«Во всякой тюрьме, а в одиночке тем более, следят за чистотой камеры. Дня через два пришёл отделенный... и сказал, что нужно даже ежедневно мыть пол и прочее. Я этим делом прежде никогда не занимался и не знал, как к нему приступить. Налил в чайник воды из умывального крана и обильно полил пол и стал тряпкой вытирать. Но дело не клеилось: вода по асфальтовому полу переливалась с места на место, а пол не приобретал ни чистоты, ни лоску. Это было в среду. В субботу повторил то же; но уже вышло лучше. Воды на пол не лил, а лишь мокрой тряпкой вытирал пол. Снял подрясник, засучил рукава рубашки... А как быть с клозетом? Решил и его мыть. Сначала как будто и неприятно было, но вспомнил маму (жену), которая едва ли не ежедневно совершала эту операцию. И принялся мыть и очищать клозет во всех его частях.
Не забуду я никогда и Сергиева дня (5 июля по старому стилю). Накануне я лёг спать в своё обычное время. Долго не засыпал. Что-то тяжёлое было на душе. Вдруг слышу: раздался гулкий удар колокола - один, другой и т.д. Что же это за благовест? Откуда и почему в такую позднюю пору (вероятно, было уже часов 11-12 ночи)? И... вспомнилось. Ведь завтра память Преподобного Сергия Радонежского, и благовестят в Сергиевском соборе, а собор совсем близко от тюрьмы. Утро прошло обычно, по-тюремному. Часов в двенадцать с половиной дня вдруг открывается форточка в двери, и дежурная надзирательница подаёт мне небольшой свёрток в красном платке и как-то взволнованно полушёпотом говорит: «Возьмите скорее. Тут что-то вроде Причастия... Осторожнее... Не пролейте...». Благоговейно беру, с трепетом душевным развёртываю. В платочке небольшой позлащённый ящичек, а в нём только что освящённые в храме за Литургией Св.Дары, Кровию Спасителя напоённые. Отделяю себе следуемую, как казалось, часть. Завёртываю снова как было и жду прихода за ящиком. Через полчаса приходят за ним. Я остаюсь со Св.Дарами. Но что делать? Сейчас же и принять их? Но я не готов, да и пообедал уже. Решено оставить до завтра. Но доживу ли? Решено, что Св.Дары, завернув в чистую бумажку, положу в укромное местечко, и если ночью придут за мной для расстрела, то первым долгом возьму Св.Дары и потреблю их. Если же этого не произойдёт, то Св.Даров мне хватит дня на 4-6. Этот неожиданный подарок очень обрадовал меня. Меня очень огорчало и волновало до сего дня, что меня могут расстрелять, не давши мне возможности причаститься. А тут вдруг присылают Св.Причастие. Как радостно и торжественно было на душе!.. Это Преподобный Сергий прислал...
Тяжело умирать, как и теперь сидеть в тюрьме, от сознания, что научных и жизненных знаний у меня достаточно, и умственных и физических сил не занимать стать, и желания работать. И вдруг смерть... Но тут сейчас же всплывали примеры милостей Господних к падшим из евангельской истории по их молениям к Нему, и я опять ободрялся и светлел. Вера сильно поддерживала, молитва подкрепляла, и я не падал духом. С течением времени мысль о смерти не только не пугалась будущих мучений, но их как бы совершенно не страшилась... В конце сидения в ДПЗ казалось умереть даже лёгким и желательным, и именно теперь - при совершенно несправедливом ко мне суде, при постоянных горячих молитвах, при обилии пролитых мною, и особенно за меня, слёз, и умереть через расстрел, т.е. всё-таки мучеником. Но... плотские привязанности родства осиливали, и духовная радость от мысли о смерти исчезала. Тем не менее я всё больше и больше сживался с мыслью о предстоящей мне смерти и стал окончательно готовить себя к ней.
Дней за пять до выхода из Особого яруса я заставил себя прочитать себе отходную. Как было тяжело вначале читать себе самому последнее «прости»! Слёзы капали из глаз, слова не поддавались пониманию. Но потом я увлёкся хорошим, сердечным содержанием отходной и кончил её совершенно успокоенным. На второй день, уже вечером, меня что-то тянуло к этой отходной молитве, и я читал её с восторгом и упоением.
Возможно, что в значительной степени благодаря отходной и вообще к концу сидения в ДПЗ установившемуся у меня примирению со смертью я как бы совсем отошёл от жизни, всё более и более позабывал о семье и о её горе без меня; я ушёл в себя, в свои мысли о будущей жизни; я стал как бы действительно живым мертвецом. Поэтому когда 14 августа было объявлено мне помилование Московского ВЦИКа (замена расстрела пятью годами тюрьмы), то я отнёсся к этому безучастно, оно не произвело на меня особенно радостного впечатления. У меня явилось как бы даже недовольство и разочарование: вот-де готовился, готовился к смерти, а её отменили. Весь день я ходил по камере, не понимая значения этого постановления для моей жизни и недовольный тем, что придётся изменять жизнь со всеми мыслями и настроениями.
На другой день ко мне пришли на свидание родные - семейные. Я шёл, опять-таки не понимая, кто и зачем пришёл, зачем меня тревожат. Никакой радости я не испытывал. Я встретился и поздоровался с ними холодно, не знал, о чём с ними разговаривать, и не был недоволен, когда свидание наше прекратили. И только придя со свидания к себе в камеру, оставшись наедине с собою, я стал мало-помалу приходить в себя, правильнее оценивать происшедшее, вспоминать лица и разговор на свидании. Я виделся и говорил с дорогими мне лицами, но душой и мыслями был я не с ними... Не так я вёл себя во время второго свидания, бывшего у меня в этот же день. Часа 2-3 спустя после первого, тоже с детьми, другими. Когда меня вызвали на свидание, я прежде всего увидел, что одежда моя очень рваная и истрёпанная, и я постарался прикрыть её рясой; в первое свидание я этой изношенности одежды не замечал. Я был рад и доволен, что пришли дети на свидание, и мне хотелось с ними долго, долго говорить. С этого второго свидания я пришёл уже другим человеком, как бы выздоравливающим к новой жизни. Я был рад и восторженно стал думать о предстоящей мне, хотя и через пять лет, свободной трудовой жизни.
Священномученик Михаил Чельцов - сын сельского священника Рязанской губернии, закончил Рязанскую Духовную семинарию и Казанскую Духовную Академию. Преподавал в Калужской Духовной семинарии, заведовал миссионерскими курсами, преподавал историю и обличение русского раскола и старообрядчества. С 1899 года был назначен на должность «противораскольнического миссионера» в СПб Духовной семинарии. В 1918 году протоиерей Михаил Чельцов уже был профессором Богословского института в Петрограде, председателем Петроградского епархиального совета, с 1918 по 1920 год - настоятелем Троицкого собора на Измайловском пр.
С 1918 по 1930 год отец Михаил подвергался множеству арестов, заключался в тюрьмы: по делу партии кадетов месяц провёл в Крестах, в тюрьме на Гороховой ул. сидел по делу митрополита Вениамина, был арестован по обвинению в «сопротивлении изъятию церковных ценностей», провёл в камере смертников 40 дней, после чего расстрел был заменён двумя годами тюремного заключения с конфискацией имущества. В 1930 году он был арестован по групповому делу, названному его именем, и приговорён к расстрелу с конфискацией имущества. Протоиерей Михаил Чельцов был расстрелян в Ленинграде 7 января 1931 года. В вину о.Михаилу было вменено то, что он, как духовник графини Е.Зарнекау, дочери принца Ольденбургского, отслужил молебен на квартире графини перед её бегством из Советской России. Один из конвойных потом рассказывал вдове о.Михаила: «Ну и старик был, его на смерть ведут, а он тропари Рождеству поёт...».
16 июля 2005 года по представлению СПб епархиальной комиссии по канонизации святых Синод Русской Православной Церкви постановил сопричислить протоиерея Михаила Чельцова к лику святых в чине новомучеников и исповедников российских. Память его отмечается 7 января. А 8 декабря 2011 произошло очень важное, знаковое событие для Свято-Троицкого Измайловского храма: была освящена икона бывшего настоятеля сщмч.Михаила Чельцова.
Подготовила Ирина РУБЦОВА
http://www.pravpiter.ru/pspb/n282/ta008.htm
