уровней. Но на практике они оказались лишь почти символическим придатком к жесткой системе партийной власти.
Солженицын был совершенно прав, когда писал в своей публицистике начала 90-х, что нужно возрождать земство. Однако тогда еще существовала живая инициатива снизу. Сейчас ее практически не осталось...
Черникова: Важно осознать: не реформы инициируют модернизацию государства, а наоборот. Уже начавшиеся объективно процессы индустриализации и капитализации экономики, социальных изменений влекли за собой необходимость преобразований и в других сферах. Именно эти реформы получили в историографии название Великих. Шаги Александра III, неверно называемые «контрреформами», также были ответом на вызов времени. «Отцы» Великих реформ, кстати, не предполагали, что творят набело. Часть положений собирались переаттестовать через несколько лет. Госуправление - это ведь всегда поле проб и ошибок. Однако в реальности пересмотр произошел уже при Александре III.
К началу 1880-х накопился целый ряд проблем, существование которых признавалось и консерваторами, и либералами: обеднение крестьянства; расходование земских средств, как сейчас сказали бы, «нецелевым» образом; существование в университетах прослойки студентов, занимавшихся чем угодно, только не учебой; слабость суда присяжных, часто оправдывающего явных злодеев. Этот список можно продолжать. Потребность корректировки законов была налицо. Но конкретные предложения разнились - от еще большей либерализации управления до усиления попечительной роли государства. Выбрали, как мы знаем, второй вариант. И он оказался работающим.
Лубков: В Великих реформах самодержавие попыталось решить чуть ли не все накопившиеся в государстве проблемы одним ударом, как в революцию. Однако потом вынужденно «сдало назад».
То есть была попытка соблюсти баланс интересов разных сословий. Но люди, непосредственно проводившие преобразования, не обладали необходимой высотой политической культуры. Поэтому все пошло не так, как задумывалось. Второй отрицательный фактор: непоследовательность, дефицит «политической воли». В результате гражданское общество начало поляризоваться: с одной стороны, охранители-консерваторы, с другой - «либералы-демократы-революционеры». В дальнейшем поляризация только возрастала.
«Нам нужен Петр, Ленин, Сталин или Путин»
Бондарь: Есть мнение, что, проживи Николай I еще десять лет, он завершил бы начатые им реформы. В том числе крестьянскую, издав «Манифест об освобождении». Кстати, возможно, она при нем прошла бы успешнее, чем получилось у его сына. Ведь преобразования этого государя были гармоничны и выверены. У Александра II же они приняли вид шоковой терапии... Иммунной системой государства я бы назвал общественный договор. Коренные и быстрые реформы этот договор ломают. Скажем, указ о вольности дворянства XVIII века разрушил порядок взаимных обязательств в империи: эти служат, эти молятся, эти торгуют, эти всех кормят. Но если дворяне могут не служить, почему крестьяне обязаны их кормить? Это и «запалило» пугачевщину. А долгожданное освобождение крестьян через сто лет сперва всех воодушевило, однако потом многих разозлило: дворяне теряли связь с землей, разорялись, крестьяне путались в выкупных долгах, лишались наделов, бежали в города, пили. Недаром Некрасов писал: «Порвалась цепь великая, порвалась - расскочилася: одним концом по барину, другим по мужику!..» Думаю, что реформатор - тот же врач: если он сталкивается с сопротивлением иммунной системы, у него должно хватить ума и смелости отступить от выбранного курса лечения, искать другой.
Черняховский: Ленин говорил про становление Советской власти: мы разогнали паровоз, теперь надо удержать его на рельсах. Ситуация между Александром II и Александром III, по сути, похожа. Первый задал локомотиву реформ слишком сильное ускорение, второй начал отчаянно тормозить. А вот Горбачев, к примеру, не смог вовремя нащупать ручку тормоза. Но торможение - чисто технический шаг, оно не снимает проблем. Радикального характера русских революций ХХ века можно было избежать, если бы один из последних наших монархов провел десятилетнюю «диктатуру модернизации», если бы привлек к управлению страной людей типа Ленина, если бы не ввязался в чужую, не нужную для страны войну. Какой правитель необходим сегодня России: Александр Освободитель или его сын? Я сказал бы, что требуется Петр, Ленин или Сталин, но их нет, и меня устраивает Путин.
Перевезенцев: Мы любим судить свое прошлое и его вершителей, мол, они все делали неправильно. Даже профессиональные историки порой не учитывают тот факт, что эти «вершители» были весьма ограничены в действиях - и конкретной исторической обстановкой, и набором инструментария. Вот с этой точки зрения и надо оценивать - именно оценивать, а не судить! - исторические события и деятелей минувшего. А то ведь и сейчас можно услышать, что во всех революционных бурях в России в XX веке виноват Николай I. Проблема в нашем восприятии прошлого: мы, с одной стороны, его недооцениваем, с другой - осовремениваем, вкладывая в ту или иную эпоху неадекватные смыслы.
Лубков: Нам нужна демифологизация многих фактов и персон. В том числе и пресловутых «великих потрясений», обрушивших Российскую империю. Уверен, что главной причиной трех революций стали не нерешенные экономические вопросы, корни которых тянулись из 1861 года, а глубокий ценностный раскол в государственной элите. Он начался еще до Петра I, в полной мере проявился в великой Смуте начала XVII века, не был преодолен и позднее: ни в 1917-м, ни в 1991-м. В чем его суть? А вот как раз это и предстоит выяснить.
Перевезенцев: Когда Александра III обвиняют в том, что он «сломал» реформы, то стрелы мечутся не по адресу. Их нужно направить, во-первых, в сторону народовольцев, а во-вторых, в ту либеральную публику, что оказывала террористам гласную и негласную поддержку. Ведь именно разгул террора и желание побыстрее уничтожить традиционную самодержавную форму правления побудили Александра III скорректировать начинания отца. Увы, та же история повторилась и в 1917-м - неуемная жажда революционеров и либералов воплотить в жизнь собственные идейные химеры стала главной причиной гибели империи.
Черняховский: В сердцевине славяно-российской ментальности лежат такие социокультурные факторы, как мессианство, эгалитаризм, радикализм. Наш народ всегда сверяет себя со своим представлением о высшей истине и стремится радикально переделать окружающее под идеал. Пока верховный правитель соответствует тому в народном представлении - его любят, но как только в этом разубеждаются, возникает коллизия самозванца: «царь-то ненастоящий». И такого хотят не просто сместить, а уничтожить. Мы все время колеблемся между двумя состояниями: поиском высшей истины и ее кажущимся достижением. Во время очередного «нахождения» начинаем немного засыпать, пока кто-то не бросается искать истину заново, заражая окружающих неумолимым желанием сломать все прежнее...
Болотин: Люди сознательные, пожалуй, должны быть благодарны всему нашему прошлому - и реформам, и контрреформам. У нас же, увы, преобладают обиды и на царей, и на большевиков. Но такой нигилизм бесплоден.
«Потребительские установки либерал-реформаторов у нас не проходят»
Лубков: Очень хорошо, что мы собрались именно в редакции вашей газеты, поскольку речь идет о приятии или отвержении культуры в самом широком смысле слова. Например, культуры русской государственности, преемственности вековых культурных цепочек. На другом полюсе - радикализм, причем как с «левым», так и с «правым» оттенком.
Сергеев: Почему у нас такие битвы за прошлое? Потому что, в отличие от иных стран, в России оно слишком долго не уходит. И порой в самых своих неприятных чертах. Историки, занимающиеся XIX столетием, в окружающей их сегодня действительности нередко ловят себя на дежавю: те же споры, те же аргументы. Это очень плохо. Ростислав Андреевич Фадеев, генерал-майор и историк-публицист, в своей незаслуженно забытой книге «Чем нам быть?» еще в 1874 году четко сформулировал до сих пор актуальную дилемму: «У нас есть государство, но нет общества».
Бондарь: Вот именно, государство - само по себе, а общество, его семейные ячейки и народ - та же община - сами по себе: «мы» и «они». То есть власть за столетия, несмотря на коренную смену политических режимов, так и не научилась доверять обществу.
Сергеев: Охранительными и национальными реформы вполне могут быть, если не происходит резкой смены правящего класса и режима. Таковыми являлись прусские реформы в начале XIX века, японские реформы эпохи Мэйдзи. Могли бы стать такими и реформы Столыпина, если бы они были доведены до конца. Главная их общая черта та, что либеральность, то есть высвобождение общественных сил, без чего невозможно движение вперед, проводилась в консервативном ключе защиты государственных устоев. В России в этом случае мы имели шанс получить при сохранении монархии современное европейское государство. Дело тут не только в экономической модели, а в создании из этноса политической нации. Царизм должен был вовремя и в должном объеме поделиться властью с обществом, невзирая на то, что в последнем хватало людей наивных, глупых и даже вредных. Ежели бы достало смелости и мудрости открыть некоторые «клапаны», то многие недовольные, но честные люди охотно сотрудничали бы с властью, а не шли в революцию.
Черняховский: В романе Стругацких «Улитка на склоне» есть образ прогресса, как вала, который накатывается неумолимо, сминая и давя дорогие сердцу человека вещи и миры. Перед героем стоит выбор: либо плыть вперед с этим валом, не оглядываясь, либо попытаться защитить святыни и быть неминуемо раздавленным. Это диалектика истории и человеческой судьбы...Каждому приходится выбирать, неся ответственность не только перед собой, но перед потомками.
Воронин: Что бы ни говорили, а именно освобождение крестьян Александром II создало в гражданском и политическом плане русский народ с его растущим уровнем самосознания и пониманием своей ответственности за судьбу страны. Хотя при этом и начался распад такой древней формы народной организации, как крестьянская община.
Черняховский: В России в силу природных условий всегда было сложно хозяйствовать одной семье, поэтому и возникла тяга к взаимодействию. Однако в чем отличие общины от коммуны? В том, что первое - доконфликтное единство людей, не выделившихся еще из архаичной общности. А выделившись, они сперва становятся независимыми единицами, а уже после испытывают сознательное желание объединиться в европейскую коммуну. «Социализм: свободный труд свободно собравшихся людей» - определял Маяковский в поэме «Хорошо!». Это, на мой взгляд, и есть будущее отечественного хозяйства.
Лубков: Я бы предпочитал говорить не о коммунистическом, а о традиционном русском соборном начале как основе для здоровой национальной экономики и самосознания. Но во всяком случае установка наших либерал-реформаторов на личное материальное преуспевание, «квалифицированное потребление» у нас не проходит. Национальная и культурная матрица - иная.
Болотин: В феврале 1917-го произошло отвержение русского народа от самодержавия, оно было отторгнуто как мистическая сила, на которую можно было бы опереться в совместном государственном творчестве. Однако не зря православные старцы пророчествовали о возрождении монархии в России в последние времена. Вот единственно органичная для нас форма правления. В этом смысле убиенные государи - и Александр II, и Николай II с семьей - те священные жертвы, которые еще дадут свой плод в грядущей Святой Руси...
Перевезенцев: Отмечу исторический парадокс: проблемы России начала XX века были порождены фантастической успешностью реформ Александра Освободителя и Александра Миротворца. Главное завоевание - резкое улучшение жизни народа, вызвавшее небывалый демографический взрыв: всего за 56 лет население страны увеличилось на 95 млн человек - почти в 2,5 раза! При этом треть составляли люди до 30 лет. Вот и появились новые проблемы: нехватка земли в деревне, резкий рост числа городских жителей, рабочий вопрос, огромная масса буйной молодежи... Царское правительство в какой-то момент перестало успевать реагировать на собственные достижения. Плюс к тому, как уже отмечали коллеги, недоверие к своему народу... Итог - трагедия революции. Верхам нельзя уповать на сиюминутные политические «рейтинги». В 1913-1914 годах у самодержца он был запредельно высокий. Но совсем скоро, по выражению Василия Розанова, власть «слиняла» за три дня. То же самое случилось потом и с Советским Союзом.
http://portal-kultura.ru/articles/history/130050-dva-tsarya-v-golove/
.jpg)
