Тридцать лет назад, 23 февраля 1986 года, в Туле тихо умер поэт Борис Слуцкий. В этой фразе не хватает прилагательного, характеризующего этнокультурную принадлежность Бориса Абрамовича. Советский? Как широкое обобщение верно, но все-таки чересчур широко. Еврейский? Точно, но, наоборот, слишком узко. Русский? Тоже верно, но в сочетании с предыдущими вариантами. Советский русский еврейский поэт - так, пожалуй, точнее всего.
Глядя на биографию Слуцкого, поневоле понимаешь, что поэт связывал и по-прежнему связывает русское прошлое, настоящее и будущее, порой перепутанные местами до неразличения. Умер Борис Абрамович в День Советской Армии и ВМФ, ныне называемый Днем защитника Отечества. Родился он в 1919 году в Славянске. Дата его рождения - 7 мая, то есть практически день случившейся спустя 26 лет Великой Победы, к которой Слуцкий был причастен непосредственным образом.
Закончивший войну гвардии майором, Борис Абрамович оставил фронтовые записки, которые до сих пор являются кладезем информации для историков. Этот дневник не то что абсолютно пересматривает официальную идеологему о «равном вкладе всех советских народов в Победу», но показывает ее непарадную сторону. Высказав немало ироничных и горьких слов по поводу боевых качеств призывников с национальных окраин, Слуцкий, неоднократно и почти ритуально оговориваясь о ценности интернационализма и неприемлемости «русского шовинизма», признает: «Оглядевшись и прислушавшись, русский крестьянин установил бесспорный факт: он воюет больше всех, лучше всех, вернее всех». Эта мысль до сих пор кажется крамолой.
Конечно, и место евреев на войне волновало советского русского еврейского поэта. В своих стихах он часто с горечью иронизировал на тему расхожего мнения о «бойцах Ташкентского фронта». Мало кто имеет право на подобную иронию в той же степени, в какой это право имел Слуцкий.Но главное стихотворение Слуцкого о войне и одно из главных стихотворений о войне вообще «Память». Недавно в одной компании мы посвятили вечер чтению любимых стихов. Я, приготовившись прочитать «Память», впервые подумал, что это стихотворение написано в 1956 году фактически моим ровесником. Мне 31, а Слуцкому было 37 - стихотворение созрело и назрело явно раньше. Вновь смешались воедино годы, возрасты, прошлое и будущее.
Однако самые тяжкие испытания Борис Абрамович пережил не на войне, а в мирное время, и не от внешних врагов, а от формальных соотечественников, на самом деле принадлежащих телом и душой то ли заботливо выдуманному, то ли реальному, но заморскому отечеству.
На собрании Союза писателей в 1958 году Слуцкий очень коротко, скупо и неохотно, выполняя долг члена партии, поучаствовал в осуждении Пастернака. Собственно, его короткая речь была посвящена не столько самому Пастернаку, сколько «диверсантам» из Нобелевского комитета, решение которых о награде за «Доктора Живаго» Слуцкий полушутя назвал местью шведов за Полтаву.
Далее четверть века советская интеллигенция с наслаждением травила Бориса Абрамовича, многократно усиливая его собственные душевные терзания по данному поводу. Доходило до ситуаций, которые можно было бы назвать трагикомичными, но содержание комизма в них неуклонно стремится к нулю. Так, при знакомстве с Бродским буквально сразу при обмене приветствиями Слуцкий сказал: «Перед тем, как мы начнем разговаривать, я сразу хочу сказать, что я был тогда на трибуне всего две с половиной минуты».
Нет сомнений, что «травля», пусть и кухонно-салонная, не вылившаяся на страницы газет, колоссально подорвала силы Бориса Абрамовича и приблизила его смерть. Сложно найти столь красноречивые примеры тоталитарного характера российской интеллигенции. Причем ожесточеннее всего интеллигенция травит своих же, отступивших от «генеральной линии партии».
Есть другой любопытный эпизод во взаимоотношениях Слуцкого и интеллигенции. Это касается Сталина. Слуцкий сталинистом не был, в 1966-м даже отметился среди авторов открытого письма против реабилитации генералиссимуса. Но Борис Абрамович очень остро чувствовал и реагировал на несправедливость - как на повседневную, так и на историческую.
Во время разоблачений «культа личности» он написал: «Художники рисуют Ленинa,// Кaк рaньше рисовaли Стaлинa,// А Стaлинa теперь не велено:// Нa Стaлинa все беды свaлены.// Их столько, бед, тaкое множество!// Тaкого кaчествa, количествa!// Он был не злобное ничтожество,// Скорей - жестокое величество».
Еще у Слуцкого было стихотворение, посвященное Зое Космодемьянской, в котором Зоя перед казнью восклицает: «Сталин придет!». Покойный либеральный критик Бенедикт Сарнов рассказывал, как неистово налетел на Бориса Абрамовича.
- Как вы могли! - кипятился Сарнов. - Да как у вас рука поднялась! Как язык повернулся!
- А вы что же, не верите, что так было? - поинтересовался Слуцкий.
- Да хоть бы и было! Если даже и было, ведь это же ужасно, что чистая, самоотверженная девочка умерла с именем палача и убийцы на устах!
Правда и свобода - самые спорные понятия. «Интеллигенты» давно хотят приватизировать и сами эти слова, и простор их обсуждения, отменив всё, что не укладывается в сформировавшуюся картину мира. Сложно сказать, придет ли Сталин, но Слуцкий точно придет, дабы вместе с другими героями, живыми и мертвыми, воспрепятствовать рейдерскому захвату.
Собственно, Слуцкий никуда и не уходил.
http://izvestia.ru/news/604834
