В трагические летние дни 1941 г. среди полесских болот произошел случай, не вошедший во фронтовые сводки Совинформбюро, но, тем не менее, очевидно, вполне достойный сегодня внимания историков. Спасаясь от наступающих частей вермахта, горстка бойцов из застигнутого врасплох гарнизона Красной Армии была загнана преследователями в непроходимую лесную чащу. Положение красноармейцев казалось безвыходным - дальнейший путь преграждал смертоносный торфяник, вступив на который, каждый из бойцов мог в любой момент провалиться в бездонную пропасть. Преследователи бойцов из зондер-команды СС, прекрасно понимая это, не торопились - они устроили привал на опушке леса, надеясь на то, что измученные люди рано или поздно, не выдержав немилосердной жары, смешанной с гарью пожарищ, жажды и невыносимого лесного гнуса, непременно сдадутся на милость тем, кто уже считал себя победителями в этом поединке. Время работало против красноармейцев, но, тем не менее, они не торопились, и устроили, возможно, последнюю в их жизни передышку. «Извеков!» - едва слышным голосом командир вдруг подозвал одного из своих подчиненных. Стараясь не нарушать тревожной тишины, вызванный боец приблизился к командиру и услышал от него самый неожиданный вопрос, который можно было услышать в этой ситуации: «Ты ведь - поп, Извеков?». «Так точно, иеромонах...» - слегка опешив, ответил покрытый потом, пылью и копотью фронтовых дорог человек, в котором трудно было узнать не только православного священника, но и военнослужащего регулярной армии. «Тогда помолись обо мне!» - спокойным тоном, каким обычно отдавались самые будничные приказания, произнес командир. Боец опешил еще больше, но, привыкший не раздумывать по поводу распоряжений священноначалия, ни по поводу приказов командира, поднялся на ноги, пошатываясь от усталости, и, найдя по характерным приметам восток, произнес знакомые ему с раннего детства слова молитвы, которые, кроме того, в течение многих лет ему мне доводилось произносить публично. И видел он в тот момент не непроходимую стену леса, скрывавшую путь к смертоносной трясине - в мгновение промелькнули перед его взором купола Богоявленского собора в родном подмосковном Богородске, стены затерянного между Сергиевым Посадом и Александровым скита Святого Духа Параклита Троице-Сергиевой Лавры, лица наставников, старых регентов, отличавшиеся сильным эмоциональным пафосом службы в столичном Богоявленском храме в Дорогомилове.
Никогда еще, ни прежде, ни в дальнейшем этому иеромонаху, скрывавшему свое священство под формой бойца Красной Армии, не приходилось совершать таких молитв, о которых его тогда, кроме командира, просили в один голос и все бойцы, оказавшиеся вместе с ним на волоске от смерти. И, по свидетельству других участников этого события, впоследствии прошедших всю войну без единой царапины, произошло тогда настоящее чудо: стена леса словно расступилась, указывая красноармейцам едва заметную тропку у самой кромки торфяного болота, пройдя по которой, они оказывались недосягаемыми для преследователей.
Воин-священник, совершивший на лесной поляне среди полесских болот этот необычный молебен, о котором умолчали фронтовые сводки Совинформбюро, именовался в воинских документах Сергеем Михайловичем Извековым. Он был призван в армию Андижанским военкоматом Узбекской ССР уже в первые дни войны и продолжил службу в должности заместителя командира роты по тылу в звании младшего лейтенанта. Но не все знали, что у этого военнослужащего, отличавшегося ревностной исполнительностью и какой-то странной, шедшей явно вразрез с духом его времени добротой есть и другое имя - иеромонах Пимен. Лишь дотошные особисты в то время знали, что в жаркий Узбекистан молодой иеромонах, успешно сдавший экстерном экзамены за курс Московской Духовной Академии и служивший регентом в Богоявленском храме в Дорогомилове в Москве, попал не по доброй воле, а по произволу неправого суда, определившего ему наказание в виде исправительных работ по рытью оросительных каналов. Местом же, где Сергей Извеков поначалу отбывал свое наказание, был его родной подмосковный Богородск (ныне - Ногинск) - он появился здесь на свет 23 июля 1910 г. Здесь же с ранних лет он встал на клирос в главном городском соборе, посвященном празднику Богоявления Господня.
В тринадцать лет Сергей Извеков был приглашен в архиерейский хор, а затем, в пору ранней юности, обучался премудростям церковно-певческого искусства под руководством лучших профессоров Московской консерватории и известных церковных регентов. Обучение это велось фактически частным образом - ведя борьбу против Церкви, безбожное государство нанесло один из главных мощных ударов по церковному образованию на всех его уровнях. Большинство сверстников Сергея Извекова сделало в то время выбор не в пользу веры в Бога и Церкви. Многие из них организовывали нелепые антирелигиозные демонстрации с богохульными маскарадами, проводили в институтах и техникумах «диспуты», фактически представлявшие собой публичное отречение от веры, воспитывались на кощунственных стишках из журнала «Безбожник», на страницах которого, в частности, был выведен такой якобы идейно прозревший персонаж, как Антипка-безбожник, призванный быть образцом для подражания для всех советских пионеров. Кроме того, этот герой внушал в своих клеветнических фельетонах читателям журнала «Безбожник» мысль о том, что богохульство и доносительство являются неотъемлемыми качествами юного строителя коммунизма. По свидетельству же всех, кто знал Сергея Извекова, он, еще будучи подростком, отличался отнюдь не детским образом мышления - выбор, сделанный, вопреки настроениям, утвердившимся в обществе в те времена, был вполне сознательным и самостоятельным.
В 1927 г. в столичном Сретенском монастыре Сергей Извеков принимает монашеский постриг в рясофор с именем Платон. Но судьба столичных монастырей в разгар усиливавшихся антирелигиозных гонений отличалась непредсказуемостью - по совету духовника молодой монах покидает Москву и отправляется в скит Святого Духа Параклита близ Сергиева Посада, уже переименованного в Загорск в честь столичного функционера. До этого скита еще не докатились тогда волны охвативших всю страну безбожных страстей. Это был один их дочерних скитов Троице-Сергивой Лавры - располагался он в нескольких верстах от нее и относился в свое время к Александровскому уезду Владимирской губернии.
Несмотря на уединенность и труднодоступность, этот скит принимал в своих стенах множество гостей, как людей, известных всей стране, так и простолюдинов. Здесь бывал протоиерей Успенского собора в столичном Кремле, когда искал место для своего уединения. Приезжал сюда и известный русский писатель Иван Сергеевич Шмелев. Эти имена гостей скита Святого Духа Параклита являются лишь самыми известными - поток паломников сюда на рубеже XIX-XX вв. быль весьма значительным, и уединенный лесной скит по своим традициям духовничества имел не меньшее значение по сравнению с расположенными рядом Троице-Сергиевой Лаврой и Смоленской Зосимовой пустыню. Пребывание здесь юного монаха Платона, приехавшего сюда из суетной столицы, несомненно, стало одной из последних на тот момент ярких страниц в истории этого скита. Рясофорный монах Платон был пострижен в этой обители в мантию - более строгий по сравнению с рясофором чин монашества по части принятого в нем устава. При этом чаще всего принято вновь менять имя постригаемого, и монах Платон получил теперь имя Пимен, которое он носил уже на протяжении всей оставшейся долгой жизни.
В 1931 г. иеромонах Пимен (Извеков) экстерном сдал экзамены за курс Московской Духовной Академии комиссии, состоявшей из живших еще в Москве ведущих профессоров этого учебного заведения, работавших там еще в дореволюционную пору. Авторитетнейшая комиссия, возглавлявшаяся профессором протоиереем Александром Зверевым, была поражена блестящими знаниями молодого священнослужителя.
После этого его направили в Богоявленский храм в Дорогомилове на должность регента - хор храма состоял, в основном, из молоденьких девушек, бывших всего на два-три года младше своего регента. Происходили они, как правило, из верующих семей, конечно, резко отличались от своих сверстниц, которые приняли веяния своей эпохи и категории новой идеологии, в основе которой лежал неоязыческий культ раскрепощенности и свободы, как называли этот те, кто данный культ проповедовал. Успехи молодежи в сфере науки, спорта и искусства должны были, как ничто другое, работать на утверждение безбожного тоталитаризма. Но все же далеко не вся молодежь готова была принести свою молодость в жертву торжеству тоталитарных идей - собираясь после спевок на чаепития хористки шутили, смеялись, выражая в этих шутках мечту любой девушки об удачном замужестве, становившуюся тех условиях все более и более нереальной.
Спустя много лет участники тех памятных спевок вспоминали, что иеромонах Пимен был не по годам серьезен и, казалось бы, был чужд наивным и легкомысленным шуткам, но никогда эта внешняя суровость не была показной и грозной. Те, кто общался с этим человеком долгие годы, отмечали, что чувство юмора было для него характернейшей чертой, но в тот момент молодой иеромонах, вероятно, предвидел и некоторые достаточно трагические повороты своего дальнейшего жизненного пути.
Далее же в официальной биографии имеется довольно длительный пробел, скрывающий период, когда иеромонах Пимен пережил участь множества священнослужителей, попавших под жернова сталинских гонений на Церковь. Незадолго до ареста он позировал знаменитому художнику Павлу Дмитриевичу Корину, писавшему свое масштабное полотно «Русь уходящая». Просветленное лицо молодого иеромонаха призвано было символизировать на этом полотне Церковь, как один из основополагающих элементов прежней, уходящей, казалось бы, если не навсегда, то, по крайней мере, на века Руси. Картина эта правда, оказалась пророческой лишь отчасти - на ней в сане иеромонаха был изображен будущий Патриарх Московский и всея Руси Пимен, который без малого два десятилетия являл собой этот характерный символ своего времени, возглавляя Русскую Церковь.
До этого будущему Предстоятелю Русской Церкви предстояло пройти тернии гонений и войны - этот отрезок его жизненного пути известен, главным образом, опять-таки не по документам, а по воспоминаниям, и, кроме того, по отдельным, порой отрывочным и далеко не самым достоверным свидетельствам. Но все же тем откровенным сведениям, которые свидетельствуют потомкам о мягком и добром, явно не вписывающемся, например, в настоящее время характере Патриарха Пимена, очевидно, следует верить. Из отрывочных воспоминаний известно, что прежде, чем оказаться в жарком Андижане, иеромонах Пимен был этапирование на север, под Архангельск. Там застал его один священник, также вынужденный коротать здесь горькие годы ссылки.
Добравшись на перекладных до заброшенного ссыльного поселка, новый поселенец стал искать место для житья. Для ссыльных это было настоящей мукой: местные жители не жаловали «врагов народа», и товарищи по несчастью вполне могли оказаться уголовниками, не упускавшими повода показать свою силу над «попами», а также, различными идеологическими противниками. Были это, в частности, большевики, пострадавшие от своих же однопартийцев, троцкисты, эсеры, сектанты, специально подселявшиеся комендатурой к «служителям культа», чтобы навязывать им свои бесплодные дискуссии о Боге и глумление над верой. С трепетом в душе молодой священнослужитель переступил порог избы, отведенной ему для житья в ссылке. Сосед, с которым ему предстояло коротать эту ссылку, от других ссыльных внешне, казалось бы, мало чем отличался, но что-то в выражении его лица, доброй улыбки и учтивого приветствии показалось приехавшему новому поселенцу необычным. Взгляд вновь приехавшего поселенца упал на тюремного образца койку, где лежал новорожденный жеребенок. Эта трогательная сцена настолько дисгармонировала с тем, что происходило вокруг, с полным пренебрежением к человеческой жизни, обесценившейся до предела. Заботиться в этой ситуации о животных, казалось бы, и подавно никому бы не пришло в голову. Увидев недоумение вошедшего по этому поводу, прежний обитатель комнатенки в ссыльной избе пояснил: «А это у нас - сиротка... Мать его ногу сломала, а комендант велел ее на мясо забить...».
«Слушай, - только и смог произнести совершенно изумленный увиденным вновь прибывший ссыльный - А ведь не простой ты человек»! «Да, я - иеромонах... - отвечал «хозяин» ссыльного дома - таких, как он и иеромонах Пимен, было там в те годы много, и составляли они подавляющее большинство жителей этого затерянного в северной глуши поселка.
Узнать в этом обритом наголо, одетом в тюремный ватник истощенном человеке регента крупного столичного храма было почти невозможно. Память собеседника будущего Патриарха, единственного свидетеля этого эпизода, не зря сохранила его на долгие годы для потомков. Точно таким же образом стали известны и другие эпизоды необычной биографии Первосвятителя, относящиеся ко временам антицерковных гонений Советской власти и его фронтовой службы.
Эпизод с молебном на лесной полянке среди полесских болот известен, конечно, лишь по воспоминаниям участников этого события - несмотря на строжайшую секретность, вызванную не столько директивами начальства, сколько самим духом времени, по воинским частям вскоре поползли слухи, которые вполне могли бы быть расценены, как вражеская пропаганда и закончиться для участников данного события военным трибуналом по грозной политической статье и расстрелом. Но сила молитвы, совершенной будущим Патриархом, хранила долгие годы и его самого, и его сослуживцев - воина-монаха по приказу командования удалили из строевой части в тыловую.
Далее же, по некоторым данным, (опять же, не вполне достоверным), младший лейтенант Сергей Извеков, он же - иеромонах Пимен, служил фельдшером в санитарном поезде, примерно таком, какой был показан в известном фильме «Офицеры». Поезд этот однажды попал под бомбежку, будущий Патриарх был при этом ранен, больше же никто серьезно не пострадал. Пока же он лечился в госпитале, по воинским частям вновь поползли слухи о чудодейственной силе молитв, отводящих от людей страшную смерть. И люди, казалось бы, еще недавно непоколебимо уверенные в своем атеизме, отчасти верили этим слухам - в их памяти еще не до конца выветрились рассказы бабушек о чудесах, совершенных Спасителем из прочитанных ими в детстве жизнеописаний святых и Евангелия.
Отношение народа к религии после перенесенных им бедствий войны сильно изменилось - этого не могли к концу войны не признать и высшие власти безбожного государства. Бывший политический ссыльный Сергей Извеков оказался в том месте, о котором во времена таинственного молебна у кромки полесских болот не мог и мечтать - теперь уже в звании майора служил в штабе у легендарного генерала армии Н. Ф. Ватутина, искренне ценившего исполнительность и честность воина-иеромонаха. Но кто-то донес в НКВД, что под видом добросовестного и необычайно скрупулезного в служебных делах офицера из штаба армии скрывается «служитель культа» - майор Извеков был арестован и приговорен к десяти годам лишения свободы. Эта ситуация наглядно показала, что разительные изменения, происшедшие в отношениях государства и Церкви, не были глубокими и коренными. Церковь по-прежнему оставалась для безбожной власти одним из главных идейных противников. Но иеромонах Пимен неожиданно был освобожден - причины такого странного поворота стали известны поначалу опять-таки по слухам, долго ходившим по советским воинским частям: наиболее распространенным же из них была информация о том, что сам генерал армии Н.Ф. Ватутин обивал пороги военных трибуналов, стремясь защитить своего подчиненного от неправедного наказания. Ведь ему-то, как никому другому, было известно, как ревностно служил иеромонах Пимен Отечеству в годы войны на всех порученных ему участках. И, опять же, по информации из весьма недостоверных источников, с этой информацией командир был готов дойти до самых высоких кремлевских кабинетов.
Но слухи слухами, однако, доподлинно известно лишь то, что, оказавшись на свободе, иеромонах Пимен решил вернуться к священническому служению. В этот период во всех епархиях открывались храмы, в которые архиереи, пережившие тюрьмы и ссылки, с бору по сосенке собирали уцелевшее духовенство. В 1944 гг. была восстановлена и древняя Владимирская епархия - в свое время разгром древней церковной столицы был одной из стратегических задач атеистического государства. Назначенный управляющим епархией епископ Онисим (Фестинатов), возведенный в архиерейский сан из вдовствующего приходского духовенства, пытался хотя бы в какой-то мере возродить былое величие православных храмов Владимирской земли. Во многие приходы, в том числе, и сельские, он назначал необычных священников - это были вышедшие из заключения наместники столичных монастырей, профессора дореволюционных Духовных Академий.
Особое место в ряду священников, назначенных новым епископом на приходы занимал и иеромонах Пимен (Извеков) - жизненный путь его просто изобиловал невероятным количеством неожиданных поворотов, хотя, в целом, конечно, все они были типичными для людей его поколения. Новый же поворот в жизни иеромонаха Пимена произошел как раз в 1944 г., когда он был назначен настоятелем Благовещенского собора города Мурома.
Древний город на Оке отчасти повторил в своей истории в XX в. то, что было характерно в это время и для всей епархии. Здесь были закрыты все монастыри, пережившие в свое время набеги монголо-татар, грабежи поляков, мученически закончили здесь в XX в. свою жизнь здешние священники и епископы (Муромская епархия была викарной в составе Владимирской). К концу Великой Отечественной войны церковная жизнь в Муроме теплилась лишь в Благовещенском соборе, бывшем ранее монастырским. Главным храмом монастыря был Благовещенский собор, который в течение веков являлся местом подвига многочисленных муромских святых. Советская пропаганда, активно использовавшая в своих целях патриотическое служение Церкви, тем не менее, пыталась рисовать церковную жизнь как нечто жалкое, темное и ущербное.
Церковная жизнь города Мурома в те годы, когда там служил иеромонах Пимен, отнюдь не производила жалкого впечатления - еще до войны здесь поселились монахини, изгнанные из закрытого в 1927 г. властями Серафимо-Дивеевского монастыря. Первое время их духовником был архиепископ Тамбовский Зиновий (Дроздов), живший в Муроме в ссылке. Затем для Церкви наступили самые тяжелые времена, и духовное руководство общиной дивеевских монахинь было восстановлено лишь иеромонахом Пименом. Как опытный регент, он создал из этих монахинь хор, не уступавший ни в чем столичным. К сожалению, слышать его пение могли не все: значительная доля мужского населения города была на фронте, не менее значительная часть прихожан не отказалась от всенародного осознания собственного безбожия, навязанного властями. Прихожанами храмов были, в основном, женщины - древние старушки, не утратившие своей веры в годы гонений, более молодые солдатские жены и вдовы. Мужчин же было немного: несколько благообразных стариков да калеки, пришедшие с фронта.
Но вскоре наступил день, когда население города, несмотря на все усилия партийных органов и НКВД, мощным потоком буквально хлынуло в храм - это был день, которого народ ждал долгих четыре года, праздник Победы, совпавший с пасхальными торжествами. За всю свою многовековую историю Благовещенский собор Мурома еще поистине не знал такой Пасхи! Пел хор дивеевских монахинь, созданный иеромонахом Пименом, и привычные слова пасхальных песнопений были наполнены двойной радостью. Звучала проповедь настоятеля, и в ней раскрывались духовные истоки такого важного исторического события, как Победа советского народа в Великой Отечественной войне.
Однако Пасха 1945 г. стала для иеромонаха Пимена прощанием с городом Муромом и здешней его паствой. В следующем, 1946 г., архиепископ Сергий (Ларин), ведавший в Московской Патриархии хозяйственными делами, предложил иеромонаху Пимену должность казначея Афонского подворья в Одессе, а также должности секретаря епархиального управления в Ростове-на -Дону или наместника Троице-Сергивой Лавры. Должности эти в итоге он занимал поочередно, и таковы были следующие этапы биографии будущего Патриарха, которые были связаны с нелегкими годами монастырского строительства, сложными до предела отношениями с советской бюрократией. В 1957 г. архимандрит Пимен был рукоположен в сан епископа Балтийского, викария Одесской епархии, спустя год посетил Владимир. Сохранилась фотография того времени - богослужение в Успенском кафедральном соборе совершает епископ Пимен вместе со своим бывшим епархиальным архиереем - архиепископом Онисимом (Фестинатовым) и жившим тогда на покое в поселке (ныне - город) Петушки епископом Ковровским Афанасием (Сахаровым). Посещение древней церковной столицы Руси напомнило будущему Первосвятителю, конечно, и годы его служения в Муроме, всегда вспоминавшиеся им с неизменной благодарностью. После этого посещения Владимира в 1958 г. будущего Патриарха ждал, пожалуй, самый сложный поворот его жизненного пути, связанный с избранием на самое нелегкое и ответственное служение Церкви. Епископ Дмитровский, митрополит Тульский, митрополит Крутицкий и Коломенский - таковы были следующие этапы жизненного пути будущего Патриарха Пимена.
И, наконец, в 1971 г. воспитанник скита Святого Духа Параклитазанял Патриарший престол. О годах Патриаршества Пимена в наши дни написано немало - далеко не всегда оценки этого времени, несомненно, объективны и справедливы. Но все те авторы, чьи позиции нельзя характеризовать, как крайности, сходятся в одном - избрание Патриархом Пимена нив коей мере не было случайным: как и служение его предшественников, его время в истории Православной Церкви в России было, очевидно, обусловлено исторической закономерностью.
Рассмотрим для сравнения несколько непримиримых позиций в оценке личности Патриарха Пимена. Одна из них содержится едва ли не в самом скандальном документе, извлеченном на свет в эпоху гласности и известном под наименованием «Записка Фурова». Высокопоставленный функционер печально известного Совета по делам религий при Совете министров СССР, тесно связанный с высшим руководством партии и КГБ, охарактеризует Патриарха Пимена, как человека крайне осторожного и послушного, а потому удобного для властей на высшем посту в Русской Православной Церкви. Подоплека данного пассажа вполне понятна: по своему положению и аппаратному образу мышления автор пресловутой «Записки» не мог не изливать потоков хулы на Церковь и Патриарха. Но, в полном соответствии со спасительными словами Священного Писания, эта хула обернулась - похвалой. Патриарх Пимен на своем месте не был политиком - он был служителем Церкви, которой был готов служить в любом качестве, хоть регентом, хоть старшим из епископов.
Другая, диаметрально противоположная оценка деятельности Патриарха Пимена изложена в романе «Записки приходского священника» архимандрита Иоанна (Экономцева), долгое время возглавлявшего синодальный Отдел катехизации и религиозного образования. В этой книге один из ее героев называет Патриаршество Пимена «позорным понтификатом», намекая на послушность Первоиерарха безбожной власти, в какой-то мере - даже на зависимость от нее.
Почва для подобных рассуждений людей на эту тему была в немалой степени подготовлена демократическими средствами массовой информации времен разгара перестройки. У многих в памяти остались кадры, когда, казалось бы, старый и больной человек регистрируется, как депутат самого «демократичного» Верховного Совета СССР созыва 1989 г. В последние годы жизни Патриарха Пимена и наиболее активно после его смерти, многие выступали с нападками на Первоиерарха, видя в этом избрании явное вмешательство Церкви в государственные дела. Но лишь те, кто пережил то время, смогут представить себе в полной мере, какое мужество потребовалось для этого шага уже, действительно, неизлечимо больному человеку. Перед телекамерами предстал тот, кому в течение десятилетий выпало нести на своих плечах нелегкий груз - это были гонения на Церковь Сталина и Хрущева, брежневское безвременье, когда священников и епископов не отправляли в массовых масштабах по тюремным этапам, но отношения Церкви и государства определяли серые и безликие фигуры, подобные небезызвестному Фурову. Позади были и испытания Великой Отечественной войны, подробнее описанные чуть ранее, наконец, позади было кратковременное памятное служение в Муроме. Прошлое тяготело над Патриархом Пименом и в течение всей его долгой жизни, о чем наглядно свидетельствует и такой эпизод. Однажды, находясь на лечении в санатории в подмосковной Барвихе, Патриарх прогуливался по лесу и встретился с узбекскими хлопкоробами, отдыхавшими здесь же. Необычного собеседника тут же засыпали вопросами, на которые тот свободно отвечал, причем по-узбекски. Рытье каналов в Андижане по приговору сталинского «суда» не могло не наложить своего отпечатка на память Первосвятителя. Он не любил по понятным причинам ни вспоминать, ни распространяться об этом, и данный факт до самого последнего времени отсутствовал в его официальной биографии.
Еще одна, вполне своеобразная попытка критического осмысления деятельности Патриарха Пимена была и его времени протоиереем Михаилом Ардовым в его нашумевшей в свое время книге «Мелочи архи, прото и просто иерейской жизни». На фоне довольно жесткой, иногда весьма субъективной критики Патриарха Пимена, эта книга выглядит едва ли не панегириком. Даже то, что протоиерей Михаил Ардов в силу особенностей своего мировоззрения отмечает, как недостатки деятельности Патриарха, оборачивается, как и многое другое, на поверку достоинствами. Так, например, автор книги отмечает, что Патриарх в полной мере обладал своеобразным сословным юмором и, несмотря на преклонный возраст и старческие болезни, всегда живо реагировал на важнейшие события церковной и светскость жизни. Несомненно, глубоко символичен и тот факт, что такое знаковое и переломное для отношений Церкви и государства событие, как празднование 1000-летия Крещения Руси, произошло именно во время правления Патриарха Пимена. Голос Православной Церкви с каждым годом все громче и увереннее звучал на различных представительных международных форумах, общество по обе стороны «железного занавеса» все более и более ощущало на себе признаки глубочайшего духовного кризиса.
Имевший поистине вселенское значение юбилей Крещения Руси стал достойным венцом деятельности Патриарха Пимена. Тяжкий груз прожитых лет, перенесенные при этом невзгоды делали каждый шаг Первосвятителя невыносимо трудным - все реже и реже появлялся он на общественных мероприятиях. Но особенно невыносимо для Патриарха было то, что он не мог, как прежде, часто совершать богослужения. Однако и в этот момент силы и бодрость духа никогда не покидали Первоиерарха до самых последних дней.
Одним из последних его мужественных поступков стал отказ от операции по удалению опухоли на горле, предложенной консилиумом лучших хирургов страны.
А в это время народ окончательно отвернулся от безбожной идеологии, под знаменем которой некогда разрушались храмы и уничтожались наиболее просвещенные и авторитетные священнослужители. Государственный атеизм неизбежно терпел свой крах, уже возрождалась монашеская жизнь в Оптиной пустыни и столичном Свято-Даниловом монастыре, по всем городам и весям огромной страны верующим возвращались руины, некогда бывшие великолепными храмами. Но вот наступил 1990 г., полный надежд и тревог. Произошли перемены и в состоянии здоровья Первосвятителя: недуг начал отступать, и в этот момент многие даже поверили, что закаленный лишениями организм Патриарха победит болезнь.
Первые месяцы наступившего года прошли в стране под знаком события, весьма радостного для России - обсуждения проекта нового Закона о свободе совести. Государство частично признавало свою огромную вину перед миллионами верующих за кровавые репрессии, впервые не только декларировало, но и пыталось обеспечить соблюдения права граждан на свободу совести, формально закрепленного в брежневской Конституции, было готово также впервые в своей истории предоставить Церкви статус юридического лица. Пасха, выпавшая в 1990 г. на 15 апреля вселила в сердца людей немало радостных ожиданий. Как и все общество, Церковь оказалась на пороге важнейших перемен. Но главными действующими лицами этих перемен суждено было стать уже совсем другим людям...
На 3 мая 1990 г. было назначено очередное заседание Священного Синода. Происходивший в это время процесс возвращения общества к своим духовным корням и веками складывавшейся системе духовных и нравственных ценностей отнюдь не был благостным и безболезненным, но сопровождался иногда острейшими конфликтами и нестроениями. Нашумевшая конфликтная ситуация в Суздале, вызванная желанием настоятеля местного храма перейти в юрисдикцию Русской Православной Церкви за Рубежом, крайне затянутая религиозная ситуация на Украине, стихийное, а потому не всегда поддающееся разумному пониманию пробуждение религиозного чувства в народе - таковы были наиболее характерные черты приближавшегося начала нового тысячелетия христианской эры. Незадолго до назначенного заседания Священного Синода болезнь Первосвятителя вновь обострилась, но в нужное время Патриарх, превозмогая боль, появился в здании Патриархии в Чистом переулке в Москве. Патриарх приветственным жестом пригласил членов Священного Синода в зал заседаний, и в этот момент почувствовал себя плохо.
- Начинайте без меня, - слабеющим, но твердым голосом произнес Патриарх, - А я немного отдохну и к вам присоединюсь.
Это были его последние слова. Секретарша-монахиня на мгновение отошла к столу, чтобы налить Первосвятителю стакан воды. Когда она вернулась, Первосвятитель неподвижно сидел в своем кресле. Лицо его было спокойным, и он как будто вздремнул на минуту - другую - часы в приемной Патриарха показывали двадцать минут четвертого, и с этого момента в истории Русской Православной Церкви начался новый этап. Позади остались позорные для государства, но славные для Церкви страницы, связанные с безбожными гонениями и преодолением спровоцированных властями нестроений и расколов в церковной среде. Позади остались и наиболее, с точки зрения исторической науки, важные эпизоды, связанные, в том числе, и с пребыванием Патриарха Пимена на Владимирской земле. И они, несомненно, не должны быть преданными забвению либо считаться чем-либо, носящим сугубо местный характер - именно из подобных эпизодов в течение столетий складывалось красочное жанровое полотно, которая представляла собой история вселенского Православия.
Андрей Торопов (г. Владимир)
